Как сейчас помню: синий палисадник, над ним возвышаются незатейливые цветы мальвы, а на лавочке внизу сидят два старика. Мне в открытое окно доносится урывками: «Дак, Эйзенхауэр войной грозит, ядерной!
Э, не-ет, там…бу-бу- бу, а что Хрущёв, бу-бу-бу, дык по радио сказали…
Не-ет, ты, Стёпа, газеты не читал…и так далее…»
Оба «продвинутых» восьмидесятилетних деда рассуждали на тему внешней политики со знанием дела, читая регулярно советскую прессу и наслушавшись радио. Эти ежевечерние сходки – обязательная программа, это, как поход к мессе. Они поглощены беседой так, что ничего не замечают вокруг: ни вихрастых мальчишек, с гиканьем пронёсшихся мимо и обдавших их облаком пыли, ни соседского пса Шарика, который очень активно участвовал в этой горячей беседе и подгавкивал на каждой громкой ноте.
Оба – осанистые, с окладистыми белыми бородами, являли собой живописную картину благообразных старцев в райском саду на фоне розовых бутонов высокой мальвы.
Одного из них звали Степан, другого – Василий. Это был мой дед. Они с бабушкой Аксиньей обитали в нашем новом доме, покинув свою деревню ещё лет десять назад.
Сидя как-то на кухне, я случайно услышала раскатистый голос деда Василия, донёсшийся из их комнаты:
– Дура, ну какая ты дура, баушка*! Нет-нет, ничего не говори, скажу, чтобы нас в одну могилу не клали…
Мне тогда было двенадцать, и не понимала я, что такого сделала моя милая тихая бабуля, чтобы дед так распалился…
Молодой, румяный красавец Василий слыл на деревне завидным женихом. Он был ключником у барина или управляющим, это кому как угодно.
Местный помещик был добр к нему и всегда доверял своему ключнику любые деньги. И позже, когда Василий имел пятерых детей, барин говаривал:
– Езжай-ка на ярмарку, купи по списку, что останется – забери себе. Да купи ребятишкам своим и жене чего-нибудь.
Но ни разу его управляющий не пользовался этим, всё до копеечки привозил, кристальной честности был человек!
Заканчивалось тем, что барин вручал ему эти деньги самолично, слегка пожурив, но всегда очень довольный безупречным работником.
Так вот, вернёмся немного назад.
Пришло время Василию жениться. Барин посоветовал скромную девку Аксинью, не очень красивую, но ладную и работящую. У той глаза всегда были долу**, будто смущена она чрезмерно. Когда же она их поднимала, то смотрела на Васеньку щенячьим взглядом, и щёки её полыхали румянцем. Это льстило Василию, и он самодовольно усмехался в усы.
Для него она готова была прыгнуть с моста в реку, прикажи он ей. А его сердце не билось учащённо при виде Аксиньи. Да и другие не волновали, разве ж иногда притиснет какую-нибудь в полутёмном сарае к стогу с сеном, поцелует жарко, да и бежит снова по поручению барина.
Свадьбу сыграли скромную. Вскорости, через девять месяцев, Аксинья разрешилась от бремени, родила мальчика. И так один за другим, как из лукошка, появлялись на свет сорванцы. Через несколько лет их было уже пятеро.
Жена – здоровая деревенская молодуха, рожала легко, кормила грудью вдоволь, дети молоком аж захлёбывались и были один другого здоровее.
Рядом, в шатровом доме своих родителей, жил брат Аксиньи – Поликарп. Слабохарактерный, тихий и некрасивый, он умудрился привезти в деревню красавицу Катерину.
Та, на удивление всем, нарожала ему четверых пацанов, не потеряв привлекательности и став ещё краше. Тогда не знали слов « она сексуальна», а то бы любой и каждый мужик, облизнувшись, именно так и сказал бы про неё на мужицких посиделках.
Эх, что говорить, вскружила она голову Василию.
Часто провожал он её жадным взглядом, зеленоглазую, с упругой красивой грудью, так зазывно выпирающей из выреза цветной кофточки; с тонкой талией, каковой никогда не было у крестьянок; длинными крепкими ногами, которые так и манили из-под муслиновой юбки, послушно облегающей их под ветром.
Был всего один изъян у Катерины: одна бровь тёмная, как соболёк, а вот другая, совсем светлая, как соломка. Конечно, она подкрашивала эту бровь, но бабы, узнав об этом, по углам шептались, мол, не чёрт ли пометил шельму…
Поликарп не любил ездить на мельницу молоть хлеб. Он был ещё и ленив. Василий же никогда не позволял Аксинье ездить на молотьбу.
Как-то, усевшись в телегу с мешками, и уже тронувшись со двора, он увидел, что из ворот Поликарпа выезжает Катерина, тоже с зерном, и тоже на мельницу. Взгляд, которым она окинула Василия, был, как нельзя более, красноречивым. У него перехватило дыхание. И тогда, дёрнув поводья, хрипло выкрикнул он лошадке каким-то чужим голосом: «Н-но, пошла, зараза!».
Так и повелось: как на мельницу, так Василий с Катериной едут. Муженёк её простодушный потирает руки: лишний раз не надо трудиться, там, на мельнице, свояк Василий поможет жёнушке.
И идёт с детворой на речку.
Аксинья же тяжело вздыхала и косилась на своих мальцов, чай*** понимали уже, что к чему…
Однажды Аксинья вбежала в избу и воскликнула в сердцах:
– Катерина не пустила набрать воды из их колодца! Орала, что я с грязным ведром пришла! Наш-то колодец засорился, ты никак не почистишь!
– Ну, я ей сейчас дам! – Василий сорвался и убежал к соседям. Не было его два долгих часа…
Оказывается Поликарпушка с детьми опять пошёл порыбачить.
– Не плачь, Аксинья, – утешали бабы, – куды он от тебя денется, пятерых настругал, паразит эдакий! Она сама подолом вертит, да ещё знающие люди бают****, что она своей крови подмешала ему в вино!
Понизив голос и сделав страшные глаза, деревенские кумушки пояснили на ушко Аксинье, подробности, какую именно кровь подмешала распутница.
Заохав, Аксинья, в свою очередь, рассказала про колодец, как был зол Василий, когда побежал ругаться с Катериной, и какой пришёл домой. С масляными глазами, которые не знал, куда спрятать.
Вскоре родила Катерина ещё одного мальчонку, как две капли воды похожего на Василия.
А дальше – больше…
Уже так обстояло: собрала Аксинья исподнее***** мужу и говорит:
– Баню я истопила. Иди, твоя, чай, ждёт тебя там…
А мальчишки обиженно смотрели на батю из-за ситцевой занавески. Видели, как он опять, не зная, куда деть глаза, послушно брал бельё и быстро шёл из избы в ночь на огород, где в жарко натопленной бане ждала его возлюбленная. Будто и не хотел идти. И, всё-таки, шёл.
Василий с Аксиньей прожили вместе почти до девяноста. Потеряли в войну троих сыновей, выдюжили все тяготы нелёгкой крестьянской доли.
Ну а что красавица Катерина? Что молва оставила о ней?
Ушла она из жизни так же внезапно, как появилась. Покинула этот мир в шестьдесят лет. Всё такая же красивая и до самой смерти любимая.
*Баушка ( устар.) – на деревне, бабушка.
** Глаза долу (устар.) – опущены вниз
*** Чай (в некоторых областях россии до сих пор) – таки, знать, ведь, дескать.
**** Бают (устар.) – говорят. Отсюда, краснобай.
***** Исподнее (устар.) – нижнее бельё.
Автор публикации
