“… Климу удалось взорвать один из тех зарядов, которые они вместе с Верой мастерили в комнате общежития для глухонемых. Киборг разлетелся на запчасти, однако самому Климу спастись не удалось. Его глаза были открыты, и Вера видела, как в них гаснет зарево грядущих войн.
Жестяные останки Киборга, уцелевшие после взрыва, зашевелились, издавая неприятный скрежет. Вера не могла бежать. У неё совершенно не осталось сил. К тому же что-то было с ногой, она не могла без дикой боли ей пошевелить. Жуткая тварь, явившаяся в её мир, за её жизнью и жизнью её не родившегося ребёнка, подползала всё ближе. Рука Киборга дотянулась до Вериного горла и стальной кулак сжал её дыхание, послышался треск сломанных позвонков. Неумолимая смерть, шедшая за ней всё это время по пятам, настигла её.
После гибели Веры, наше будущее навсегда изменило своё русло, и река времени потекла в совершенно ином направлении. Новый мессия так и не был рождён, и Земля погрязла в хаосе ядерных войн…”
Безвольников перечитал написанное. Некоторые слова ему не понравились. Надо бы переставить, – подумал он. – Вложить другое в буквенные обозначения. Только времени у него оставалось катастрофически мало. Ночь неумолимо откатывалась, уступая дорогу новому дню.
Закурив, он, попытался понять всё, что сейчас происходит в данную минуту, вообще везде – не только в нём самом. Сигаретный дым зависал под потолком и растворялся в предрассветном мареве.
Когда он служил “срочную”, их, совсем ещё “зелёных”, погнали ловить сбежавшего солдата из соседней части. Они нашли его под утро. Он сидел около костра выставив над ним руки. На палке была подвешена банка с тушёнкой. Автомат стоял прислонённым к дереву, и все понимали, что вряд ли он успеет его схватить, а всё равно всем было страшно. Как и сейчас.
Страшно, что всё закончиться и не будет больше ничего. Не абстрактный конец, как заканчивается день или ночь, или сливочное масло. Нет, конец вполне реальный. Этого Безвольников боялся больше всего. То, что он станет частью пространства. Раствориться в нарисованном кем-то ландшафте. Только бы не знать ничего на перёд, – думал он. – Ведь если не знаешь, значит есть надежда на какой-то иной путь, а если знаешь наверняка, то, всё пропало.
Беглый солдат оказался гораздо проворнее, чем они думали. Он всё-таки успел схватить автомат и открыть огонь. Безвольников не знал тогда, что такое время и по каким принципам оно взаимодействует со вселенной, как и не знал, наверное, этого сержант, скошенный автоматной очередью.
В кухню вошла женщина. Он видел её много раз и всё равно не мог с уверенностью сказать кто она. Она всегда приходила перед самым рассветом, когда слова были уже расставлены в нужном порядке и никаких смыслов больше не было. Она всегда была в подтексте его снов и вероятно в реальности её вообще никогда не было. Она молча садилась за стол, закуривала сигарету, открывала блокнот и начинала перечитывать то, что он написал.
Вечность – всего лишь слово, за которым ничего нет. Ни малейшего звука. Порой человека от вечности отделяет всего один неосторожный шаг. Больше всего в жизни Безвольников боялся сделать этот шаг, но в то же время он понимал, что сделать его необходимо. Женщина вновь исчезла, оставив в блокноте запись. Безвольников взял блокнот и прочитал: “Безысходность. Без исхода…”
Когда-то он верил в судьбу, что всё в этом мире не просто так, но теперь он уже дано не верит ни в какое высшее провидение. Человек сам творит свою судьбу, своими руками. Безысходность стала для Безвольникова синонимом бесконечности. И никогда для него не было никакого другого исхода.
Безвольников открыл окно и впустил в прокуренную затхлость кухни дождевую прохладу. Внизу было море, бесконечное тёмное море. Он встал на подоконник и если бы он был Гагариным, то он бы, наверное, полетел. Но он не был Гагариным. Время замерло и пространство вокруг стало необъятным и бесконечным…
– Стесняюсь спросить, он, таки выпрыгнул из окна? – спросил, Борис Андреевич.
Когда мне неприятно смотреть на собеседника, я всегда закрываю глаза и представляю голую женщину. Иногда срабатывает. Смотреть на отёчное лицо Бориса это не самое приятное занятие, но мне важно его мнение. Точнее не так. Альбине важно то, что он скажет про рассказ. От его мнения будет зависеть дальнейшая его судьба.
– Да, – отвечаю я.
– Ну, да, я это так, уточняю, не обижайся. Я ведь человек уже не молодой, иногда эти ваши модные завихрени не понимаю. Ты знаешь, я люблю Пришвина, Паустовского, у них всё чётко и ясно, а язык просто невероятный. Читаешь, как чай с молоком пьёшь.
– Всё нормально Борис Андреевич, вы должны спрашивать, а я отвечать.
– Хорошо, Игорёчек, что ты это понимаешь. Очень хорошо… Так, давай дальше. А к чему ты вот, в конце, приплёл Гагарина?
– Это метафора полёта.
Идиот, хренов! Как же меня бесят эти выжившие совковые писаки, мнящие себя классиками. Время их уже давно ушло, а они всё по-прежнему за что-то цепляются, на что-то надеются, коптят воздух и не дают молодым авторам двигаться вперёд.
– Плохая метафора, откровенно говоря. Гагарин же сам не летал, он в ракете был, понимаешь? А у тебя получается, что у него крылья были. Так, дальше, а море, я так понимаю, тоже какая-то метафора, как у Лема, живой организм?
Господи, ну чего он привязался? Откуда я вообще знаю, кто такой этот Лем, наверняка ещё один классик отсосреализма.
– Нет, просто главный герой прыгает из окна и ему кажется, что вместо асфальта море.
– Вот как? Интересно, а почему не зыбучие пески или кипящая лава?
– Я затрудняюсь ответить, но, если этот момент вам не нравится, я могу его доработать.
Альбинка, говорила, что всё будет ОК! Неужели я два месяца потратил в пустую обхаживая её?
– Не обращай внимания, Игорёк, – махнул рукой Борис Андреевич. – Это я цепляюсь просто. – Так, вот, у главного героя рассказа, фамилия Безвольников, как я понимаю – человек без воли, то есть, который может пойти на самоубийство. Вот это хорошо. Отсылка к говорящим фамилиям из произведений Платонова.
– В целом вы правильно формулируете эту задумку, только, откровенно говоря я не читал Платонова.
Борис бросил на меня тяжёлый, недовольный взгляд.
– Как же так молодой человек? Классику, надо знать и любить! Как же вы писателем-то собрались стать?
– Я обязательно восполню этот пробел.
Почему все думают, что если хочешь быть писателем, то надо обязательно читать всех этих скучных бронтозавров, давно вымерших? Ведь я пишу про сегодняшние проблемы, а что они могут про них знать?
– Постарайся, уж. Слушай, а, что за баба-то к нему всё приходит по утрам?
– Ну, это, типа, его совесть – приходит и правит его записи.
-Тоже, типа, метафора?
Похоже, что ничего не выйдет, этот хмырь уже откровенно издевается. Ладно, надо держать себя в руках. Одно неосторожное слово, и эта жирная, мнительная тварь обидится.
– Вроде, того.
– Вот, скажи мне, Игорёк, зачем ты играешь в Дэвида Линча? Туманность какая-то, метафоричность. И вот, что бросается в глаза, много общих мест и ненужных слов: вечность, бесконечность, как там её – безысходность… Ты всё повторяешь эти слова, как заданную мантру. Словно от этого появиться в них хоть какой-нибудь смысл. Язык в рассказе у тебя сухой и неповоротливый, ты его и так, и сяк, а он никак не гнётся и не плавиться. Игорёк, ты где русскому языку учился?
– В средней школе.
– И какая оценка у тебя была?
– Тройка.
– Это видно! Очень много орфографических и пунктуационных ошибок. Надо подтягивать матчасть. Почитай Розенталя, что ли, я не знаю. Понимаешь, Игорёк, дело не в метафоричности, на этом нельзя вырасти, как писатель, нужно нарабатывать основу навыков, так сказать, базис – от которого ты в дальнейшем будешь отталкиваться и будут тогда тебе и бабы по утрам и Гагарин с крыльями и чёрное море под окнами.
Скотина, ты же прекрасно знаешь, что есть редакторы на это. Им за мои ошибки деньги платят. Если все будут писать без ошибок, то они с голоду сдохнут, да и как они будут тешить своё самолюбие, исправляя очередное неправильно составленное предложение и думать – какой же автор бездарь!
– Всё так плохо, Борис Андреевич?
– Не вешай нос, Игорёк, что-нибудь придумаем. Есть у меня один человечек, я отдам ему твой рассказ, он его прочтёт, поправит кое-где и думаю мы впихнём его в августовский номер.
Ладно, потешил старик своё эго и хрен с ним. Главное всё вышло. Не зря я “окучивал” эту кривую Альбинку!
– Спасибо, Борис Андреевич, я очень вам благодарен.
– Альбинке, скажи спасибо и смотри мне, не обижай её, она моя любимая племянница. Мой тебе совет, Игорёк. Работай над собой, не ищи светлых тропинок, которые ты точно знаешь, куда тебя выведут. Иди через тёмную чащу, наугад, напролом, обдирая об колючие ветки лицо. Будет тяжело, но зато, когда ты выйдешь, после тебя останется проложенная тобой тропа, только тобой, своя собственная и тот тяжёлый путь, который ты преодолеешь, он, будет в разы полезней прогулок по парковым аллеям.
Боже, какой-же он всё-таки идиот! Неужели и я когда-то таким стану. Претенциозными и заурядными фразами буду поучать молодых писателей!?
…Откуда-то сбоку раздался усталый голос режиссёра.
– Стоп, снято! Отличная работа, большое спасибо за смену! Завтра в шесть, на натуре, будем снимать эпизод номер четыре…
Режиссёр устало откидывается в кресле и закрывает глаза. Актёры поднимаются и уходят в гримёрную. Гаснет освещение и картонные декорации погружаются в полутьму.
– Мне кажется, что фильм выйдет полным дерьмом. Режиссёр бездарность, а сценарий вообще за гранью разумного, как вы думаете Серёжа? – спросил актёр, игравший Бориса Андреевича.
– Полностью с вами согласен Никита Сергеевич. Это же бред сумасшедшего, кто его только писал? – ответил актёр исполнявший роль Игоря…
Автор публикации
