Тайна отрезанной головы

Сплетни о поэте впервые достигли моих ушей ещё в Кабуле, когда войска Гаруна ар-Рашида усмиряли непокорные племена пуштунов. Среди молодых лекарей-табибов стихи Абу Нуваса, история его разгульной жизни, слухи о похождениях столичной молодёжи неизменно вызывали восторг. Мы заучивали строки, восхвалявшие вино, восхищались смелостью поэта, откровенно описавшего любовные приключения. Нас легко поймёт тот, кто в жару и холод, в пыли либо снегу, среди песков пустыни и в горных ущельях должен был врачевать раны, унимать боль и бороться с заразой. Поэзия служила утешением, вот и всё. Надо сознаться: тогда-то я впервые использовал калам не для записи снадобий, а вымучивая стихи. Эта история обязана появлением привычке записывать наблюдения.
После ранения (стрела раздробила мне колено) я вернулся в Багдад. Мечты устроиться помощником какого-нибудь знаменитого врача пошли прахом… всё в воле Аллаха! Видно, так было предначертано: в один из дней конца лета я повстречался со старым знакомым, весельчаком и кутилой, втянувшим меня в кружок гуляк, где и привелось познакомиться с Хасаном ибн Хани, называвшимся Абу Нувасом.
Бледный от частых возлияний, стройный, с прекрасными каштановыми кудрями и небольшой бородкой, он казался моложе своих сорока пяти лет, а веселился, пил и дурачился не меньше прочих повес. Во всю пользуясь покровительством могущественных семей Бармакидов и Рабидов, он втянул в наслаждения запрещёнными Пророком удовольствиями самого наследника халифа, принца Амина. И я, несчастный, разделял их безумства!
Повелитель правоверных гневался на приятелей сына, но остроумие и прекрасные стихи Абу Нуваса раз за разом спасали нас от немилости. Казалось, так будет всегда … Но, как говорит Несомненная Книга, Аллах может отменить то, что он изволит утверждать. Так и случилось в конце месяца сафара сто восемьдесят седьмого года хиджры, на третий день после возвращения Гаруна ар-Рашида из Мекки.
Мы, гуляки, вместе с принцем Амином, благодушествовали в гостях у богатого торговца из Басры, наслаждаясь нежными мелодиями и созерцанием прелестных музыкантш. Внезапно в покои ворвалась вооружённая стража Города Мира. Начальник отряда велел принцу и Абу Нувасу следовать на суд халифа… Опьянённый, плохо владея разумом, я бросился на помощь, пытаясь задержать стражников, но получил удар древком копья в живот. Меня связали собственным поясом, поволокли за Амином и поэтом. Так я стал свидетелем дела об отрезанной голове.
Когда нас доставили в помещение Малого Дивана, халиф в присутствии шести важных людей устало выслушивал хранителя казны. Известный любитель и знаток дорогих камней, седобородый Саид ибн Юнус причитал, стоя на коленях:
– Вина на мне, о повелитель правоверных! Злокозненный вор прокрался в твою сокровищницу и похитил три безоара!..
Гарун ар-Рашид оглянулся на везира:
– Джафар, что ещё пропало? О чём умалчивает этот бесстыжий сын греха?
Близкий друг халифа выглядел озадаченным:
– Владыка! Это истина: кроме трёх камней, делающих любой яд безвредным, злодей не коснулся ничего. Целы все динары, самоцветы, драгоценные ожерелья, посуда и прочее. Это какой-то особенный вор!
Даже я удивился подобной несуразице, а ведь собственные невзгоды, казалось, должны были отвратить от всего прочего. В Малом Диване воцарилось молчание, слышалось только хныканье Саида ибн Юнуса. Наконец халиф жестом отпустил старика и так же безмолвно подозвал принца Амина с поэтом. Я шагнул вперёд вместе с ними. Сурово сдвинув брови, Гарун взглянул на меня:
– Кто ты, незваный? И в чём твоя вина, коль скоро стража связала твои руки?
Принц Амин хотел что-то сказать, возможно – в мою защиту, но Абу Нувас закашлялся, и принц, оглянувшись, смолчал. А я успел заметить, как наш предводитель подмигнул, ободряя. Вспомнив всё, слышанное о нраве халифа, я осмелел:
– Мир тебе, владыка из рода Аббаса! Перед тобой человек, виновный в помощи другу. Зовусь я Юхаан ибн Амир, и прежде трудился в твоём войске целителем. Раненый под Гератом, по воле Аллаха я вернулся на родину. Здесь меня почтил дружбой принц Амин. Что до связанных рук, то час назад эти руки пытались помочь твоему сыну избежать гнева отца. Вот и всё, что могу сказать в оправдание!
Халиф, сверкнув глазами, прикрикнул:
– Молчи, негодный болтун! Вижу, ты из тех бездельников, что своим поведением порочат имя мусульманина. Ты пытался помочь другу? Добро! Но почему твоя помощь не пришла раньше? Будущему повелителю правоверных нужны советы людей с правильным мнением, а не застольные прихлебатели…
И тут заговорил Абу Нувас:
– Хвала тебе, Боже! Могучей десницы движенье
Из небытия бросает нас в мир униженья –

Чтоб нам умолкать перед наглостью злого невежды,
Чтоб попраны были заветные сердца надежды.

Я верности, дружбы и братства уже не взыскую,
Спросить я хочу – кто познал благодарность людскую?

Добряк благодушный, ты станешь насмешек мишенью,
Людей возлюби – и не будет конца поношенью.

Друзей заведи, не жалей ни добра, ни досуга,
Любовь расточай и надейся на преданность друга,

Делись сокровенным, предайся душою и телом,
Стань духом бесплотным, что бродит в краю запустелом,

Забудь о делах, лишь исполни друзей пожеланье,
Стань жертвой покорной, что люди ведут на закланье,

Ослушаться их не посмей, ну а если невольно
Из уст твоих вырвется дерзкое слово “довольно”, –

Тебя оболгут, и вкусишь ты превратности рока,
Беспутным ославят того, кто не ведал порока.
(пер. Б. Шидфара)

Вздох восхищения вспугнул тишину и лёгкой птицей облетел мраморный зал. Гарун ар-Рашид прослезился, отмахиваясь от зашептавшего ему на ухо везира:
– Удержись от злословия, Джафар! Тот, кто слагает такие стихи, не станет учить принца дурному.
В тот миг я почувствовал себя на вершине счастья, радуясь знакомству со стихотворцем. От гордости даже закружилась голова… Как вдруг резная дверь распахнулась от сильного удара! Оттолкнув привратника, в зал ворвался Масрур-евнух, ближайший помощник халифа, его доверенный слуга. Он простёрся перед троном:
– О, владыка правоверных! Воистину, сегодня день бедствий. Прошу у тебя защиты и отмщения!
Когда такой человек просит ар-Рашида о мести… Сердце моё затрепетало, словно почуяв лезвие меча. Думаю, многие в зале ощутили в том миг холод стали на своих шеях! Халиф подал знак, поднимая любимого слугу. Тот хлопнул в ладоши. Не поднимая взгляда, согнув спину в поклоне, мелко семеня по скользкому мраморному полу, вошёл чернокожий раб. На вытянутых руках он нёс нечто, покрытое тканью. Оставив ношу посреди зала, раб, дрожа, удалился.
По щекам Масрура стекали крупные слёзы, и я содрогнулся, представив, что может быть скрыто дорогим покрывалом.
– Прости, повелитель! – евнух говорил, едва сдерживая рыдания. – Но у меня не было другого утешения в жизни, кроме Зайнаб!
Он развернул ткань – и многие застонали от ужаса, а прочие вздыхали, соболезнуя горю грозного наперсника ар-Рашида: на серебряном блюде лежала голова прекрасной девушки. «Племянница Масрура! – Доверенная сестры халифа! – Зайнаб, служанка в гареме везира!» – так шептались придворные. Взглянув на Джафара, я понял, что он поражён не меньше прочих.
Халиф побледнел от гнева. Он повернулся к везиру:
– Собака из Бармакидов! Мало было неурядиц в Багдаде, что убивать стали родичей моих слуг? Женщин из твоего дома?!
Джафар не успел ответить, как вперёд выступил Абу Нувас. Не обращая внимания на безутешного Масрура и рассерженного ар-Рашида, поэт подошёл к блюду, опустился на колени и внимательно осмотрел голову несчастной. Осторожно, почти нежно провёл пальцами по локонам цвета воронова крыла, по прежде смуглой щеке. Посмотрел на кончики пальцев, понюхал, подул на них… Остолбенев, все смотрели на него, как на безумца. Наконец, он встал с колен, поклонился халифу:
– Мир тебе, государь! Позволь мне попытаться поднять завесу тайны над этим делом.
Не скрывая изумления, тот ответил:
– Конечно, ибн Хани, попытайся! Что до награды, то ты получишь её и от хозяина Зайнаб, и от её родичей, и от меня.
– Тогда я должен предупредить тебя кое о чём с глазу на глаз, а потом это дело разрешится здесь же, в Диване.
Все, от стражи у дверей до самого везира, чуть не вывихнули шеи, стараясь расслышать, что же нашёптывал поэт Гаруну ар-Рашиду. Сперва тот хмурился. Подумав недолгое время, вплеснул руками, огладил бороду, кивнул и приказал начинать.
…Абу Нувас вновь всех удивил! Он прямо подошёл к везиру и обратился весьма бесцеремонно:
– Я хочу, Джафар ибн Яхья, побиться с тобой об заклад! Проигравший исполнит одно желание победителя. Не скрою, мне нужна одна вещь из редкостей твоей семьи, ибо я надеюсь с её помощью раскрыть убийство несчастной. Если проиграю, можешь бросить меня в темницу, или выслать подальше от столицы – знаю, как ты не любишь шутки о твоей славе и богатстве. Годится такая ставка?
Бармакид презрительно скривил губы:
– Надеешься уязвить того, кто выше тебя по заслугам и положению, шут? Уверен, ты дважды сядешь в лужу, проиграв заклад и ничего не раскрыв, – он повернулся к халифу.
– Повелитель помнит, конечно, как на днях случайно раскрылась тайна трёх яблок и убитой женщины? Только Аллах дарует решение загадок, и не таким грешникам, как этот стихоплёт, браться раскрывать тайны смерти!
Наш предводитель усмехнулся:
– Так ты боишься моего хитроумия? Или не уверен в своём слове?.. Если ни то, ни другое, то я берусь сперва доказать, что извинение бывает бесстыднее оскорбления. Ну, а затем мы все узнаем, кто убил Зайнаб. По рукам?
Честолюбивый Джафар, похоже, уже чувствовал себя оскорблённым. Покраснев, он резко кивнул и быстро хлопнул рукой по подставленной ладони поэта:
– Моё слово против твоего!
Повернулся, собираясь пройти на место рядом с ар-Рашидом … Шлепок по заду получился звучным! Как подброшенный, дородный красавец-везир обернулся, замахиваясь кулаком:
– Ты посмел?!
С обезоруживающей улыбкой, поэт развёл руками:
– Прости, показалось, что это твоя жена!
Багровый от ярости, Джафар, разинув рот, выпучил глаза. Узорчатый свод зала едва не рухнул от хохота свидетелей оскорбления и бесстыдного «извинения». Даже Масрур засмеялся, на миг позабыв о горе. Но в следующее мгновение все прикусили языки: жена везира – сестра Гаруна ар-Рашида!
– Ещё раз молю о снисхождении, о светоч веры! В своём милосердии ты не забудешь о том, что мой непристойный намёк – всего лишь уловка, подобная военной хитрости?.. Я готов уплатить за эту шутку то, что сочтёт справедливым госпожа Аббаса!
Халиф отмахнулся с кислой улыбкой:
– Шутка была остра, и Джафар поплатился за высокомерие. Ты выиграл заклад!
Повернувшись к униженному противнику, поэт поклонился и смиренно промолвил:
– Извини, великий господин! Желание пошутить оказалось сильнее меня – так предначертано Аллахом. Кто мы, чтобы противиться судьбе? Но ты проспорил…
– Называй цену! – свирепо прохрипел везир, утирая обильный пот со лба шёлковым платком. Абу Нувас вновь поразил собрание:
– Пошли слугу к своему отцу, пусть пришлёт книгу Букрата. И сделай так, чтобы эту ценную книгу принёс новый управляющий Яхьи Бармакида. Тот, которого возвысили за верность обычаям гостеприимства.
Пока Джафар излагал просьбу писцу и наставлял гонца, Масрур убрал останки племянницы. Тем временем принц Амин развязал меня и увлёк за расписную ширму, где в праздники укрывались от взоров гостей девушки-музыкантши. Там мы шептались, гадая о замысле нашего Предводителя Удовольствий. Сам поэт тем временем развлекал халифа:
– Про нового управляющего Яхьи ибн Халида ибн Бармака рассказывают так. Однажды, с год назад, некий вор пробрался в сокровищницу бывшего везира. Увязал мешочки золотых динаров, упрятал в кошель рубины с изумрудами … Вдруг что-то скрипнуло под сандалией! Вор поднял нечто твёрдое, гладкое, с острыми гранями. Обрадовался: алмаз! Но его взяло сомнение, ибо было темно, и решил он попробовать кристалл на зуб. Оказалось, что совершенно случайно он «вкусил соль», то есть – по обычаям наших кочевых предков – стал побратимом хозяину. Тогда вор оставил награбленное и удалился. Наутро Яхья обнаружил своё добро невредимым, хотя и разбросанным в беспорядке, и удивился. Долго думал о причине, и решил простить несостоявшегося вора. Ты, повелитель, совершал хадж, а потому не знаешь, как весь Багдад говорил о человеке, пришедшем к Бармакидам, что обещали не преследовать его, и объяснился, и был обласкан. За год этот Якуб аль-Лейс превратился из вора в управителя двора бывшего везира … Да вот, кажется, и он сам!
Действительно, сопровождаемый стражей в Диван вошёл человек со свёртком. В опрятной и скромной одежде, с учтивым приветствием, произнесённым достойным тоном, он совсем не походил на того, кого я воображал, слушая рассказ поэта. Среднего роста, тонкий в поясе и широкий в плечах, с самым обыкновенным лицом, он казался старше меня, но моложе халифа и Абу Нуваса – на вид лет тридцати пяти, ровесник везира Джафара. Едва Якуб поприветствовал повелителя и всё собрание, как сразу перешёл к делу:
– Позволь, владыка, исполнить поручение моего хозяина к своему сыну? Вот книга, посланная по его просьбе.
Он развернул тонкую шаль индийской работы, открыв большой том, переплетённый по обычаю франков. Не затрудняясь церемониями, Якуб поклонился халифу, потом везиру, и спокойно положил книгу на столик, где прежде на блюде стоял кубок шербета самого Гаруна ар-Рашида.
Теперь все смотрели на Абу Нуваса. Наш предводитель выступил вперёд, ибо смущение было ему неведомо, и стал плечом к плечу с Якубом.
– Пришло время, о, повелитель правоверных, оставить в этом зале лишь тех, кого это дело касается лично, – дождавшись, когда удалились сановники и прислуга, он продолжил:
– Необходимо, чтобы везир лично командовал стражей, охраняющей сокровищницу… И никак иначе!
Взбешённый новым оскорблением (а как иначе можно понять приказ удалиться?!) Джафар, видимо, хотел возразить, но сдержался. И впрямь, его поручение выглядело почётным! Не рискнув прогневать халифа, Бармакид вышел вслед остальным. Теперь в зале оставались лишь владыка на троне, Масрур – рядом с ним, Абу Нувас и Якуб – в центре, двое немых гулямов с мечами у входа и мы с принцем Амином – за ширмой. Да, мы остались! И, мне кажется, поэт не забыл о нас, как другие. Именно поэтому у страшной разгадки гибели Зайнаб ныне есть рассказчик.
Итак, Абу Нувас стал рядом с Якубом и начал дозволенные речи:
– Да будет известно высокочтимому владыке, эта книга весьма важна в нашем деле.
Евнух искоса взглянул на поэта:
– Ты собираешься гадать по книге неверных на смерть моей племянницы, о Хасан ибн Хани? Почему не на одном из писаний правоверных?
– Почтенный Масрур, это не гадательные письмена. Здесь собраны рецепты наимудрейшего врача Букрата, греки зовут его Гиппократом, – поэт заметил, что ар-Рашид собирался заговорить, и быстро прижал руку к губам, словно целуя пальцы. Халиф промолчал, лишь недовольно передёрнул плечами, усаживаясь удобнее. Абу Нувас продолжил:
– Я видел эту книгу однажды в доме Яхьи Бармакида, тот похвалялся ею перед Джибрилом ибн Бухтишу, врачом твоего величества. Тогда я заметил среди текстов на языках франков, греков и арабов письмена огнепоклонников. Как все знают – а враги используют знание против меня – я рождён от отца-мусульманина матерью-пехлевийкой. Итак, я узнал речь своего детства, записанную арабскими буквами … Вот эта страница!
Быстро пролистав, поэт раскрыл нужное место, поднял книгу повыше и показал халифу, евнуху и застывшему Якубу. Мне показалось, будто поворачиваясь предводитель подмигнул нам, укрывшимся за ширмой… А он резко захлопнул том и громко крикнул в лицо Якуба:
– Давай сюда второй безоар! Быстро!
Рука управляющего дёрнулось к тюрбану, выдав злоумышленника. Опомнившись, он яростно оглянулся по сторонам, как затравленный зверь. Присел, выхватил из широкого рукава йеменский кинжал и бросился на Абу Нуваса. Тот попытался заслониться руками, но острая джамбия пропорола его одежду! Поэт рухнул, увлекая нападающего за собой…
Первым, обогнав гулямов, над сцепившимися телами оказался принц Амин. Завизжав, он сзади вцепился в бороду Якуба, запрокидывая ему голову. Подоспевший Масрур полоснул дамасским ханджаром по открывшемуся горлу злодея. Заливая кровью всё вокруг, тело управляющего пару раз выгнулось и затихло. Евнух и принц столкнули труп с Абу Нуваса. Тот поднялся, морщась от боли, потёр грудь, извлёк из-за пазухи серебряное блюдо, слегка прогнувшееся от удара джамбией. К тому времени я сообразил, как опасно показаться на глаза халифу ещё одному свидетелю, и возблагодарил Создателя за раненое колено, помешавшее броситься на помощь нашему предводителю.
– Что тут натворил этот сын греха?! – грозный повелитель правоверных не кричал, его слова и без того заставляли дрожать. – Немедля убрать здесь всё! А ты, беспутный поэт, готовься ответить жизнью за его и свои дела … Как нам теперь узнать, кто и зачем убил несчастную Зайнаб?
– Ещё немного терпения, о, великий! Прикажи гулямам отрезать голову этого шайтана, принести мне пристойную одежду и через минуту твоё любопытство насытится.
Поэт сбросил замаранный кровью кафтан и, оставшись в тонкой рубахе и подпоясанных сирийским поясом шальварах, занялся загадочными приготовлениями. Сначала он извлёк из тюрбана Якуба два тёмных камня. Затем, пока гулямы наводили порядок, углубился в чтение книги Букрата. Скоро в зале Малого Дивана только отрезанная голова преступника напоминала о происшедшем. Тем временем поэт истолок рукоятью кинжала убийцы один из безоаров. Потом, с позволения всё более дивившегося ар-Рашида, также поступил с бирюзой и рубином, выковырянными из трона тем же клинком. Получившимся порошком Абу Нувас наполнил блюдо и водрузил на него голову Якуба. Вздохнул несколько раз, как человек, собирающийся совершить нечто опасное, и быстро натёр лицо мертвеца тем же порошком…
Голова чихнула! Медленно раскрылись глаза. Мертвец обвёл нас взглядом. Где была в тот миг моя душа, не знаю! А из прочих – принц застонал в страхе, Масрур побледнел словно франк, халиф зашептал молитву Милостивому, Милосердному, а поэт… Абу Нувас смахнул со лба пот и задал вопрос:
– Якуб, ты убил Зайнаб, служанку госпожи Аббасы, жены везира Джафара?
– Ты сказал, – свистящий шёпот мёртвой головы заморозил кровь в моих жилах, как, бывало, замерзала в бурдюках вода на перевале Саланг.
– Кто допрашивал мёртвую девушку так, как я допрашиваю тебя?
– Я и мой господин, Яхья ибн Халид ибн Бармак, – словно подтверждая сказанное, Якуб опустил веки, на мгновение скрыв взгляд мёртвых глаз.
– Что хотел узнать отец везира от служанки его жены? – этот вопрос поэт задал не так уверенно. Я проследил его взгляд на ар-Рашида и понял, как не хочу слышать ответа… И желаю этого сильнее жизни! Чего бы я не отдал за возможность проспать сегодняшний вечер в каком-нибудь харабате, где собираются любители запретного мусульманам вина! Хотел зажать уши руками, но – ведь любопытно! И – вдруг всё-таки понадоблюсь?.. Не спрашивайте, зачем!
– Яхья Бармакид спросил у головы Зайнаб, где спрятан сын её госпожи от везира Джафара…
Веки убийцы опустились и больше не поднялись. Бледность, подобная цвету китайского нефрита, залила всю голову – от бритой макушки до косо срезанной шеи. Чёрная слюна потекла из угла рта: Якуб умер окончательно.
Поклонившись в пояс, Абу Нувас обернул голову тюрбаном самого мертвеца и передал блюдо гуляму. Избегая взгляда оцепеневшего халифа, он обратился к евнуху:
– Мир тебе, Масрур! Ты собственной рукой казнил убийцу племянницы. И, думаю, наш справедливый государь позволит, кроме того, взыскать выкуп за жизнь Зайнаб с бывшего везира Яхьи…
Гарун ар-Рашид, наконец, дал волю гневу. Резко выдохнув, он прорычал:
– Сперва иди к Джафару! Принеси мне голову этого предателя. Немедля!
Упав на трон, халиф прикрыл глаза руками, рыдая:
– Предатели! Сестра! Названный брат! Вся его семья… Предатели! Бармакидам – смерть! Масрур, ты ещё здесь?!
Но евнух не стал бы доверенным слугой, будучи медлительным в свершении воли повелителя – лишь принц и поэт помогали ар-Рашиду прийти в себя. На зов Амина прибежали слуги, несущие сосуды с душистой водой; пришёл врач, тот самый Джибрил ибн Бухтишу. Пока они суетились вокруг господина, я украдкой выбрался из-за ширмы и, стараясь не привлекать внимания, тихонько выскользнул из зала Малого Дивана.
Горло пересохло, в висках стучало: преодолев опьянение вином, я мучился похмельем от знания страшной тайны! Пошатываясь, медленно пошёл к выходу, соображая, кто выпустит меня из дворца без приказа… Но вскоре меня догнал Абу Нувас! Слегка приобняв за плечи, поэт озабоченно приказал идти быстрее:
– Повелитель правоверных наградил меня почётной одеждой, – он развёл руки, на ходу любуясь дорогой тканью и золотым шитьём, – но мы с тобой, ибн Амир, будем глупцами, если немедленно не покинем Багдад! Скорее, мой недогадливый друг. Бежим!
…Говоря коротко, мы ещё до утра собрали пожитки, и с рассветным молитвенным призывом муэдзина, присоединившись к попутному каравану, выехали из Города Мира на паре ослов. О том, как был уничтожен весь род Бармакидов, мы узнали позже, в одном из караван-сараев на пути в Дамаск. Вы и сами, конечно, знаете, как Яхья и его старшие сыновья были уморены в темнице, а Джафара изрубили в куски, выставив части тела всесильного везира на перекрёстках столицы. Но когда в дни нашего бегства я попросил Абу Нуваса пояснить хитросплетения этого дела, он лишь раздражённо ответил, что догадаться мог любой погонщик верблюдов, если бы умел читать. Я настаивал, дорога была длинна и скучна, поэт любил признание своего остроумия, потому-то, в конце концов, и начал объяснять:
– Ты помнишь, друг мой ибн Амир, начало нашего приключения? Едва услышав о воре, который берёт некую вещь, не зарясь на прочие – и где? В сокровищнице самого халифа! – я тут же вспомнил прошлогоднюю историю об искусном взломщике, ставшем управителем двора старого Бармакида. Сомнительно, чтобы в Багдаде нашёлся ещё один подобный человек. Очевидно, вор был тот же самый, а целью были безоары, и ничто иное.
Теперь следовало понять, зачем Якубу могли понадобиться камни сразу после возвращения ар-Рашида из хаджа. Для себя? К чему? Не такой важный пост, чтобы управитель опасался отравления. Для своего господина? Возможно. Тогда понятно, почему он не взял ничего иного. Но возникает новый вопрос: неужели Яхья сам боится яда? Причём настолько, что приказывает украсть, а не купить, найти, привезти безоары из дальних стран. Вероятно, камни потребовались срочно, да ещё тайно, и бывшему везиру пришлось рисковать. К чему такая спешка? – подумал я. Старик узнал о готовящемся покушении? Однако безоаров надолго не хватит…
Тогда я вспомнил о книге Букрата, где описывался порошок для временного оживления отрезанной головы. Похоже, это был верный след! И я нашёл его на щеках и волосах девушки…
Не отказав себе в удовольствии осмеять Джафара – уж слишком высокомерным он стал за год, пока Гарун был в Мекке – попутно я выяснил, что сам везир об этом деле не подозревает. И книга, и управитель указывали на его отца. Но какой смысл заключался в убийстве Зайнаб? Даже Бармакидам опасно связываться с евнухом Масруром и его родичами! Я сказал себе: Яхья хотел быть совершенно уверенным в истине. То есть, Зайнаб знала нечто, и могла вытерпеть любые пытки, иначе её просто утопили бы после допроса. А о чём будет молчать любимая служанка сестры халифа и жены везира, вплоть до смерти, но не после неё?.. – Абу Нувас замолчал, улыбкой поощрив меня высказаться.
– О секретах госпожи, разумеется!
– Прекрасно, ибн Амир! – поэт трижды хлопнул в ладоши, от чего я совсем смутился. Ещё бы! Он-то сообразил отгадку за те мгновения, пока я разглядывал Диван, глазел на халифа и шептался с Амином.
– Ну, а дальше, учитель?
– Дальше всё просто. Ты же всё видел, когда не обнимался с принцем за ширмой, верно?
– Да, но… Понятно, как кинжал Якуба наткнулся на блюдо – ты стащил его со столика халифа, пока все глазели на опозоренного Джафара. Всё прочее я тоже увидел и понял. Только за что же государь приказал перебить Бармакидов? И причём тут сын его сестры?
– Ох, ибн Амир! Потому-то мы и бежим, а вернее – восседаем на ослах – оставив Багдад гневу ар-Рашида. Это тайны гарема. Ну, хорошо, попробую объяснить причину убийства, как сам её представляю.
Я хорошо помню пирушку, после которой халиф выдал замуж сестру. Однако он тут же поставил условием, что Джафар лишь по закону будет считаться супругом. Так ар-Рашид хотел укрепить связь с Бармакидами, выказать своё благоволение. Что там было у Аббасы с везиром, я не берусь гадать, но их сын – это угроза наследникам Гаруна. Суди сам: кого поддержали бы Яхья, Фадл, Муса и сам Джафар после смерти халифа и – я только предполагаю! – гибели его сыновей? Похоже, везир провинился перед другом-повелителем только непритворной любовью к жене, всё остальное – дело рук Яхьи. Он пытался отыскать место, где Аббаса спрятала сына накануне возвращения халифа… Видимо, кто-то спугнул Якуба, когда он заметал следы. Так слуги Масрура нашли голову Зайнаб, а мы с тобой настолько удачно попали на суд Гаруна, что всё решилось в одну ночь – и разгадка смерти служанки, и падение потомков Бармака.
А теперь, друг мой, я намерен усладить слух музыкой, ибо только она – конечно, за исключением вина! – воистину исцеляет сердце, угнетённое бедствиями!..
С этими словами Абу Нувас достал лютню и принялся искусно играть, переплетая мелодию стихами:
– Где в жизни что-нибудь найдешь, имеющее сладость?
Всё в жизни горько, как миндаль, а горечь нам не в радость.
И разве не заметил ты, что даже в самой сути
Жизнь – это горькая вода, в которой столько мути?
(пер. М. Кудинова)

Другие публикации автора:

Зеркало джиннов

27.01.2023

Пять строк дрожащей кистью

09.12.2022 2

Случилось сегодня...

13.07.2022

Автор публикации

не в сети 2 года

Алексей2014

28K

Nemo me impune lacessit

Россия.

Комментарии: 2456Публикации: 53Регистрация: 02-12-2020