В гробу главное – не паниковать. Поэтому я стараюсь не думать, что от мира живых меня отделяет широкая доска и два метра свеженасыпанной земли. Лежу тихо, как младенец в люльке, и молюсь. Я долго готовился к столь значительному ритуалу: учился обузданию эмоций, постился, провел духовное очищение. А еще убедил себя, что жертвовать собой ради общества – гуманно! И вот мой мир померк, жизнь замерла на краю могилы.
Раз в семнадцать лет наша затерянная в лесах община хоронит своего настоятеля. Таков закон предков: единица – источник силы, а семерка символ божественного вмешательства. Так возникает круг силы, начало новой жизни, новых упований. А чтобы надежды на урожай и добычу оправдались, необходимо заручиться покровительством Всесильного, к которому с истовой молитвой обращается служитель храма, духовник. Все тайны исповеди и грехи он уносит в сакральную могилу, и там хоронит …зачастую вместе с собой.
Две камышинки, пронизывая слой почвы, крепятся в гнездах гробовой крышки, пропускают жидкую струйку воздуха. Внутри одной змеится шнурок, от моего пальца к языку надмогильного колокола. Дерну шнурок и звон возвестит – выкапывайте, пора. Прошлого настоятеля выкопали, глядь – а он умом тронулся! Другой слишком рано позвонил, его вытащили, но прогнали в дикий лес. А вот до них был пастырь, помнят старики, так и не вышел… не позвонил.
Я лежу много часов и рьяно молюсь: прости нас, Всесильный! Виноваты, грешны. Игнатий обжора. Трист пьяница. Рэма не любит Марча. Вава гневлива, Зай ленив, Шип привирает, Шурра неряха. Прости их, ведь не убийцы, и не карай голодом и хворями. Но он не откликается.
Вдруг меня пробирает дрожь. Я представляю Всесильного не как абстрактное высшее существо, а в такой же роли – настоятеля на жертвенном алтаре. Его, великого, низвергли с облаков и погребли под мрачной горой, что возвышается за нашим лесом. Высоко над ним деревянное небо, неумело прибитое осколками звезд к черной крыше. Он лежит, как и я, скованный странным чувством долга; думает ли в эти долгие часы о нас? Кому молится Всесильный?
И я проникаюсь внезапной жалостью к нашему божеству – всемогущему и беспомощному. Чувствую скорбь его страданий, тяжких, как гора, что лежит на его груди. Понимаю, что боги, как и люди, тоже грешат по мелочам, а потом и раскаиваются в своем несовершенстве. Чужое несчастье отвлекает от собственных переживаний, и мне кажется, что я сквозь землю слышу хриплое дыхание Всесильного, ощущаю содрогание пещер, которые, как кровеносные сосуды, протянулись между нашими захоронениями.
Я прозреваю, наивно убеждаясь, что мы сами себе боги и способны выживать без глупых ритуалов. В попытке облегчить судьбу низвергнутого, посылаю ему мысленное сочувствие. Хочу дернуть шнурок, но тело онемело. Слабея, представляю солнечный луч, тростинкой пробивающий небо. Он отражается в холодном пруду, пугает белку на кедре. Та роняет орех на мой колокол. И хрустальный звон взлетает жаворонком над светлеющим лесом.
Другие публикации автора:
Автор публикации
Так неспешно дойти до края. Без суеты взять грехи ближних своих на плечи свои. Выдохнуть и взвалить на себя ношу еще более тяжкую – жалость к богу, которого грехи наши тяжкие погребли под собой. Круто!
Сегодня больше не буду. Нельзя смешивать вкусы. Итак пряный карамельный арабский кофе запила ледяной водой.
до мурашек…это великолепно! Вряд ли орех издаст нужный звук, но это абсолютно не важно. Я погрузилась и на дно могилы, и в самую глубь бытия, спасибо!
Даже накрывшись одеялом задыхаюсь…