Спустившись вниз на несколько лестничных пролетов, Роман Аркадьевич попал в еще более мрачный, подвальный коридор. Помимо основной работы, в функционал Каневского входила и судебно-психиатрическая экспертиза, призванная выявить степень вменяемости подозреваемых в уголовном преступлении. Как правило, если обследуемый находился в стационаре, беседа, она же процедура экспертного заключения проходила в камерах, находящихся в подвальном помещении.
Правую руку приятно обжигал бумажный стаканчик «автоматного» кофе. Левую оттягивал пухлый рыже-красный портфель. А вот и нужная камера. За узким столом сидела худощавая, рыжеволосая женщина. Она вся издергалась, сидя на жестком, привинченном к полу, стуле и прислушиваясь к шагам за дверью. Казалось, воздух звенел от напряжения, царившего в комнате. Это была Левина Маргарита Сергеевна, одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения, подозреваемая в умышленном убийстве. Она поступила неделю назад в отделение к Каневскому В личном деле Левиной фигурировал предварительный диагноз: диссоциативное расстройство идентичности.
Роману Аркадьевичу предстояло либо подтвердить у пациентки раздвоение личности, и тогда ее будущее навсегда и безотрывно связывалось с психиатрическим стационаром, либо удостовериться в том, что Левина симулирует психическое заболевание. Во втором случае ей грозило пожизненное заключение. Сложно сказать, какой из двух вариантов был более привлекательным, а точнее, менее драматичным с точки зрения обывателя, под которым тут предполагается психически здоровый, законопослушный налогоплательщик. Но как бы ни складывались обстоятельства, свобода для Левиной теперь навсегда оставалась в прошлом, а впереди маячило учреждение закрытого типа медицинского или уголовного профиля.
Маргарита Сергеевна ждала Романа Аркадьевича уже десять минут. Ровно десять минут и ни секундой больше. Доктор позволил себе опоздать, чтобы напомнить ей, кто тут владеет ситуацией и от кого напрямую зависит ее будущее. В прошлый раз, когда доктор явился вовремя, Левина не оценила его вежливости, вела себя вызывающе, была несговорчива и нарочито груба. В тот раз продуктивного диалога, несмотря на все старания Каневского, не случилось.
Роман Аркадьевич вошел в камеру и слегка кивнул плечистому, неподвижно сидящему в углу санитару. Затем, подойдя к столу, неторопливо поставил стаканчик с остывающим кофе, открыл портфель, достал диктофон, положил на стол папку с личным делом Левиной, шумно отодвинул стул, уселся, проверяя насколько удобно сидеть и наконец посмотрел в глаза женщине. Он спокойно встретил дерганный, с примесью раздражения, готового вот-вот выплеснуться в истерику, взгляд зеленых глаз. Потом еще некоторое время хрустел бумажками, что-то сосредоточенно выискивая в исписанном мелким почерком, признании Левиной, подшитым к делу.
– Ну что, Маргарита Сергеевна, сегодня наша встреча будет более результативной, или как в прошлый раз? – вкрадчиво поинтересовался Каневский, оправляя манжеты белого, докторского халата.
Ярко-красные (и кто им тут косметику выдает?), сжатые в злую ниточку, губы ее дернулись, она неосознанно поправила выбившуюся рыжую прядку, и раздраженно бросила:
– Спрашивайте!
Роман Аркадьевч удовлетворенно кивнул, включил диктофон и обратился к подозреваемой:
– Давайте по порядку. Итак, сегодня 10 октября 2021 года, среда. В прошлый раз мы остановились на вашей биографии. Вы родились 28 марта1982 года и вам на данный момент полных сорок лет. Замужем, детей не имеете, работали штатным психиатром в ПНД номер шесть города Подольска.
Подозреваемая коротко кивнула:
– Все так.
– Прекрасно… – Каневский что-то отметил в деле, – ну что ж, двинулись дальше. Вы можете мне сказать по какому поводу были задержаны и оказались в нашей больнице?
Женщина нервно передернула плечами и тихо выдавила:
– Меня обвиняют в убийстве.
Каневский сверился с записями в личном деле и поправил:
– В убийстве двух и более лиц.
Он поднял глаза на подозреваемую, и встретил ее удивленный взгляд:
– Тут указывается три эпизода и моя задача разобрать их с вами.
Маргарита Сергеевна покачала головой и с нотками паники в голосе проговорила:
– Я убила Полину Соболевскую, и больше никаких эпизодов! Не нужно вешать на меня то, чего я не совершала.
– Ну как же? А детоубийство?
– Детоубийство? Это вы сейчас про аборты? Я их не делала, – кривая усмешка не смогла скрыть напряжение в глазах Левиной.
– Нет, – в тон ей ответил Роман Аркадьевич,- я про семилетнюю девочку Лилию, – тут он надел очки и долго вглядывался в почерк подозреваемой, но так и не смог прочесть фамилии жертвы, устав от безуспешных попыток разобрать буквы, он вновь спросил,- за что вы так с ребенком?
Маргарита Сергеевна вновь дернулась:
– Какую еще девочку, я не понимаю, – упрямо, скороговоркой, повторила она.
– Я хотел бы поговорить с Лилией, она тут? – внезапно громко, с нажимом спросил доктор.
По лицу подозреваемой пробежала тень, будто лицо это было некоей сценой, на которой теперь спешно менялись декорации. Через минуту подозреваемая, испуганно озираясь по сторонам, ответила высоким, похожим на детский голосом:
– Где я? Мне страшно, и холодно, – Левина посмотрела на Каневского выпученными, перепуганными глазами и запищала, – дяденька, отведите меня к маме. Пожалуйста.
Лицо сидевшей приобрело неестественную бледность, из трепещущихся губ готов был вырваться крик. Каневский перегнулся через стол и слегка потрепал пациентку по плечу:
– Маргарита Сергеевна, очнитесь!
Выражение крайнего испуга исчезло с лица женщины и на смену ему вернулись нервное, дерганное движение подбородком, подозрительный взгляд, непроизвольное движение пальцами.
– Давайте попробуем освежить в вашей памяти то, что тогда произошло. Вот тут, синими чернилами на белой бумаге ваше признание: задушила семилетнюю девочку красным мохеровым шарфом, туго перетянув им горло ребенка и удерживая, пока девочка не перестала подавать признаков жизни. Маргарита Сергеевна, вам есть что добавить? Мне важно понять мотив. Это ведь всего лишь ребенок, маленькая девочка.
Левина сидела напротив, покусывая густо накрашенные губы и уставившись в испещренную мелкими темными царапинками, пластиковую поверхность стола. Потом, будто решившись, выдохнула:
– Если бы вы знали как мне это надоело…
– Что именно?
– Ее идиотская манера, появляться по вечерам и прятаться за занавеской у окна. Приходишь с работы жутко уставшая, заходишь на кухню, и уже на пороге, не включая свет, видишь в темноте ее туфельки, выглядывающие из-под шторы. Эти мерзкие, беленькие с тупыми носочками и пошлыми бантиками девчачьи туфельки. Эта идиотская привычка наблюдать, спрятавшись, исподтишка. Я не выдержала. Взяла в гардеробе шарф и приблизившись к окну, выдернула негодницу из укрытия. Обмотала ей горло и пригрозила, что придушу мерзавку, если она не прекратит издеваться надо мной. И вы знаете, что она сделала?
– Что же?
– Эта тварь расхохоталась мне в лицо! Она продолжала скалиться, даже после того, как я туго затянула шарф и лицо ее побагровело. Тварь! Мелкая тварь!!
Последние слова подозреваемая буквально выплюнула в лицо Каневскому.
Роман Аркадьевич вздрогнул, как от удара. Что-то неприятное, рвущееся из подсознания заставило его нервно поежиться. Описание туфелек всколыхнуло какие-то старые воспоминания. Перед глазами явственно встал облик темноволосой девочки: легкие, осыпающиеся по плечам локоны, лента в волосах, игривый взгляд карих глаз, легкое красное пальто и туфельки, да-да те самые, белые с тупыми носами в бантиках.
Он повертел головой, встряхивая наваждение, и сказал:
– Хорошо, мы еще вернемся к девочке, Ну а священника за что порешили? Вообще меня интересует закономерность по которой вы выбирали свои жертвы. Точнее, полное отсутствие этой самой закономерности. Обычно, серийные убийцы придерживаются строгих правил. Все их жертвы имеют что-то общее между собой – возраст, пол, особенности внешности. У вас же система отсутствует напрочь. Хотя вряд ли вас можно считать серийным убийцей. С ребенка вы переключаетесь на взрослого, я бы сказал пожилого мужчину. Отцу Георгию было шестьдесят три года. Благородный человек, служитель церкви. Старик – божий одуванчик, наверное за всю жизнь не обидел и мухи. Что он вам сделал? Вам напомнить как вы расправились с ним?- Роман Аркадьевич выжидающе посмотрел на подозреваемую.
Она сидела напротив, уткнувшись взглядом в колени. На миг показалось, что и этот диалог под срывом, потому, что Левину колотило крупной дрожью. Каневский взял паузу, дав Маргарите Сергеевне время придти в себя. Затем, поискав соответствующее место в признании, он процитировал:
– Я пришла в церковь за несколько минут до закрытия. В средней части храма не было ни души. Лишь где-то возле клироса ходила сгорбленная уборщица, протирая поверхности тряпкой. Я знала, что отец Георгий все еще тут, и поэтому прошла прямо в ризницу, находящуюся за алтарем. Он в этот момент стоял спиной ко мне, вытирая руки после омовения. Назад пути не было. Не думая, я схватила стоящий на полке канделябр и в два шага оказалась за его спиной. Отец Георгий обернулся на шум в тот момент, когда первый удар пришелся ему в левую скулу. Он как-то сразу осел, лишь раз попытавшись укрыть лицо руками. Дальнейшее помню плохо, очнулась я после того, как от лица священника осталось лишь кровавое месиво. Тогда скользкими от крови пальцами я подцепила крест с груди покойного и по самую проушину на цепи воткнула его в глаз отцу Георгию.
Роман снова поднял глаза на пациентку:
– Вы помните что-нибудь из этого, Маргарита Сергеевна? Можете хоть как-то объяснить это убийство?
Женщина сглотнула и уставилась на Романа Аркадьевича тяжелым, немигающим взглядом. Потом в ее безумных глазах мелькнула усмешка, рот перекосило и она медленно, с расстановкой пробасила, транслируя одну из субличностей:
– Рома, а тебе самому есть что вспомнить? Лично я ничего не забыл. Помнишь как я любил тебя, опекал, как хорошо нам было вместе?! Неужели ты все забыл? – Левина запрокинула голову и захохотала громко, неприкрыто, пугающе.
Каневский резко отшатнулся, будто испугался заразиться безумием. Внезапный пот выступил на лбу крупным бисером. Роман Аркадьевич побледнел и вдруг стал задыхаться от обрушившихся на голову, жутких в своих подробностях воспоминаний. Начинающая седеть, темная, курчавая борода, малиновым пятном на ней выделяются пухлые, как у ребенка губы. Глаза – большие, светло-серые, почти прозрачные. Спокойный, источающий безразличие, взгляд. Мужчине на вид сорок-сорок пять. Неожиданно лицо оживает. Гримаса сладострастия патокой разливается по нему, коверкая черты. Глаза похотливо закатываются, рот приоткрывается, исторгая сбившееся, несвежее дыхание. (Откуда это ?!).
Камера с сидящей напротив пациенткой растворяется, будто в тумане, и Роман Аркадьевич, проваливаясь словно в прорубь, оказывается в небольшой комнатке. Память с услужливостью палача раскрывает перед ним мельчайшие детали обстановки. Это небольшое помещение за алтарем. Вдоль стен стоит церковная утварь, в углу резной шкаф из темного дерева, там хранятся ризы -одежда для богослужений. У стены напротив — полки со священными сосудами, оттуда исходит едва уловимый запах старого лака и гораздо более сильный аромат ладана. Чуть поодаль на столике стоят таз и кувшин с водой. Служба окончилась недавно, и сюда доходят звуки шагов расходящихся прихожан. Сквозь стрельчатое окно струится белый, дневной свет. Вскоре церковь пустеет и погружается в тишину. Роману Аркадьевичу очень страшно, тошнота подкатывает к горлу тугим комком. Живот скручивает в болезненном спазме, как только до его слуха доносятся тихие, словно шелест шаги.
Через минуту на пороге почти неслышно возникает некто. Что-то внутри сжимается в немом крике и Каневский с ужасом понимает, что не в силах воспрепятствовать тому, что сейчас произойдет. Ведь он всего лишь ребенок, маленький, испуганный мальчик, которому страшно поднять глаза на вошедшего. Мужчина подходит к Роману Аркадьевичу вплотную, и властно взяв того за подбородок, заставляет посмотреть на себя.
– Рома, тебе плохо? Может воды? – санитар тряс за плечо, участливо заглядывая в перекошенное от боли лицо.
– Нет, спасибо.
Размеренное, глубокое дыхание помогло доктору придти в себя. Призраки прошлого остались позади, выпустив из удушающего плена. Он поднял глаза на подозреваемую и встретил удивительно спокойный, изучающий взгляд.
– Маргарита Сергеевна, давайте вернемся к отцу Георгию. Объясните мне, за что вы его убили?
– За то, что он исковеркал всю мою жизнь.
– Вот как? Любопытно. Не поделитесь воспоминаниями?
– Отчего же! Мне было тринадцать. И хоть в тот период у меня начались мутации, я продолжала петь небольшие партии, это было допустимо, потому, что в общем хоре мое пение сливалось с голосами поющих. Отец Георгий всегда выделял меня среди остальных. Когда я была еще ребенком он проявлял по истине отцовскую заботу. То по головке погладит, то конфету в кармашек передника кинет. Всегда интересовался как мне тут учится, здоровы ли родители. Но я подросла и его отношение ко мне изменилось. Нет, он был по-прежнему ласков, благодушен и внимателен, но взгляд, его взгляд. Что-то плотоядное появилось в том, как он оглядывал мою угловатую, подростковую фигуру. А однажды он попросил меня помочь ему с облачением, он готовился к службе. И хотя в храме для этого есть служки, пономари, я не стала обижать отца Георгия отказом и покорно последовала за ним в ризницу.
Тут Маргарита Сергеевна остановилась и подняла голову. Ее отчаянный взгляд уперся в широкий потолочный светильник, источающий холодный, голубоватый свет, тонкие, красные губы заметно подрагивали. Откуда-то, из недр карманов появился носовой платок, который подозреваемая принялась нервно комкать. Было видно, каких усилий ей стоит совладать с собой. Наконец, глубоко вздохнув, она продолжила:
– Я помогала ему надеть подризник, когда он притянул меня к себе одной рукой, а другой начал трогать меня… везде. Я вздрогнула и попыталась вырваться, но он удерживал меня, продолжая поглаживать там, между ног. Он наверное заметил испуг и панику на моем лице, поэтому прижавшись, влажно прошептал мне в ухо, как он любит меня и никому, никогда не даст в обиду. А если я буду паинькой, то поможет окончить духовную гимназию с отличием. До окончания учебы мне оставалось два года. Два гребаных года я терпела это чудовище! Чудовище с внешностью благообразного, добропорядочного духовника. Тогда же я поклялась себе, что вырасту и отомщу этому подонку за все!
Последние слова Маргарита Сергеевна истерически выкрикивала, не сводя тяжелого взгляда с лица Каневского.
Внезапно подозреваемая выпрямилась и мрачно сказала:
– А знаете, доктор, я ведь с тех пор не хожу в храмы. Не потому,что не верю в бога, вовсе нет! Я ненавижу все духовенство. Этих сытых, лоснящихся, лицемерных тварей, которые под личиной богослужения скрывают жуткие пороки.
Она горько усмехнулась:
– Интересно, сколько еще детских судеб исковеркал этот монстр?
Пациентка смотрела на доктора в упор, пытаясь разглядеть нечто большее за холодным, профессиональным взглядом. Вдруг она перегнулась через стол, и не сводя с Романа глаз прошептала:
– Я ведь правильно поступила, не так ли?
Внезапно Каневский почувствовал насколько он вымотан этим диалогом Прикрыв глаза, чтобы не видеть, он вдруг понял, насколько тяжело ощущать присутствие Маргариты Сергеевны. От этой женщины шла неясная угроза. Но каким образом эта дама могла угрожать ему? Она была его пациенткой и полностью зависела от поставленного Романом диагноза. Так уж вышло, что именно он решал где ей провести остаток жизни. Была еще коллегиальная комиссия для вынесения окончательного вердикта, но это было скорее формальностью, ибо по установленному тут негласному закону, голос Каневского всегда был главенствующим.
Роман Аркадьевич сосредоточенно перебирал бумаги на столе, делая вид, что ищет что-то в записях. На самом деле, он медленно приходил в себя. Ему становилось все более дискомфортно, хотелось немедленно покинуть это место, будто выяснилось вдруг, что в камере высокая радиация, а источник находился на расстоянии протянутой руки, ну или по ту сторону стола.
Он все же заставил себя посмотреть пациентке в глаза, хотя взгляд его успел утратить былую уверенность. Нужно было довести работу до конца, тем более, что сегодня Маргарита Сергеевна, вероятно что-то решив про себя, была настроена на диалог. Роман Аркадьевич сосредоточился на записях с признанием и нашел то, что искал.
– Ну хорошо, допустим священнику вы мстили за прошлое, а что вы можете сказать по поводу третьего эпизода?
Маргарита Сергеевна нахмурилась и вопросительно посмотрела на Романа.
– Я о молодой женщине, Полине Соболевской, – пояснил доктор.
– Полине Соболевской? – от Каневского не укрылся растерянный, обескураженный взгляд пациентки.
– Она самая. Двадцать шесть лет, певица, работала в ресторане «Альбатрос». Двадцать седьмого августа сего года найдена мертвой под железнодорожным мостом на перегоне Крюково-Алабушево. По данным суд.мед.экспертизы смерть наступила в результате черепно-мозговой травмы между семью – восемью часами вечера. Удар был нанесен тяжелым, тупым предметом в область левого виска. На момент смерти Полина Соболевская находилась на четвертом месяце беременности. Вы знали, что она ждала ребенка?
Роман Аркадьевич зачитал отрывок из полицейского отчета, поднял глаза на Маргариту Сергеевну и тут же внутренне съежился от ее пронзительного, полного слез, взгляда. Затем она открыла рот и с отчаянием спросила:
– Рома! Рома, зачем? Что было не так? Я ведь знала, что ты любил меня. Что пошло не так? Чем я провинилась, Рома?!
– Маргарита Сергеевна, – осторожно позвал Каневский.
Пациентка вдруг вскочила со стула и наклонившись к доктору, проорала ему в лицо:
– Нет тут никакой Маргариты Сергеевны! Здесь я, Полина! Хватит прятаться, Рома! Просто скажи, за что ты так обошелся со мной?! – внезапно она разрыдалась и без сил рухнула на стул.
Каневский замер, пережидая истерику. Он повернулся к Мише, ожидая от того каких-нибудь действий, предписанных по протоколу, и поразился выражению терпеливого ожидания, проступившего на лица санитара, словно тот был лучше осведомлен о том, что происходило в камере. Наконец рыдания Левиной поутихли, она утерла нос и полным искренней боли взглядом посмотрела на доктора. Каневский инстинктивно опустил глаза и удивился сам себе. В камере на несколько минут воцарилось молчание. Пациентка продолжала молчать, поэтому первым нарушил тишину Роман Аркадьевич:
– Если вы успокоились, мы можем продолжить?
Подозреваемая шумно вздохнула и кивнула головой.
– Я повторю последний вопрос: вы знали, что Соболевская беременна?
– Конечно знала, эта беременность и послужила поводом для убийства – наконец медленно, будто нехотя ответила она.
– В каком смысле? Объяснитесь.
Маргарита Сергеевна усмехнулась, покачала головой, взглянув на Романа, как на идиота:
– Вы действительно ничего не понимаете?
– Нет…
– Боже мой, ребенок был от связи с моим мужем! Эта потаскуха была любовницей моего Игоря!! Почему мне приходится все объяснять? Это ведь так очевидно!
– И вы таким образом решили отомстить ему? – неуверенно спросил Каневский.
Возмущению Маргариты Сергеевны не было предела. И послал же бог такого тупицу, недвусмысленно говорил ее взгляд.
– Таким образом я отомстила всем!
– И все же потрудитесь объяснить, – почти шепотом попросил доктор.
Маргарита Сергеевна вспыхнула, руки, до этого перебиравшие складки носового платка, сжались в кулаки с белеющими костяшками. Кажется она пыталась испепелить Каневского взглядом. Но доктор продолжал сидеть напротив, насторожено уставившись на пациентку. Тогда женщина сокрушенно вздохнула и произнесла с расстановкой, так, будто собиралась объяснить олигофрену таблицу умножения:
– Молодая, красивая, талантливая, а главное, способная родить Игорю ребенка. Ребенка, понимаете? Ребенка, о котором муж мечтал многие годы, и которого я не могла ему дать. Когда-то, очень давно, после того, как врачи в один голос вынесли заключение о моем бесплодии, я сказала ему, что если он бросит меня, я пойму, хотя люблю его больше жизни. Но он остался, и все эти годы не давал мне повода сомневаться если и ни в своей верности, то уж точно в стойкости нашего союза. А вот знакомство с Соболевской оказалось фатальным для нас. Я не ожидала, что они решатся на совместного ребенка, понимаете?
– А как он познакомился с Соболевской?
– Это случилось на дне рождения моего коллеги, психиатра Стаса Зимина. Гуляли всем ПНД в том треклятом ресторане «Альбатрос», многие были со своими половинками. Ну и мы с Игорем были в числе приглашенных. В тот вечер на эстраде пела Соболевская. Многие мужчины были уже подшофе. Поэтому я и не стала обращать внимания на то, как Игорь смотрел на Полину. Когда она с какой-то песней пошла в зал, и стала ходить между столами, у моего мужа аж слюни до колен повисли, но меня это тогда просто позабавило. Ну откуда я могла знать во что все это выльется?! А потом понеслось, звонки, смс-ки, шепот в туалете. Дальше-больше. Когда он однажды не пришел ночевать я испугалась по-настоящему. Поняла, что если и сейчас закрою на это глаза, но потеряю мужа навсегда.
– А вы пробовали поговорить с ним?
Маргарита Сергеевна горько усмехнулась и снисходительно посмотрела на Каневского:
– Вы мужчина и вам никогда не понять, что ощущает немолодая женщина, все еще любящая своего мужа и осознающая, что любовь уже не взаимна. Конечно попыталась поговорить. Но увы, конструктивного диалога не получилось, – Левина внезапно наклонилась вперед и прошептала, – совсем как сейчас.
Роман Аркадьевич отпрянул осознавая, что эта женщина не просто провоцирует его. Определенно, ее присутствие с каждой минутой становилось все более тягостным.
– Что вы имеете в виду? – также шепотом спросил он, держась на всякий случай подальше от пациентки, на санитара Мишу он более не рассчитывал.
– Полина лежала под железнодорожной насыпью в красном, приталенном платье, которое удивительным образом шло ей. В выражении лица сквозили недоумение и обида. Темные волосы, рассыпавшись во все стороны прикрыли рану на виске, и лишь неестественная, синюшная бледность выдавала факт того, что девушка мертва, – отрешенно глядя куда-то мимо Каневского, громко, будто читала монолог со сцены, продекламировала Левина.
Каневский зажмурился и содрогнулся, будто получил затрещину. Он с ужасом ждал от Левиной новых реплик, но пациентка молчала. Наступила тишина. Когда он снова посмотрел на нее, она, встретив его взгляд, продолжила как ни в чем не бывало, обыденным тоном, будто без особого интереса к тексту зачитывала по бумаге чью-то реплику :
– Мы поговорили с мужем, я просила меня не бросать. Да, это унизительно, но когда за плечами почти восемнадцать лет брака, а впереди одиночество и старость, то я готова унизиться. Вот не надо сейчас смотреть на меня с жалостью! Давайте лучше пожалеем Полину Соболевскую, а вы милейший, Роман Аркадьевич, попробуете вспомнить события того вечера!! – в следующий момент, в нервных руках Левиной, словно из ниоткуда возникла фотография, которую она подсунула Каневскому под нос. Лежащая навзничь женская фигура в ярко – красном платье, темные волосы прикрывают половину лица, неловко запрокинутая голова, застывший взгляд…
Ужас ледяной, сокрушающей волной быстро заполнил его. По мере того, как неумолимо приходило узнавание, Роман Аркадьевич, захлебываясь, тонул в водовороте воспоминаний. Словно все то, что пять минут назад составляло его личность: память, ощущения, мысли, чувства, убежденность в непоколебимости окружающей реальности, все это рухнуло одномоментно, похоронив беднягу под руинами. Некоторое время Каневский все еще пытался выстраивать логические цепочки, которые словно ступени лестницы могли бы вывести его на поверхность здравомыслия. Но в следующую секунду, он с ужасом понял, что нет никаких цепочек, нет никаких ступенек, а сознание его летит куда-то во тьму, туда же, куда канули ускользающие остатки былой реальности.
Казалось, падение в пропасть безумия будет продолжаться вечно, но тут, сквозь хаос и шум в голове, до Каневского донесся голос:
– Роман Аркадьевич, посмотрите на меня! – властные интонации вырвали из штопора, остановили неразбериху в голове.
Реальность вновь предстала перед ним в виде полупустой, мрачной комнатки. Женщина, сидящая напротив, была ему знакома, оставалось только вспомнить, где он видел ее в последний раз, ах да, здесь же, несколько дней тому назад. Как ее звать? Кажется, Марина, или Маргорита…
Но Левина не дала ему сосредоточиться, спросив:
– Так вы знали о беременности Соболевской?
И не дождавшись ответа, задала следующий вопрос:
– Это вы убили ее?
Злость, раздражение, желание схватить и уничтожить ту, кто так безжалостно растоптала его святую веру в собственную непогрешимость, вмиг овладели Каневским. Он сжал кулаки и дернулся, краем глаза заметив, как напрягся санитар, затем бессильно опустился на стул и заорал в сердцах:
– Да! Это был мой ребенок и это я убил Полину! Я! Ты хочешь знать за что? Я скажу тебе! Потому, что я устал, устал терять, а потом чувствовать себя виноватым за все, что происходило вокруг! Если бы ты знала, как больно и тяжело жить с этим! Если бы ты хоть на минуту взвалила на себя тот крест, который я несу всю жизнь…!
Гнев, ярость внезапно сменились жалостью к себе. Бесконечная усталость камнем вдруг легла ему на плечи. Каневский поник, раздираемый горечью и презрением к себе. Он и не пытался скрыть побежавшие по щекам слезы.
– Я любил Полину, – всхлипывая продолжил он, – но когда узнал, что она ждет ребенка, то испугался. Мне вдруг стало страшно: а вдруг я и малыша не уберегу, как когда-то не спас младшую сестру Лилю.
– Этого нет в деле, вы лишь твердите о девочке в туфельках и красном пальто, которая постоянно преследует вас. Что произошло с Лилей, ? – Левина смотрела сострадающе, ее взгляд больше не таил опасности.
– Она… утонула, – с напряжением, будто только что прошел над пропастью по узкой, пружинистой жердочке, выдохнул Каменский, – по моей вине,. Я не смог спасти, даже не попытался, испугался.
Левина вытащила из кармана диктофон и положила на стол. Каневский проследил за ее рукой и заметил, как она положила девайс рядом с пачкой сигарет Marlboro. Других записывающих устройств на столе не было. Он обескуражено поднял глаза и встретил ее понимающий взгляд:
– Курите, – Маргарита Сергеевна подвинула пачку в его сторону.
Пальцы предательски тряслись, но Роману Аркадьевичу все же удалось выудить сигарету. Огонек зажигалки услужливо предложил Миша.
Роман Аркадьевич затянулся и, прикрыв глаза, откинулся на спинку стула. Левина не торопила, но Каневский знал, что стоит за этим терпеливым ожиданием.
– Мне было двенадцать, Лиле семь. Это случилось весной, в апреле. Сейчас я всех подробностей и не вспомню. Но кажется мы гостили у какой-то родни на Кавказе. Родители отпустили нас с сестрой гулять. Недалеко от селения проходила горная река. Я никогда не забуду эту шумную и быструю реку с крутыми берегами по обеим сторонам, сплошь усеянными валунами. Уже не помню кто из нас первым предложил поиграть в догонялки. Убегая от меня по узкой тропинке, Лиля сместилась в сторону берега и некоторое время двигалась по его гребню. Я позволил сестре уйти на солидное расстояние, зная, что смогу нагнать ее в любой момент. Спешить было некуда, я отвлекся на что-то, и когда посмотрел вперед, то красного пальто не увидел. На мой зов никто не откликнулся и мне стало страшно от уверенности, что Лиля сорвалась с берега и упала в реку. Пересиливая себя, я наклонился вниз и заметил сестру. Уцепившись за какую-то корягу на берегу, Лиля держалась из последних сил. Поток воды трепал и вот-вот мог унести ее вниз по течению, – Роман Аркадьевич остановился, утер слезы и оглянулся на Мишу:
– Воды…
Каневский пил так, будто на своих двоих пересек пустыню за час, с разбегу перепрыгивая через барханы и оставляя на песке исчезающий след.
Шумно напившись, он утерся рукавом халата и продолжил:
– Она заметила меня, обрадовалась и протянула свободную руку. А я… я так и остался стоять на пригорке, тупо уставившись на то, как сестра борется за жизнь. Сука! От страха, что тоже сорвусь и расшибусь о камни, или нас обоих унесет, меня словно гвоздями прибили к земле. Она ж маленькая была, моя Лиля, силенок совсем немного. Короче, она звала меня, плакала, а я молчал и смотрел. В конце концов поток унес ее и только красное пальтишко периодически всплывало среди камней, но и оно вскоре скрылось из виду. Потом я побежал домой и сказал, что Лиля пропала. Я боялся признаться, что видел, как она утонула, видел как боролась и не помог…. Сестру искали несколько дней, пока тело не прибило к берегу вниз по течению. Мама… кажется она возненавидела меня, не захотела больше видеть. Вскоре родители отдали меня в духовную семинарию, про отца Георгия и Полину вы сами все знаете, там ведь все написано…, – он кивнул на папку. Каневский умолк, раздумывая над чем-то своим. Все это время он кожей ощущал давящий, изучающий взгляд Маргариты Сергеевны и чувствовал себя препарированной лягушкой на смотровом стекле. Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову, он поднял голову, усмехнулся и заметил:
– А знаете, отец Георгий это мне наказание за то, что не спас Лилю, прилетело от Вселенной, в ответку. И все же я ни капли не жалею, что убил эту сволочь! А Полину я очень любил, очень! Вы верите мне?! Вы мне верите?
Каневский с тревогой уставился на Левину, ему было важно понять убедил ли он Маргариту Сергеевну или нет. Но она лишь холодно кивнула, продолжая что-то записывать в истории болезни.
И тогда Роман Аркадьевич, обессиленный и опустошенный, откинулся на спинку стула. Голова безвольно поникла, руки плетьми повисли вдоль тела. Пот тек с него ручьями, гримаса боли исказила худое, болезненное лицо. В полной тишине Маргарита Сергеевна закрыла папку, на обложке которой читалось: «История болезни. Каневский Р.А». Затем она кивнула санитару: «Я закончила. Уведите!». Роман Аркадьевич послушно поднялся и в сопровождении Миши пошел к выходу. На пороге он обернулся:
– Поверьте, я любил Полину, я не со зла!
– Пошли, Рома,- мягко подтолкнул его санитар.
Гела Стоун ©
Автор публикации
