Мария Семеновна, привычно оправив юбку, зашла в палатку полевого госпиталя при двести шестьдесят четвертом артиллерийском полку тридцать четвертой армии Северо-Западного фронта. Тяжелые бои под Старой Руссой не давали пустовать койкам, а медперсоналу сидеть без дела.
В палатке привычно пахло кровью и немытыми мужскими телами. Она уже практически не замечала эти взгляды, раздевающие ее, впивающиеся в высокую пышную грудь, крепкий зад, обтянутый юбкой, и ноги в фильдеперсовых чулках. Отдохнувшие от войны, с пропавшим отчаяньем, сытые взгляды. А как они смотрели, когда их привозили, залитых своей и чужой кровью, держащих свои кишки в руках: «Сестрички, родные, помогите». Теперь же редкая «сестричка» могла пройти мимо, не будучи обласкана вниманием изголодавшихся по женщинам за два года мужиков. Была и в ее жизни землянка, где она была единственной девушкой среди мужиков, когда спать приходилось в пол глаза, отмахиваясь от рук, а на выходе сидели в засаде другие. Много еще всего было… Можно было их понять: борделей в войсках не было, таблеток никаких не давали. «Война все спишет», говорили она тогда себе. И жила дальше.
А потом ей повезло. На нее упал хмурый взгляд ком дивизиона – молчаливого, жесткого и сухого как галета, Николая. «Лучше с одним, чем со всеми», тогда решила она и ответила на тот взгляд со всей оставшейся нежностью.
– Эй, красивая, поцелуй Ванятку-взводного, он и выздоровеет быстрее, – с койки протянулась рука и попыталась цапнуть за подол.
Мария Семеновна, старший санинструктор госпиталя, удивленно приподняла бровь и спросила у санитарки:
– Маруся, новенький?
– Так точно, Мария Семеновна, поступил вчера. Осколочные, контузия.
– Видимо, не такие серьезные ранения, раз такой бодрый. Готовь на выписку и на передовую.
Веселый гомон и разговоры в палатке сразу прекратился – от последнего слова на всех снова пахнуло смертью. Наступила тишина. И в этой тишине отчетливо стали слышны стоны из самого дальнего угла палатки.
Мария направилась на звук, Маруся торопливо кинулась за ней, на ходу поясняя:
– Вчера привезли ночью. Осколками ноги сильно посекло – пришлось ампутировать.
Мария Семеновна стояла и смотрела на обрубок человека. Короткое тело, как-то несуразно разметанное на койке. Неправильно длинные руки и светлый пушок только пробивающихся усиков на почерневшем лице с запавшими глазами.
– Мама?
На нее уставились голубые глаза. Она отшатнулась. Но он смотрел в никуда, лишь только елозил обрубками ног, скатывая покрывало, хватался за края руками и звал, звал.
– Мама! Мама! Мама!
«Нежилец. – горько подумала она, – Ребенок же совсем. Как же так…».
– Маруся, вколи морфия.
«Морфия, – зло подумала санитарка, – чаще бы в госпитале бывала, вместо того чтобы с комбатом трахаться, знала бы, что кончился еще три дня назад».
Но вслух сказала:
– Нет морфия, Мария Семеновна, кончился.
Мария Семеновна тяжело покачала головой и вышла.
– Ыш ты, фифа какая, – давешний солдат, злясь на себя за испуг, злобно фыркнул, поудобнее устраивая раненую ногу.
– Ты с ней не шути – Самого баба, – старый седой артиллерист ткнул пальцем вверх, докрутил самокрутку и сунул за ухо.
– ППЖ, – презрительно сплюнул на земляной пол второй, вставая, – пойдем мы покурим, нет сил слушать уже…
Оба, с трудом ковыляя, вышли из палатки, хлопнув тентом. Из неплотно запахнутого проема пахнуло теплым дымком махорки. Снова раненые и выздоравливающие завели негромкие разговоры. И только в углу непрерывно, безысходно, совсем тихо звали маму.
Уже несколько часов она не могла заснуть. В голове роились мысли, образы, воспоминания. В конец измучившись, она решительно встала, наскоро оделась и тихо, стараясь не разбудить храпящих соседей по офицерской палатке, куда ее подселил Коля, вышла в ночь.
Дежурная санитарка, устало подняла голову и сонно посмотрела на Марию, появившуюся в неровном тусклом пятне света от коптящей лампы, но та лишь махнула, мол спи.
Бледная тень на слишком длинной койке. Она подошла, с трудом ориентируясь в темноте.
– Мама, мама, – шепотом, еле слышно, обессилено, – мама…
Она скинула гимнастерку, сняла сапоги, юбку, немного подумав – бюстгальтер, и легла к нему. Его худое тело было абсолютно ледяным и ничем не пахло.
– Мама?
Тонкие руки, слепо шаря, наткнулись на нее и крепко обняли.
– Тише, тише, – шептала она и гладила его голове, а он плакал, прижимаясь к ней все сильнее.
– Мама, мама, – шептал он все затихающим голосом.
– Я тут, сынок, я тут. Спи, спи – баюкала она его, обнимая.
– Мама, – счастливо последний раз повторил он и наконец уснул, уткнувшись ей в грудь…
Она полежала еще немного, встала, быстро оделась, ощущая множество жадных взглядов из темноты, и выбежала прочь, утирая слезы.
Весь день ее преследовали шепотки за спиной, а вечером в ее палатку зашел командир артиллерийского дивизиона Николай.
– Вон, – коротко холодно скомандовал остальным.
Он сделал несколько шагов к стоящей по стойке смирно Марии и резко без замаха ударил ее по лицу. Мария послушно упала. Он молча ждал. Она неуклюже встала, отряхнулась и посмотрела прямо ему в глаза. Он с какой-то звериной яростью в глазах набросился на нее, рванув руками гимнастерку. В сторону полетели вырванные пуговицы. Жестко схватив грудь, он начала ее тискать, оставляя красные пятна на белой коже. Затем повалил ее на койку, быстро задрал юбку, разорвав исподнее, резко вошел. Быстро кончил, уткнувшись лицом ей в плечо. Встал, оправился, достал из-за пазухи шелковые трусы, не глядя швырнул в ее направлении и вышел из палатки.
Мария встала, обтерлась обрывками. Оглядела обновку и сразу же одела. Одернула юбку. Критично осмотревшись, накинула пальто и тоже вышла из палатки.
В лагере кипела жизнь, но в ее сторону старательно никто не смотрел.
Заканчивался очередной шестьсот семьдесят четвертый день Войны.
Извещение 184. Ваш сын рядовой Кузнецов Михаил Афанасьевич, уроженец Куйбышевской обл. Тагаевского р-на, с.Чуфарова в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество погиб 26 апреля 1942 года в р-не Старой Руссы, Новгородская обл.
Автор публикации
