1943 год. Идёт Великая Отечественная Война. Маленький сирота Ванька живёт с глухонемой бабкой на хуторе. Однажды он находит в лесу подорванный грузовик, к кузову которого пристёгнут наручниками живой немец…
С самого утра за рекой грохотало. Грохотало далеко – до хутора Тихий доносились едва различимые отголоски. Вот только никаких туч, почему-то, видно не было. Небо, как небо – голубое, а облака на нём – привычно белые и пушистые. Да и тёплый, лёгкий ветерок, беззаботно гуляя по окраинам хутора, весело перебирал пшеничные волосы щуплого, босоногого мальчугана в коротких штанишках. Было совсем непохоже на то, что вот-вот начнётся буря. Наоборот, день обещал быть знойным, сухим и по-настоящему летним.
В свои неполные шесть лет, Ванька успел пережить не так много гроз, но всё же научился кое-что в них понимать. Прошлым летом, когда дедушка был ещё жив, они с бабой Марусей и Любашей помогали садить картошку на огороде тёти Ульяны. Весь день было сухо и тепло, а ближе к вечеру разразилась настоящая буря. Он хорошо помнил ту тихую, густую духоту, которая ей предшествовала. Казалось, всё вокруг замерло, застыло. Только крикливые стрижи носились, как шальные, туда-сюда, то пикируя, то, вдруг, сворачивая в сторону у самой земли. Любаша рассказывала, что перед грозой из травы поднимается в воздух много мошек, поэтому птицы спускаются с неба, стараясь успеть наловить как можно больше до начала бури. А ещё были огромные тучи. На всё небо! Они висели низко, иногда вспыхивали молниями и громко бухали, от чего Ваньке становилось страшно, но, в то же время, интересно. Он прижался к теплой Любаше, а она укрыла его ладонью. Всё это он хорошо помнил и понимал, что дождя, а тем более грозы, без туч не бывает.
Он вскарабкался на старый, раскидистый дуб, с которого было хорошо видно соседнюю Ольховку. Ванька часто сюда залезал, когда бабка ждала в гости Любашу. Она иногда приходила к ним за молоком и обязательно приносила что-нибудь взамен. Едва женская фигура появлялась на горизонте, мальчуган юрким зверьком спускался с дерева и нёсся ей навстречу, шлёпая босыми ногами по луговой дороге. Каждый раз он старался рассмотреть ещё издалека, что у неё в руках на этот раз. Бывало, Любаша шла с корзинкой. Значит, сегодня молоко обменяется на яйца. Но если она несла какой-нибудь свёрток или узелок, то почти наверняка внутри было что-то вкусненькое. А однажды Любаша даже принесла настоящее печенье. Ванька глазам верил.
Любаша всегда улыбалась, когда встречала бегущего навстречу мальчишку. Она обязательно трепала его по косматой шевелюре, потом делала заискивающее лицо и спрашивала:
– Ну, что, сорванец? Угадывай, что я тебе сегодня вкусненького принесла?
В такие моменты глаза её искрились теплом и радостью, а на гладких, румяных щеках проявлялись едва заметные ямочки.
– Конфету! – радостно кричал Ванька и наворачивал круги вокруг хохочущей девушки.
– А вот и нет! – дразнила его та, пряча за спиной сверток с заветным гостинцем.
– Сахар! – пытался угадать Ванька, но Любаша снова хохотала и отрицательно качала головой.
– А что? – продолжая скакать по кругу, допытывался Ванька.
– Ладно, – соглашалась Любаня, разворачивала сверток и протягивала ему. – Бери, шкодина с моторчиком. Только смотри, чтобы попа не слиплась, – и целовала в кончик носа.
Тот недовольно морщился, с замиранием сердца заглядывал в свёрток, и, когда находил там какой-нибудь бублик или медовый пряник, подпрыгивал от счастья и кричал:
– Ура!
И они шли неспешно в сторону хутора, каждый раз о чём-то весело болтая. Пахло сухой травой и полевыми цветами, слух щекотал беспрерывный стрёкот кузнечиков и жужжание пчел, а волосы ерошил лёгкий летний ветерок. Ванька с удовольствием лопал гостинцы, а Любаша гладила его по голове и радостно смеялась, когда слышала, как тот постанывает от удовольствия.
Ванька любил разговаривать с Любашей. Бабка была глухой, а кроме неё на хуторе никого не осталось. Драгоценные минуты общения были для мальчика не менее ценными, чем вкусный гостинец. Иногда, когда Любаша не очень спешила, удавалось уболтать её рассказать какую-нибудь сказку или историю. Они ложились на траву прямо у обочины, смотрели на облака и Ванька целиком погружался в удивительный мир волшебства с добрыми и злыми волшебниками, драконами, прекрасными принцессами и доблестными рыцарями. Но особенно любил Ванька истории про войну и про подвиги. Не про какую-нибудь давнишнюю войну, а про самую настоящую. Про ту, которая шла прямо сейчас, с немцами. Любаша их называла фашистами и иногда фрицами. И это были никакие не сказки, а самая настоящая правда. А оттого впечатляли даже посильнее, чем выдумки про волшебников. Он с открытым ртом слушал о том, как немцы пришли в Ольховку, как начали всех обижать. Даже детей! А потом из лесу пришли партизаны и дали немцам бой.
Ванька не знал, что значит «фашист», но точно понимал: фашисты – злые, плохие. Они – враги. А партизаны – хорошие, наши. А «дали бой» – это значит, отчаянно сражались и победили. И каждый раз, когда Любаша доходила до того места, где партизаны появляются из лесу, чтобы дать бой, Ванька в предвкушении вскакивал и начинал изображать стреляющего партизана.
Сам Ванька не помнил, но ему рассказывал дедушка, что немцы, проходя через хутор, забрали корову и перерезали всех курей. А ещё мимо пролетали немецкие самолёты. Они-то и сбросили бомбу на мамин дом. Её убило, а Ваньку – нет. Но Ванька этого не помнил. И даже мамы не помнил, потому что был тогда ещё очень маленьким. После этого баба Маруся и дед Пашка, жившие по соседству, забрали мальчика к себе. Но дед помер, и Ванька остался наедине с глухой бабкой.
За Ольховкой текла небольшая речушка – Вшивка. За ней – поля, засаженные пшеницей, через которые шла единственная грунтовая дорога в райцентр. Снизу всего этого было не разглядеть. Но с дерева Ванька прекрасно видел и реку, и поля, и даже дорогу. Издали она вилась тонкой ниточкой, брошенной на золотистое покрывало пшеничного моря. Мальчик заметил, что над дорогой клубы пыли, из которых неспешно выползали военные машины, и их было много.
Ванька поёрзал попой, усаживаясь поудобнее на ветке, и внимательно вгляделся в горизонт. Было интересно, что там за пшеничным полем, и почему оттуда едет столько машин. А ещё там постоянно бахало, и это пугало.
Над полем медленно поднялась маленькая серая тучка. Совсем рядом с ней выросла ещё одна, такая же. И ещё. Потом трижды грохнуло.
Сердце колотилось, ладошки стали влажными, и он вытер их о рваные штаны. Посмотрел во двор. Бабка суетилась с тазом, полоща белье. Ванька торопливо спустился с дерева и рванул к ней.
Он оббежал старуху так, чтобы та его заметила и, выпучив огромные голубые глаза, прокричал:
– Ба! Немцы идут! За Ольховкой – немцы!
Баба Маруся сощурилась, от чего глаза превратились в щёлочки. Смуглую кожу разрезали миллионы маленьких морщинок. Она всегда так выглядела, когда читала по губам.
– Немцы! Немцы! Фашисты! – Повторил Ванька, тыча дрожащим пальцем в сторону Ольховки.
Старуха перекрестилась, отставила в сторону таз и зачем-то побежала прочь со двора. Но, не добежав даже до калитки, вернулась обратно, обхватила внука за худые плечи, затолкала в дом и захлопнула дверь. Он пододвинул к окну тяжелую табуретку, взобрался на неё и выглянул на улицу. Баба Маруся, всё также бегом, семенила к лугу, где паслась Зорька.
В доме было тихо и прохладно. Только часы на старом, обшарпанном комоде мерно тикали. Ванька уселся на табурет, поджал колени и уставился на циферблат. Пять минут. Десять. Стрелка ползла дальше, но Ванька умел считать только до десяти, поэтому не понимал, сколько времени прошло с тех пор, как бабушка ушла за коровой. Ему, вдруг, стало страшно. Он чувствовал, что может описаться.
Снаружи начал пробиваться низкий гул. Он нарастал, усиливался. Вдруг, посуда на столе вздрогнула и зазвенела от громкого ба-баха. Стекла задрожали. Следом еще несколько раз громыхнуло. Ванька спрятался под большую бабушкину кровать, вжавшись в угол и обхватив руками коленки. Здесь, под кроватью, была маленькая дырочка, из которой иногда вылезал мышонок. Ванька звал его Семёнчиком. У него был тоненький, но длинный хвостик, который смешно укладывался колечком, когда мальчишка угощал его сухарями. Мышонок брал угощение крошечными лапками и тихонечко грыз, смешно шевеля усатым носом. В такие моменты Ванька ложился животом на пол, укладывал подбородок на сложенные ладошки и с улыбкой наблюдал за зверьком.
А однажды Семёнчик съел угощение и медленно, словно раздумывая, подошел прямо к лежащему Ваньке. Тогда мальчик подставил влажную от волнения ладошку, и мышонок, обнюхав пальцы, вскарабкался на неё. Было щекотно, но всё равно приятно, когда прохладные лапки ступали по ладошке.
Так у Ваньки появился друг. Вечерами, когда бабка укладывалась спать, мальчик тайком слезал с кровати и ждал, когда из норки покажется вечно неспокойный, усатый нос. А когда Семёнчик вылезал, Ванька бережно брал его на руки, забирался обратно в постель и пересказывал другу чудесные истории, поведанные накануне Любашей. Мышонок какое-то время суетился, бегал по подушке, забирался под одеяло, но найдя местечко потеплее, успокаивался и мирно засыпал. Так они и коротали ночи. Ванька, мечтательно болтающий без умолку, и мышонок.
На этот раз Семёнчика под кроватью не оказалось. Наверное, тоже испугался немцев, забился в норку поглубже и не выходит. Ваньке захотелось стать таким же маленьким и юркнуть в уютную, безопасную норку в полу.
Грохнуло так, что стекло в окне лопнуло и со звоном рассыпалось по полу. Ванька не выдержал, заплакал. Штаны намокли.
Через выбитое окно в дом ворвались гул мощных моторов и лязг металла. Воздух наполнился едкими выхлопными газами. Ванька посильнее вжался в угол и пододвинул ноги к самому подбородку, чтобы полностью спрятаться в тени. Он зажмурил глаза и заплакал. Но плакал тихо, чтобы не услышали немцы. А ещё он очень переживал за бабушку и даже за корову.
Распахнулась входная дверь и на пороге появилась баба Маруся. Она быстро затворила их за собой и замычала, зовя внука. Ванька пулей выскочил из-под кровати, подбежал, обнял и крепко прижался, уткнувшись носом в фартук. Она ненадолго приобняла мальчишку и стала жестами показывать, чтобы тот молчал. Затем легонько подтолкнула в спину и увела в спальню, где приказала снова забраться под кровать и сидеть там тихо. Сама же уселась на табуретку, взяла Библию и стала читать, иногда смачивая языком палец и громко перелистывая страницы.
Ванька посидел немного, но долгое отсутствие взрывов усыпило страх. Он тихонько выбрался из-под кровати и осторожно подкрался к окну.
По дороге, прямо мимо их дома, шли танки. Это их гусеницы лязгали железом, а двигатели ревели, выплевывая едкий дым. Следом ехали грузовики. В кузовах сидели немцы. Солдаты. Ванька понял по форме, в которую те были одеты. Многие были ранены. У некоторых – перебинтованы головы, руки, животы. На белых бинтах – красные пятна.
Бабка, заметив, что внук таращится в окно, схватила сорванца за ухо и потащила обратно к кровати. Он вернулся в укрытие и уселся на пол, нисколько не обижаясь на грубость. Ванька, хоть и был маленьким, прекрасно понимал, что баба Маруся за него волнуется, а значит надо её слушаться.
Гул проходящей техники не утихал до самого вечера, но в дом так никто и не вошёл. Взрывы тоже стихли. Бабка осторожно подошла к разбитому окну и выглянула наружу. Трижды перекрестилась, что-то промычала и, облегчённо выдохнув, вышла во двор. Ванька, начинавший было засыпать, услышал скрип двери и открыл глаза. Он медленно выполз из убежища, на цыпочках подошёл к окну. За калиткой стояла баба Маруся. Она смотрела в сторону леса, куда медленно уползал хвост колонны. Дорога выглядела так, будто её вспахали. Утоптанный до этого песок теперь превратился в сплошное месиво. Глядя на это, Ваньку передёрнуло. Он и сам не понял почему. Просто представил, как огромные гусеничные траки рыхлят податливую песчаную почву, и стало, вдруг, не по себе.
Вспомнил про мокрые штаны, отыскал в комоде чистые, переоделся. Выходить на улицу в тот день не решился. Улёгся в кровать, дождался, когда баба Маруся вернётся в дом и сразу сразу уснул.
Проснулся рано, на рассвете. Сырой утренний воздух забрался через разбитое окно, от чего было зябко. Тонкое летнее одеяло не спасало. Ванька поёжился, потянулся и спрыгнул на пол. Бабка ещё спала, а значит, было совсем ещё рано. Мальчик накинул чистую рубаху и вышел во двор. Прислушался. Ничего, кроме редкого воробьиного чириканья. Солнце ещё не показалось из-за леса и было прохладно.
Ванька выбежал за калитку, потоптался босыми ногами по взрыхлённому, влажному песку и, подбежав к дубу, вскарабкался на любимую ветку. Луг, через который проходила дорога на Ольховку, изменил свой привычный облик. Теперь на нём виднелись две огромные воронки. Ванька не сразу их заприметил – песчаные рытвины не сильно выделялись на фоне сухой травы. Дорога же превратилась из узкой, извилистой тропинки в широкую, вспаханную магистраль. Видимо техника шла в несколько рядов, и железные гусеницы безжалостно рвали обочины.
Ваньке стало жаль привычного, навсегда исчезнувшего пейзажа. Стало жаль ту обочину, на которой они с Любашей так любили лежать и смотреть на небо. В горле образовался неприятный комок.
– Гады. Фашисты, – тихо поцедил мальчуган. На глаза навернулись слёзы.
Захотелось убежать, чтобы не видеть всего этого. Он сполз с дерева и медленно побрёл к лесу. Впервые в жизни не хотелось бежать, нестись, сломя голову. Он просто шёл по вспаханной дороге и считал шаги. Один, два, три, четыре, пять… десять. Один, два, три…
Опушка встретила безумным количеством птичьих голосов и запахом сосновой смолы. Ванька часто гулял здесь и знал лесную опушку, как свои пять пальцев. Вот за этим деревом – большущий муравейник. Он любил совать в него очищенную от коры палочку, которая, если немного подождать, становилась кислой на вкус. Это его дедушка научил. А вон там, чуть дальше, земляничная поляна. На ней, в начале лета, они с бабкой собирали небольшие, но очень сладкие ягоды. Ванька любил их, но не знал, как они называются, потому что бабушка не могла ему сказать, а Любаней они за ягодами никогда не ходили. От того, что каждая вторая ягода сразу съедалась, Ванькин кувшинчик всегда наполнялся гораздо медленнее, чем бабкин. Было немножко стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. Ягода сама прыгала в рот, взрываясь на языке брызгами сладости. Но бабка не бранилась. Напротив, она улыбалась, почему-то радуясь такой Ванькиной слабости, и даже сама отдавала ему свои самые крупные и спелые ягоды.
Выйдя на лесную дорогу, мальчик обратил внимание на смятые по обочине мелкие кустики и раздавленные на сухие ветви. Он шёл, тихонько напевая любимую Любашину песню. Некоторые слова забылись, но это не расстраивало. Ванька тут же подбирал на их место другие, подходящие. Выходило вполне сносно, хотя порой смешно. Но так было даже лучше.
Постепенно привычные до боли виды старых сосен успокоили и настроение улучшилось. Вышло солнце, стало приятно пригревать сквозь рубаху. Дорожный песок тоже согрелся, идти по нему теперь было одно удовольствие. Стало совсем хорошо.
Но, вдруг, сердце подпрыгнуло, ударило в самое горло и тут же рухнуло в живот, разливаясь жаром. Руки и ноги, наоборот, закоченели. Ванька замер на месте, будучи не в силах пошевелиться. Даже дышать перестал. Он смотрел прямо пред собой. Туда, где на знакомой лесной дороге лежал перевернутый набок грузовик.
Одно колесо валялось чуть в стороне, между ровными стволами сосен. Кузов был укрыт тёмно-зелёным тентом. Кабину Ванька разглядеть не мог. Грузовик лежал прямо посреди дороги. Было видно, что танки и другая техника объезжали его по обочине.
Преодолев навалившийся испуг, мальчик спрятался за широкой, старой сосной. Он часто дышал и боялся смотреть туда, где лежала страшная, но такая привлекательная для любого мальчишки находка. Настоящий грузовик! Пусть немецкий, пусть поломанный, лежащий на боку. Но это была настоящая машина! С колёсами! С рулём! С огромным кузовом!
Постепенно любопытство победило страх. Ванька осторожно выглянул из-за толстого ствола. Руки, перепачканные смолой, стали липкими. Он не любил, когда так случалось, но сейчас это было такой пустяковой неприятностью, что замечать её совсем не хотелось. Теперь всё внимание занимал грузовик.
Мальчишка немного понаблюдал, мелкими шажками перебежал к другому дереву, прижался к стволу и выглянул. Машина не двигалась, не рычала и вообще не подавала никаких признаков жизни. Вокруг тоже никого не было видно. По всему было ясно, что технику бросили.
Как бы то ни было, Ванька больше не мог противиться собственному любопытству и двинулся к грузовику, быстро перебегая от одного дерева к другому. А когда подобрался настолько близко, чтобы можно было разглядеть даже цифры на номерном знаке, снова затаился. Он вслушивался, всматривался, и даже внюхивался, а когда убедился, что вокруг никого нет, вышел из укрытия.
Подойдя поближе, обошёл грузовик с другой стороны и с сожалением обнаружил, что кабина искорёжена взрывом. Таким сильным, что колесо просто оторвалось и улетело в сторону на несколько метров. Прямо на дороге, перед изувеченной кабиной, красовалась неглубокая воронка. Песок на дне был влажным. Скорее всего, Ванька слышал этот взрыв, когда прятался под кроватью.
Он подошел к кабине и осторожно притронулся к изжёванному взрывом капоту. Стальные петли громко заскрежетали, чем не на шутку испугали. Стёкол в окнах не было. Лишь по краям торчали острые осколки. В кабине уцелел руль. Настоящий! С ним ничего не случилось!
Ванька почувствовал, что страх окончательно отступил. Теперь им овладела всепоглощающая радость, смешанная с диким любопытством. Прямо перед ним лежала мечта любого мальчишки – настоящая машина! Да ещё какая! Трофейная. Эх, жаль, дедушка умер! А то можно было бы его позвать, и он бы точно смог починить.
Недолго думая, мальчуган аккуратно вытащил остатки острых стекол и залез в кабину. Помимо руля в ней обнаружились рычаги и циферблаты. Всё было невероятно интересно. Но, всё же, руль привлекал внимание сильнее всего. Ванька схватился за баранку и попробовал провернуть. К большому разочарованию, руль даже не подумал сдвинуться с места. Но мальчик не стал унывать и принялся елозить по нему ладошками, представляя, как направляет многотонную машину по извилистой дороге. Ладони, испачканные смолой, неприятно липли к гладкой поверхности.
Он и сам не заметил, как увлёкся, изображая урчание мотора и имитируя звук клаксона. А ещё вспомнил, как однажды они с бабкой ездили в райцентр. Их подвозил на автобусе знакомый тёти Ульяны. Он всю дорогу бормотал какую-то веселую песенку, курил в окно и периодически дёргал длинный рычаг сбоку от водительского сидения. Ванька посмотрел туда, где должен быть тот самый рычаг, и с удовольствием его там обнаружил. Он взялся за него обеими руками и, как положено, дёрнул. В кабине что-то скрипнуло, захрустело. Мальчуган восторженно взвизгнул, но, когда убрал руку с рычага и посмотрел на ладошку, испуганно выдохнул. Рука была испачкана красным. Поначалу чуть усомнившись, Ванька понял, что это была кровь. Пулей вылетел из кабины, упал коленками на песок и принялся им оттирать испачканную ладонь.
Когда паника прошла, он осмотрел себя с ног до головы, убедился, что кровь не его и осторожно заглянул в кабину. Возвращаться в неё не хотелось совершенно. Снова стало страшно. И как раз в этот напряжённый момент из кузова донёсся робкий мужской голос:
– Junge! Hey Baby! Малчик!
Ванька вскрикнул. От неожиданности и ужаса он никак не мог подняться на ноги, чтобы бежать. Босые пятки всякий раз утопали в рыхлом песке, и мальчишка терял равновесие, падая, снова стараясь встать, и снова падая. Голос, тем временем, не унимался:
– Keine Angst! Ich werde dich nicht verletzen! Bitte hilf mir! Ich brauche deine Hilfe. Geh nicht weg! Verstehst du mich? Junge! – на этот раз голос звучал как-то странно, жалобно.
Ваньке показалось, что немец его о чём-то просит, или даже умоляет. Но было так страшно, что ему даже в голову не могло прийти ответить. Он не выдержал и закричал. Закричал, что было мочи. Маленькие ноги продолжали рыхлить песок, из глаз брызнули слёзы. Едва удалось вскочить, он рванул к хутору, не обращая внимания на шишки, которые впивались в пятки. Бежал, ни разу не оглянувшись, а когда залетел в дом, сразу бросился под кровать и, уже в который раз, вжался в тёмный, спасительный угол.
Бабе Марусе ничего рассказывать не стал. Боялся, что та поругает за прогулки по лесу. Остаток дня пришлось провести в доме, а вечером, когда бабка улеглась, мальчик рассказал Семёнчику о страшной, но очень интересной находке. Мышонок смешно шевелил усами и смотрел на Ваньку крошечными чёрными бусинами.
Спалось неспокойно. Снился грузовик. Он громко урчал и дымил, а в кузове кто-то громко и непонятно ругался. Ванька старался убежать, но машина рычала всё громче, явно настигая, и в итоге оказалась прямо у них во дворе!
Ванька проснулся. Одеяло и подушка взмокли от пота. В доме хлопотала бабка, гремя посудой и переливая воду из ведра в кастрюли. Мальчик встал, оделся, позавтракал, поинтересовался у бабки, придёт ли сегодня Любаша, и, узнав, что нет, вышел на улицу.
Видимо спал он долго, потому что солнце успело подняться высоко, а песок под ногами – хорошенько прогреться. Неподалёку темнел лес. Теперь он занимал всё внимание, а страх, который терзал вчера весь день, поутих.
Ванька честно пробовал отвлечься и переключиться на ловлю кузнечиков, но сегодня даже это не принесло удовольствия. Кузнечики попадались маленькие, серенькие, совсем неинтересные, и ни в какое сравнение с грузовиком, конечно же, не шли. Куда уж им!
Ванька, на всякий случай, вскарабкался на дерево, осмотрелся, снова спустился на землю и замер в нерешительности. Постояв так с минуту, сжал маленькие кулачки и побежал к лесу.
На этот раз зашёл с другой стороны. Подобрался к грузовику так, чтобы из укрытия можно было заглянуть в кузов. Ванька видел такие машины, когда те проходили мимо хутора, и хорошо запомнил, что задняя часть кузова ничем не прикрыта, а значит, можно будет увидеть того, кто сидит внутри.
Распластавшись по хвойному ковру, мальчишка подползал всё ближе и ближе. Он укрылся за кустом, растущим у обочины, и осторожно выглянул.
Внутри сидел немец! И он не шевелился. Просто сидел и зачем-то держался обеими руками за одну из труб, из которых сделан каркас кузова. Немец был в военной форме. Никакого оружия Ванька не разглядел. Казалось, что мужчина спит. Но почему сидя?
Мальчик выбрался из зарослей и на полусогнутых двинулся к грузовику. Ванька не ошибся – фашист спал. Его губы были сухими, потрескавшимися, а щёки покрывала густая рыжая щетина. Только сейчас стало видно, для чего тот держался за трубу. Точнее, как оказалось, он за неё и не держался вовсе. Напротив, это труба держала его за руки. Они были закованы в блестящие металлом наручники, застёгнутые так, чтобы труба проходила аккурат между руками.
Ванька немного расслабился. Выходило, что немец был надежно привязан, а значит, не сможет сделать ничего плохого, если только не подходить к нему слишком близко. Постояв немного, мальчишка сделал еще несколько нерешительных шагов к перевёрнутой машине.
И тут немец проснулся! Он поднял опущенную голову и, щурясь, посмотрел на Ваньку. Внутри похолодело. Мальчик замер и приготовился бежать, но с места не двинулся. Перед ним сидел обессиленный, измученный человек. Он слегка скривился и, чуть заметно, покачал головой. Мальчик смотрел на него, как завороженный. Немец едва заметно пожал плечами, изобразил подобие улыбки, продемонстрировал закованные руки и тихо сказал:
– Keine Sorge, Baby. Sehen Sie? Ich bin nicht gefährlich. Ich werde dir nicht weh tun.
Это был самый настоящий немец. Тот, о котором так много рассказывала Любаша. Враг! Мальчуган насупился, тяжело задышал и неожиданно громко спросил:
– Ты фашист?
Мужчина округлил глаза и быстро затараторил, мотая рыжеволосой головой:
– Nein! Nein! Ich bin kein Faschist! Baby, bitte glauben Sie mir! Ich bin kein Faschist! Ich hatte ein Soldat zu werden. Aber ich bin kein Faschist!
Он закашлялся, облизал губы, но они, почему-то, остались сухими. Отдышался и, смешно коверкая слова, вывел:
– Ниет. Ние фащист, малчик. Понимай? Ты понимай? Ние фащист.
Ванька вглядывался в его лицо. Немец явно волновался. За свою короткую жизнь ему еще ни разу не приходилось разочаровываться в людях, и всё сказанное прикованным мужчиной, мальчик воспринимал как абсолютную истину. Он широко улыбнулся и беззаботной походкой подошел к кузову грузовика. Немец оживился и, широко улыбаясь в ответ, попросил:
– Дай. Дай, малчик, – он глазами показывал куда-то в глубину кузова.
Ванька насторожился, но, всё же, осторожно обошел лежащую машину сбоку и только тогда увидал матерчатую сумку с карманами и ремешками. Немец закивал, продолжая приговаривать:
– Ja! Да! Дай! Дай, малчик!
Подходить близко было страшно. Немец не делал ничего плохого, но он, хотя и говорил, что не фашист, всё же, оставался немцем, разговаривал непонятно.
– Bitte, Sohn! – не унимался тот. – Пащалюста!
Глаза немца наполнились слезами и одна даже стекла по небритой щеке. К горлу Ваньки подкатил ком. Ему, вдруг, стало невыносимо жаль немца. Он огляделся по сторонам, нашёл длинную, сухую палку, уткнулся ею в лежащую в кузове сумку и изо всех сил толкнул. Та сдвинулась с места и поползла к протянутой ноге солдата. Как только та достигла сапога, немец ловким движением подгреб её к себе и, неестественно вывернув закованные в наручники руки, ухватил брезентовую ткань.
Ему удалось расстегнуть один из карманов и достать непонятный предмет округлой формы. Он что-то спешно открутил трясущимися руками и сразу припал к нему губами. По щекам потекла вода. Немец пил. Только сейчас Ванька догадался – это специальная военная бутылка для воды! Он просто хотел пить!
От осознания того, что он, такой маленький мальчик, смог помочь такому взрослому дяде, стало радостно. Пусть даже немцу. Тем временем тот оторвался от фляги, закатил от удовольствия глаза и прислонился к стенке кузова.
– Danke, Baby, – прошептал немец. – Herzlichen Dank. Спасйибо.
– Пожалуйста, – радостно ответил мальчик, и, немного поразмыслив, спросил: – а у тебя есть автомат?
– Automatisch? – Он удивленно вскинул брови, и снова переспросил, – automatisch? Ниееее. Ниет automatisch. Ниет. Дгуг! Понимаи? Дгуг.
У Ваньки никогда не было настоящего друга. Был только Семёнчик, но он же был просто мышонком. А настоящего, человеческого – никогда.
– Понимаю.
Очень хотелось дружить хоть с кем-нибудь. Но перед ним сидел враг! Настоящий немец. Из тех, которые убили маму, из тех, с кем папа воюет на фронте. Едва Ванька подумал об этом, как тут же выпалил:
– Только никакой ты не друг. Ты фашист! Фашист! Фашист!!!
Ванька ждал, что немец снова начнёт оправдываться, убеждать, но тот, почему-то, погрустнел, поник, чуть заметно покачал головой, тяжело вздохнул и тихо сказал:
– Ние фашист… Nai… Nicht alle Deutschen sind böse, Kleiner. Genau deshalb bin ich an Handschellen gefesselt.
Мальчик долго всматривался в лицо немца, и чем дольше смотрел, тем больше ему верил. А что, если он и в самом деле никакой не фашист? Что, если не все немцы фашисты? Что, если это его свои же немцы бросили в лесу одного без воды и еды?
– Ты точно не фашист? – осторожно спросил Ванька.
– А? – встрепенулся немец.
– Ты не фашист?
– Ние фашист. Я ние фашист, junge.
Сказав это, немец грустно улыбнулся. Будто понимал, что не поверит ему мальчишка всё равно. Но именно эта улыбка и помогла Ваньке усомниться в собственной правоте. Вдруг не такой уж он и плохой этот немец? А может даже хороший. Вдруг они не все плохие? Не все фашисты.
– Точно? – аккуратно поинтересовался Ванька.
Немец закивал и улыбнулся:
– Дгуг. Ja… Wie heißt du? A?
Ванька пожал плечами, поясняя, что он не понимает, чего от него хотят. Тогда немец вывернул кисть так, чтобы удалось ткнуть в себя пальцем и сказал:
– Gerhard. Mein Name ist Gerhard. Und wie heißt du?
– А! Тебя так зовут? Гехат?
– Ja! Ja! Nicht gehat und Gerhard! – Говоря это, немец улыбался и кивал.
– Герхад, – медленно выговорил Ванька.
– Ja! Gut gemacht! – Теперь он был в полном восторге. – Und wie heißt du? Ivan?
Ванька удивленно вскинул брови! Слышать собственное имя от незнакомого иностранца было удивительно! Как он угадал?
– Да! – От восторга мальчишка даже подпрыгнул. – Иван! Ванька я! Ванька Котов!
– Oh! Uanka Kotof! Wunderbar!
Только сейчас Ванька обратил внимание на его зубы. Таких белых зубов он с роду ни у кого не видал. Даже Любашины ровные, красивые зубы не шли ни в какое сравнение с белизной этих ярких камешков во рту немца. Тем временем Герхард снова принялся копошиться в сумке и через минуту-другую достал оттуда… настоящую шоколадку!
У Ваньки даже челюсть отвисла. Он никогда в жизни не видел шоколадок. А уж о том, чтобы есть, нелепо будет даже говорить. Но как только немец достал её из сумки, мальчик сразу понял – это она! Любаша как-то рассказывала ему про то, как выглядят настоящие шоколадки. Говорила, что упаковывают их в красочные бумажные обёртки, а внутри это чудо завернуто ещё и в блестящую фольгу. Но самое главное в ней не упаковка, а вкус. Любаша говорила, что вкуснее шоколадки нет ничего в мире. Она обещала, что как только у неё такая появится, она обязательно принесёт попробовать. И вот теперь это великолепие предстало пораженному взору пятилетнего мальчишки. Он сглотнул слюну и взялся обеими руками за борт грузовика.
Герхард улыбнулся, увидев реакцию мальчика, осторожно опустил заветную плитку на борт кузова и толкнул ее сапогом к Ваньке. Тот схватил подарок и с благоговением осмотрел со всех сторон. Понюхал и даже прикрыл глаза от удовольствия. Запах был изумительным!
Немец снова что-то достал из сумки и, распечатав бумажную обертку, начал есть. Он жадно впивался белоснежными зубами в какой-то кусочек сухаря, а за пазуху сыпались крошки.
Ванька распечатал шоколадку, еще раз внимательно осмотрел и откусил кусочек. На вкус она оказалась горькой и лишь слегка сладковатой. Мальчишка разочарованно выдохнул и с укоризной посмотрел на немца. Тот продолжал жевать, не замечая Ваньки. Тогда малыш положил надкушенную шоколадку на борт грузовика и обиженно поплелся в сторону хутора.
Дома бабка устроила ему взбучку. Ванька не заметил, как долго пробыл в лесу, и обеспокоенная старушка сбилась с ног, разыскивая сорванца. Тот скорчил виноватое лицо и попросил прощения, а бабушка смилостивилась и не стала пороть внука приготовленной заранее веточкой лозы.
Утром, когда баба Маруся повела на выпас Зорьку, Ванька стащил с полки небольшой кувшин, налил в него молока, завернул в платок кусочек черствого хлеба и стал спешно одеваться. Из норки показалась маленькая усатая голова.
– Семёнчик! – Обрадовался мальчуган. – Где ты был? Я тебе такое расскажу!
Он накрошил на пол немного сухарей, и зверёк тут же выбежал из укрытия. Съев несколько кусочков, подбежал к Ванькиной ноге и осторожно понюхал. Мальчик присел на корточки, бережно взял мышонка в руку и сунул за пазуху. Маленькие лапки щекотали бока, но скоро Семёнчик пригрелся и затих. Ванька схватил кувшин, другой рукой взял свёрток с сухарем и выбежал из дому.
Герхард сидел на прежнем месте, и ещё издалека было видно, как яростно он колотит наручниками по металлической трубе, к которой пристёгнут. Заметив Ваньку, он перестал греметь и удивлённо уставился на кувшин. Потом нахмурился, потом скривился. Ванька не сразу понял, что с ним. Только когда немец откровенно заплакал, мальчишка сказал:
– Немец, не плачь. Я тебе молоко принёс. И хлеб. А еще я друга принес. Его Семёнчик зовут! Он маленький, но очень умный. У него есть хвост.
Ванька положил сверток на борт, взял палку и пододвинул к немцу. Тот продолжал плакать, утирая слёзы плечом. Следом за свертком последовал кувшин, который чуть не перевернулся. Часть молока выплеснулась, и тогда Ванька решил передать его из рук в руки.
Он вскарабкался на борт, поднял кувшин и медленно подошёл к плачущему немцу. Тот удивленно глядел. Немного помедлив, он продел одну руку так, чтобы труба оказалась около локтя, и протянул скованные металлом руки.
Малыш сделал еще один шаг и передал кувшин. Немец, всё ещё глядящий с сомнением, перестал плакать. Он бережно принял гостинец и жадно отпил сразу много. Так жадно, что молоко потекло ему на грудь. Потом он подавился и закашлялся.
– Danke, Baby. Спасиебо. Спасиебо…
– Пожалуйста. Если бабка узнает, она меня лозиной выпорет. Я ей про тебя ничего не рассказывал. Только Семёнчику. И ещё Любаше расскажу, когда она к нам придёт. Она бабке не сдаст.
Вдруг, Ванька спохватился. Он сунул руку за пазуху и аккуратно извлёк оттуда Семёнчика. У того были заспанные глаза, но когда он увидел незнакомую обстановку, вжался в маленькую Ванькину ладошку и заметно задрожал.
– Это Семёнчик! Он просто мышонок, но я с ним дружу. Можешь его взять. Он не кусается. Хочешь?
Немец, вдруг, просиял улыбкой и нерешительно протянул руки. Выставил вперед указательный палец и осторожно погладил мышонка по спине.
– Симо… шник!
Ванька рассмеялся. Ему было забавно слышать, как взрослый человек неправильно говорит, будто он маленький.
– Какой ещё симошник? Семёнчик! Ну?
– Съемйоншик, – уже чуть лучше получилось у немца.
Мальчишка деловито покачал головой и резюмировал:
– Надо тренироваться.
Видимо, Ванькин тон убедил Герхарда в правильности произнесения имени, и он повторил:
– Съемйонщик. Уанка унд Съемйонщик. Ausgezeichnet! Угу?
Ванька с удовольствием щебетал, рассказывая немцу о своей жизни. О любимом дереве, о Любане, о глухой бабке и убитой маме. О папке, который в самом начале войны ушёл на фронт, но до сих пор не прислал ни одного письма. Рассказал, что видел вчера много немецких танков и боялся. Только про мокрые штаны не стал говорить. Он рассказывал всё, чем так давно хотел поделиться хоть с кем-нибудь.
Герхард с интересом слушал, как крошечный русский малыш делится с ним, видимо, какими-то сокровенными вещами. Он слушал, участливо кивал и иногда улыбался, хотя ни слова не понимал из того, о чём тот старательно щебечет.
Когда Ванька закончил, пришла очередь немца. Он старался подбирать самые простые слова, помогал жестами, но получалось всё равно непонятно. Тогда Герхард попросил подать ему его сумку и достал из неё потертую тетрадь. В ней были рисунки, сделанные простым карандашом. Но то, как реалистично выглядели изображённые на них люди, его просто поразило! У бабы Маруси были старые фотографии. Папины, мамины… Но он никогда не видел настоящих портретов, нарисованных обычным карандашом. Герхард показал один из них и что-то сказал по-немецки. С тетрадного листа на них смотрело улыбающееся, пухлощёкое лицо мальчика. На вид ему было не больше лет, чем самому Ваньке. А ещё он был сильно похож на Герхарда.
– Это ты?
Для убедительности Ванька ткнул пальцем в немца. Тот улыбнулся и закачал головой.
– Nain, das ist mein Sohn. Sohn!
– Сын? Твой сын? – удивленно спросил Ванька.
– Sohn! – Радостно воскликнул немец. – Klaus! Sein Name ist Klaus.
– Клаус?
– Ja! Да! – продолжал радоваться Герхард.
Он перевернул страницу и показал портрет привлекательной женщины, в волосы которой был вплетён маленький цветок.
– Sabine. Meine Frau. Verstehst du? Ehefrau.
– А! – догадался Ванька. – Это его мама, да? Мама Клауса!
Немец кивнул, как-то в раз погрустнел и закрыл тетрадку.
– Ты по ним скучаешь, да? – спросил Ванька.
Герхард не ответил. Вместо этого он бережно взял маленькую детскую ручонку в свои ладони. По его щекам текли слёзы, и Ванька почувствовал, что тоже сейчас расплачется. Подбородок задрожал, а немец, заметив это, встрепенулся, утёр глаза и воскликнул:
– Nein! Nein! Nicht weinen, bitte. Ich werde nicht mehr weinen. Ich verspreche es.
Он, вдруг, сменил выражение лица, с грустного на веселое, и как-то очень уж озорно посмотрел по сторонам. Ванькину печаль, тут же, как ветром сдуло. Он заинтересовался резкой сменой настроения немца и ждал, что тот будет делать дальше. Герхард сунул обе руки в сумку и извлёк небольшую, продолговатую коробочку. Внутри лежали разноцветные карандаши. Ванька, как завороженный, следил за руками немца. Тот отыскал в тетради чистый лист, уселся поудобнее и стал рисовать.
Вначале было совсем непонятно, что это будет за картинка. Какой-то набор чёрточек и облачков, размазанных пальцем. Но постепенно стали проявляться контуры лица. Глаза, губы, нос, очертания щек, торчащие в разные стороны вихри волос. Ванька даже не верил в то, что видел своими же глазами. Это было настоящее чудо! А когда рисунок был окончен, Ванька чуть не подпрыгнул от удивления.
– Это я!
Он посмотрел на немца и ткнул на себя пальцем. Немец рассмеялся и кивнул.
– Gefällt es dir?
– Вот это да! Как же это так получается?
Немец не ответил и только посмеивался, видя, как малыш радуется его рисунку.
Он ещё много чего рисовал. Большие парусные корабли вальяжно раскачивались на тяжелых волнах неспокойного моря, самолёты парили в облаках вместе с птицами, красивая машина без крыши мчалась по дороге, ведущей через ущелье между скал… Ванька тоже пробовал рисовать, но как бы он ни старался, так красиво, как у немца, не получалось. Но тот всё равно восхищался Ванькиными способностями. Они разговаривали, смеялись, иногда даже перебивали друг друга. И, хотя оба мало что понимали, им было хорошо. Арестованный своей же армией немецкий солдат и маленький русский сирота.
Ванька не заметил, как пролетело время, и как жаркое летнее солнце медленно скрылось за верхушками высоких сосен. Опомнившись, мальчуган, вскочил и испуганно уставился на Герхарда.
– Ой! Мне домой пора! Бабка, наверное, обыскалась! Теперь точно выпорет!
Он быстро выбрался из кузова, махнул немцу на прощание и отбежал на несколько шагов, но, вдруг, остановился и обернулся.
– А как же ты отсюда выберешься?
Немец его не понял и просто помахал в ответ скованными руками. Лицо его было грустным, но он старался изобразить улыбку. Ванька пожал плечами, пообещал прийти утром и бегом рванул к дому. Он ещё разочек обернулся, посмотрел на сидящего в кузове мужчину и почувствовал какую-то тягучую, необъяснимую грусть.
Бабка встретила на опушке. Она шла в лес. В руках у неё была длинная, толстая хворостина, от которой на этот раз не удалось увильнуть. По попе больно хлестануло, и Ванька побежал быстрее, заливаясь слезами обиды. За пазухой яростно протестовал Семёнчик.
Утро следующего дня началось с дождя. С крыши капало, во дворе стояли лужи. Над хутором нависали серые, тяжёлые тучи. Бабка сидела в доме, почти никуда не выходя. Корова в такую погоду всегда оставалась дома, поэтому рассчитывать на то, что удастся удрать в лес, не приходилось.
Ванька уселся на табурете у окна и со скучной физиономией наблюдал за падающими в лужи каплями. Дорога за двором совсем раскисла и превратилась в какую-то жидкую, непривлекательную кашу. Прямо перед калиткой собралась широкая лужа.
Вдруг послышался громкий гул самолета. Глухая бабка ничего не заметила, зато Ванька прильнул к стеклу и постарался разглядеть летающую машину. Гул нарастал. Мальчуган, не выдержал и выскочил на улицу, чтобы посмотреть.
Самолёт летел очень низко над лесом, чуть не цепляясь шасси за верхушки чёрных сосен, а когда подлетел поближе, Ванька заметил на крыльях красные звёзды и даже закричал от радости и восторга.
– Наши! На-а-а-ши! Ур-р-а-а-а!!!
Он забежал в дом и стал жестами и словами рассказывать бабке об увиденном. Та тихонько заохала и поспешила к выходу. Самолет удалялся в сторону Ольховки и совсем скоро скрылся из виду. Гул смолк.
Снова стало скучно. Ванька всё думал, как там немец. Он очень переживал, не протекает ли тент на кузове грузовика. Не намок ли Герхард. Не намочил ли дождь его рисунки.
Из норки выбежал Семёнчик. Ванька привычно покормил питомца и уселся рядом, размышляя вслух о своих переживаниях. Так наступил вечер.
Без того тусклый свет уступил место сгущающимся сумеркам. Дождь всё лил, не переставая, и от этого всё казалось скучным и унылым. Но вдруг Ванька услышал рокот двигателя. Это был не самолет. Скорее, ехала какая-то машина. Он выглянул в окно и увидал проезжающий мимо легковой военный автомобиль.
Внутри у Ваньки что-то сжалось. Он отчетливо представил, что теперь будет с немцем. Бабка заметила волнение внука, насторожилась. Что-то пробубнила и отогнала его от окна. Ванька подошёл к шкафу, в котором бабка хранила письменные принадлежности, отыскал в нём чистый лист, карандаш и улёгся на пол. Первым Ванькиным рисунком был грузовик, в кузове которого сидел пристёгнутый наручниками человек.
Открылась дверь, в дом вошла Любаша. Ванька вскочил с пола, взвизгнул, подбежал и крепко обнял девушку. Она была промокшей до нитки, но лицо светилось от счастья.
– Радуйся, Ванька! Скоро войне конец! Выгнали наши немцев! Бегут они! Быстро бегут!
Ваньке очень хотелось порадоваться новости, но он не знал как это – жить без войны, а потому, при всём желании, у него не получалось радоваться как следует. А радоваться следовало сильно. Ещё бы! Наши идут! Он бы очень хотел, чтобы вместе с нашими пришёл и его папа, и очень этого ждал. И вот когда он придёт, вот тогда его радости не будет предела. А пока он решил порадоваться хотя бы тому, что пришла его любимая Любаша и принесла такую хорошую новость. Он снова уткнулся в её мокрый от дождя живот и зажмурился от счастья.
За окном снова зарокотал мотор. Сердце подпрыгнуло. Ванька разжал объятия и бросился к окну. Со стороны леса возвращался тот же автомобиль, который недавно уже проезжал мимо их дома. На этот раз машина застряла в глубокой луже. Два солдата спешно выскочили наружу и принялись её толкать. Мотор фыркал и кашлял. Ванька открыл входную дверь и, сквозь сумерки, попробовал разглядеть пассажиров. А когда солдатам удалось вытолкать машину из грязи, и один из них распахнул заднюю дверцу, Ванька увидел на заднем сидении немца. Его лицо было распухшим, а под правым глазом расплывался темный синяк. Солдат сел рядом, захлопнул дверцу, и машина медленно стала выгребать из лужи.
Ванька, не понимая, что делает, шагнул на улицу и зашлёпал босыми пятками по грязи. Он шёл всё быстрее и быстрее, пока не оказался на дороге. Машина медленно отъезжала. И Ванька заплакал. Он плакал всё сильнее и сильнее, переходя на откровенное рыдание. Потом побежал. Шлёпнулся в грязь, встал и снова побежал. А когда понял, что машина всё равно отдаляется, остановился и стал кричать.
– Дяденьки! Родненькие! Не обижайте его! Он хороший! Он не фашист! У него есть сынок! Дяденьки! Пожалуйста! Он не фашист! Не фашист он!
Подбежала Любаша, присела рядом, обняла его и прижала к себе. Габаритные огни военной машины удалялись от хутора, оставляя позади лес, крошечный хутор и плачущего мальчонку. Он ещё долго прижимался к чужой женщине, которая так вовремя оказалась рядом и поступила так, как поступила бы настоящая мама. Он горько плакал, сильно всхлипывая. По веснушчатым щекам текли слёзы, которые тут же смывались тяжелыми каплями тёплого летнего дождя, а маленькие губы снова и снова шептали в темноту:
– Не фашист он, не фашист…
Автор публикации
