Предисловие:
«Мы сейчас живём в Крыму гораздо лучше, чем жили раньше при Украине… примерно как в раю».
«Если вы живете, как в раю, значит у вас нет преступников и все счасливы?»
«Нельзя сказать, что у нас совсем нет преступников, конечно всегда найдутся люди, которые все недовольны, есть и преступники, но никто из них не хочет возвращаться назад в Украину. У нас практически все — это люди чести, которые осознано в 2014 году сделали свой выбор».
«Как соотноситься честь с преступлениями, могут ли преступники быть людьми чести? Напомните в каких ОПГ в 90-е состояли ваши руководители…»
«У каждого в шкафу есть свой скелет. Тогдав 90-х все были такими…»
«Не правда я не был таким, да и вы я думаю тоже в бандитах не бегали. Или бегали?»
«Ты идиот, иуда и провокатор… Иди накуй!»
«Понятно. Накуй, так накуй… Вот и пообщались.»
(комментарии из соцсети)
1
Ранним утром, со стороны деревни Черноморское, в город Севастополь вошел мужчина. На плече у него висела сумка с мольбертом, а свежая двухдневная щетина чернела на обветренных щеках. В углу потрескавшихся губ примостился изжеванный мундштук папиросы “Сальвэ”. По всей видимости это был художник, который возвращался с эскизов к себе домой. Он дошел до своего дома, вошел в подъезд и на некоторое время исчез из поля нашего зрения и из повествования… но не надолго.
Питьевую воду в то летнее утро, в городе дали не в 7-ь часов утра, как обычно, а в полдень. И многие севастопольцы, так и не дождавшись воды, ушли на работу грязными и небритыми. После того, как Крым был аннексирован Россией, Украина перекрыла крымский канал. То о чём так долго мечтали многие севастопольцы, свершилось — вода из реки Днепр перестала поступать на полуостров и жители Крыма стали активно использовать воду из озер и скважин. На всех её не хватало и вскоре пришлось разрабатывать график подачи воды. Севастополю досталось время пользоваться водой два часа в сутки. С 7-и до 8-и утра и с 18-и до 19-и часов вечера. Кто не успел воспользоваться этой водой, тот значит, опоздал и должен был покупать бутилированную воду, которая тоже не всегда была в наличии.
В Крыму это стало проблемой, которую надо было срочно решать. Попробовали было прорубить сухопутный коридор и разблокировать канал, но ВСУ ударили по колонне агрессоров всего лишь одной ракетой, от взрыва, которой в радиусе 10-и километров осталось выжженное пятно и, после этого, попытки прорваться в Крым прекратились. Попытки построить опреснительную станцию находясь под международными экономическими санкциями никто со стороны России предпринимать, не стал.
На чужом горбу в рай крымчанам въехать не удалось и воду в Крыму стали экономить ещё больше. Но и это не помогало – воды катастрофически не хватало. Да и как её могло хватать, если природные источники были рассчитаны на триста тысяч жителей, а их проживало в Крыму около трёх миллионов. Оказалось больше двух миллионов лишнего населения.
Сухопутному авианосцу в который превратился некогда курортный Крым они стали не нужны. Надо было и с ними что-то решать. Но это не та проблема, которую нельзя было решить — на Севере были нужны рабочие руки. В ударном порядке была разработана переселенческая программа и потянулись, жиденьким ручейком на Север крымские переселенцы. В Магадане, откуда по сведениям российских ученых, пришли в Европу арии, тоже можно было построить край похожий на рай.
Если с трудоспособным населением всё было так или иначе решено, то с пенсионерами было сложнее. Они оказались в Магадане и Норильске не востребованы, а в Крыму лишние. Это отживающее своё люди и так съедали из бюджета львиную от пирога, которую крымские руководители, могли через карманные компании заслать в оффшоры. Главврачам был отдан неофициальное указание хронически больных и пенсионеров в больницах не лечить, и машины скорой помощи к ним не направлять. Зажились старички – пора и честь знать. И процесс пошел. Старики стали помирать как мухи. А тут ещё и пандемия как нельзя, кстати, в Крыму объявилась. Какой-то крымчанин тот вирус из Украины завёз. Нет, чтобы привезти вместо него сала и колбасы, так нет же – привёз, как говорят в Одессе, гембель на всю голову. Ну, привёз и привёз. Ладно. Так держи его при себе, так нет же – он тут же наградил им свою жену, ну а та, по доброте душевной, почти всех соседей мужчин со своего подъезда, а те в свою очередь своих жен и любовниц.
Итак: в то летнее утро не только не дали вовремя воду, но и в связи со внезапно вспыхнувшей эпидемией: железные двери в подъезд, в доме, с больными людьми, быстро заварили, оставив только небольшое отверстие для доставки продуктов. Хорошо, что ещё свет и воду не отключили. Хотя воду дали с опозданием. Скорее всего, городские власти решали вопрос давать или не давать. Повезло, пока решили воду в дом дать. Повезло так же кошкам и собакам, на них самоизоляция не распространялась, тех же из жильцов, кто пытался сбежать из карантинного дома полиция отлавливала и забросив в машину «воронок» увозила в неизвестном направлении, больше того человека никто никогда не видел.
Поздно вечером в подвале карантинного дома собралось подпольное собрание коммунистов ветеранов флота. Председателем собрания избрали бывшего офицера флота капраза Пузанова, а секретарём его жену, которая владела бойким пером. На повестке дня стоял всего один, но жизненно важный вопрос: «Что делать?»
— Прошу дать мне слово, — после того, как секретарь собрания огласила повестку дня, со скамейки поднялся толстый и лысый с обвислым носом, бывший каптри Килькин, служивший в своё время на корабле дознавателем. — Надо, товарищи коммунисты, писать Путину, он всесильный, он нам поможет.
— Это само собой, — одобрительно закивал головой председатель собрания. — Моя жена такое письмо уже составляет. Подпишем его всем домом и потом по эллектронке отправим его в канцелярию Путина. Но пока его там рассмотрят, пока примут меры, мы можем отойти в мир иной. Вы что не знаете наших бюрократов? Ещё будут какие-нибудь предложения?
— А давайте, товарищи коммунисты, объявим голодовку. Покажем всему мировому капиталу всю мощь нашей партийной ячейки, — высказался бывший каптри Болянин и затянул дребезжащим баритоном песню пламенных революционеров: «Это есть наш последний и решительный бой…»
— Кто-нибудь, закройте рот этому выживающему из ума маразматику… И спиртного ему сегодня больше не наливать. Не то он ещё сдуру пойдёт в атаку… — занервничал председатель Пузанов.
— Не волнуйтесь, я прослежу за ним, — сказал сидевший рядом бывший мичман Савёлый и тут же отвесил ляща певцу, после чего, тот сразу же затих.
— Предлагаю, товарищи коммунисты, построить планер и улететь отсюда к ебенифене… — неожиданно предложил куривший сигару в углу бывший старший боцман Шевел. – Я где-то читал, что так сбежали с плена французские офицеры.
— Вы бы, товарищ мичман, курили аккуратней, не то задушите нас своим табачищем и перегаром. Они тот планер, если не ошибаюсь, строили два года и их всё это время кормили. У нас нет в запасе ни такого времени, ни продуктов.
— Если нет возможности улететь, тогда остаётся последнее — уползти отсюда. Вырыть подкоп… — предложила жена Пузанова.
— Никогда, слышите вы, никогда, каптри Килькин не возьмёт в руки лопату…
— Ну и подыхай здесь, старый идиот. А как по мне — идея толковая. Будем копать, товарищи, — сказал Пузанов и демонстративно выбросив вперёд руки пафосно провозгласил, — Все на коммунистический субботник, товарищи коммунисты!!
Тут же вскрыли дворницкую и принесли в подвал найденные там лом, пару лопат и заступ. Идея была вброшена в коммунистические массы, найден инструмент — осталось найти трудовой коллектив, который бы воплотил бы эту идею в жизнь. И они были найдены. Два бывших мичмана калдыбея — Якимченко и Миронченко, которые за пару пачек сигарет, литр спирта и банку тушенку согласились работать всю ночь и к утру прорыть подземный ход в ближайшие катакомбы. И застучали заступ и лопаты… Но недолго, пока не кончился спирт, после этого лопаты были заброшены, а новоявленные шахтёры пошли к себе отсыпаться.
Коммунисты, придя утром в подвал и увидев слегка поцарапанный бетонный пол, впали в ступор, а капраз Пузанов сплюнув от злости, попробовал копать сам. Но ударив несколько раз заступом в бетонный пол, покрылся потом и сев на табурет начал тяжело дышать, стараясь унять одышку и аритмию. Отдышавшись, он, брызгая слюной, начал материться.
— Яков, ты же командир, будь мужчиной, возьми себя в руки, — мужественно сказала его жена мадам Пузанова, — заставь своих подчинённых работать.
— Какие подчиненные, дурра!? — прорычал бывший командир и бывший офицер Пузанов. — Ты в каком времени живёшь? Мои подчиненные остались в Союзе, а здесь находятся коллаборанты предавшие свою присягу и родину. Я для них уже давно не авторитет…
— Что ты такое говоришь, Паша? Немедленно закрой свой рот и не ищи гембель на свой старый и геморройный тухес. Не дай бог тебя услышит, кто надо и донесёт куда надо. Тут же и стены имеют уши… Тебя же сошлют на Север шатать сосны…
— Вайз мир, Софа, они меня сошлют, — горько улыбнулся капраз Пузанов. — А тебя что, доносчица, наградят орденом сутулого? Ты что думаешь, я не знаю, что ты платная сексотка?
— Как и ты, Паша, как и ты… Я видела твою подписку о сотрудничестве с КГБ. Ты сексот со стажем. Офицер, человек чести и сексот… Так что чья бы корова мычала.
— Ты врёшь, Софа, ты нигде не могла её видеть, мой куратор мне обещал, что о ней будут знать всего два человека — он и я
— Наверное, твой куратор тоже был интеллигентным и воспитанным человеком чести? Что-то он мне таким не показался. Курит в постели и матерится во время оргазма, как портовый грузчик…
— Блядина, как была портовой шлюхой так ею и осталась…
— Люди добрые, вы, таки, посмотрите на ентого фуцана… — заговорила в жене бывшего капитана базарная торговка с киевского Узвоза. — А то ты не знал, поц, на ком женился. Мой папик тебя, сопливого, ушатого лейтенанта, в люди вывел, сделал комбригом. Были бы у тебя мозги на месте, ты бы мог закончить академию и стать адмиралом. Так для тебя же пойло и бляди стояли на первом месте. Как и для твоего куратора. Правда, Килькин? — повернувшись к бывшему дознавателю, гневно спросила жена бывшего офицера Пузанова.
— Хватит вам собачиться. Мы все одним дерьмом мазаны. Молитесь своему богу, чтобы люстрацию не сделали. Вот тогда нас точно ничего не спасёт, — вмешался в скандал бывший каптри Килькин. — Надо как-то срочно отсюда выбираться, не то мы все здесь подохнем.
— Имеешь идею? — остывая, уже миролюбиво спросил бывший офицер Пузанов.
— Имею, — спокойно ответил Килькин. — У меня на даче работают два наркомана раба. Надо как-то договориться, чтобы нам их сюда доставили. Они нам за дозу быстро всё сделают, но сам я им ничего покупать не буду, надо всем сброситься и на взятку, и на наркоту.
—На какую, такую взятку? — взъерепенилась прижимистая мадам Пузанова.
— А ты что думаешь, нам их даром доставят? Собирайте собрание жильцов дома. А то с вами коммунистами мы будет валандаться до второго пришествия.
— Килькин прав, пошли собирать жильцов.
2
Пока Пузанов со товарищами бегали по квартирам оповещали жильцов о предстоящем собрании, Килькин поднялся на чердак, в котором, сделав ремонт, обосновался недавно вернувшийся с пленэра скульптор и художник Данила-мастер. Ему обещали в Севастополе дать здание под его музей. Но пока это вопрос вентилировали в верхах, он переоборудовал чердак в художественную студию-мастерскую и жил там. Художник частенько приводил к себе в студию-мастерскую женщин. Позировали они ему для картин или просто бухали и раздвигали ноги — это было тайной за семью печатями. Никого из соседей он к себе не приводил и, ни с кем из них, не бухал. Многие его за это не любили. «Пошли вы все накуй — я не червонец, чтобы вам нравиться, а прямой потомок Рюриковичей и имею право на российский престол», — прямым текстом говорил он тем жильцам, кто его упрекал в снобизме и высокомерии.
Вот к этому художнику и пошёл Килькин. На его удивление входная дверь оказалась незапертой. Художник был в астрале. Узнав, что в доме поселился вирус и сам он оказался в самоизоляции, он осерчал на всех и вся и выкушав литрович коньяка, впал в состоянии гроги. Он сидел в кресле и, уставившись в свой пуп, вокруг которого образовалось сияние, менторским тоном рассказывал ему о реинкарнации, о множестве миров в которых путешествует человеческая душа и о том, что весь мир бардак, а все бабы бляди…Пуп молча со всем соглашался, видимо для него это было не внове.
Чего нельзя было сказать о Килькине. Посмотрев на это представление с одним актёром, Килькин, не долго думая, пошёл в ванну и, набрав из выварки ведро воды, вылил его на художника. Подействовало, глаза художника стали наполняться земным смыслом.
— Тебе чего надо, стукач? — видимо узнав Килькина спросил он.
— И тебе не хворать Данила-мастер. Мне срочно нужна твоя помощь. Сумеешь быстро смастерить универсальную отмычку для дверных замков?
— Суметь-то сумею, только зачем мне надо такое счастье? Я, если ты забыл, не вор домушник, а народный мастер, потомок старинного дворянского рода… И человек чести… А тебе она зачем?
— В квартирах наших умерших соседей имеется немало ценных вещей, не мешало бы их прибрать, пока бомжи и наркоманы не растащили. Понятно?
— Но ведь это мародёрство, грабить мертвых… Я как анархист и монархист этого не приемлю, — возмутился Данила-мастер.
— Это кто говорит? Плевако или сам Цицерон? Нет, это мне ездит по ушам, человек, который скупает золотые коронки, которые местные бомжи ему таскают с кладбищ. Ты мне ещё за дворянскую честь расскажи и вот тогда я тебе точно расскажу за деяния твоих славных предков, чем они себе зарабатывали на жизнь и как лезли на трон. Так что давай, Данила-мастер, не выёживайся и приступай к работе.
—Чего там приступать, две шпильки с фольгой я сейчас найду, проволоку согну и готово. Тебе завернуть в газетку или упаковать в подарочную коробочку?
— Мне не надо никуда отмычку упаковывать, я пользоваться ею не умею. Приводи себя в чувства, со мной пойдёшь.
— Ну, что же, если урядник говорит — садись, то сидеть, таки придётся. Нет, ну чтобы я так жил, как ты мне поёшь за то барахло, что нам за него ничего не будет..
— Не боись, мазилкин. Мой батянька во время блокады Ленинграда таким же образом делал себе состояние. Жалко, что люди Жукова ему крепко на хвост наступили…
— И что? — заинтересованно спросил художник. — Расстреляли?
— Держи карман шире. Наградили батяньку, но коллекцию антика отняли. Грабители. Но видно не всё он им отдал, после войны его похитили и убили.
— Мне что расплакаться?
— Нет. Плакать не надо.
— А что надо?
— Сделать вывод и не попадаться. Пошли уже. Время не ждёт, — грубо оборвал разговор Килькин.
Художник собрал свой инструмент и, пропустив вперёд Килькина, вышел из мастерской и, не закрывая дверь, пошел за ним вниз по лестнице. Килькин шел по подъезду, звоня во все двери. Ему никто не открывал, а просто посылали на хер. В одной квартире никто не отозвался. Килькин кивнул на дверь и Данила-мастер тут же приступил к работе. Он открыл два дверных замка за одну минуту и, повернув ручку, вошел в квартиру. За ним следом, опасливо оглядываясь по сторонам, шел Килькин.
В квартире, кроме мертвого хозяина и его жены, никого не было. Килькин, с ловкостью вора домушника осмотрел возможные тайники, изъял найденные деньги и украшения. Осмотрел висящие картины и стоящие на полке иконы. «Китайский ширпотреб. Барахло. Уходим», — прошептал он художнику и покинул квартиру. В коридоре художник заглянул в стоящий там холодильник и, сложив в пакет продукты, покинул обворованную квартиру. В карантине украшениями сыт не будешь, такова проза жизни, а мертвым коллаборантам продукты были уже не нужны.
Спрятав добычу в мастерской художника, они пошли в очередной поквартирный обход. Вскоре им никто не ответил из квартиры прокурора. Вскрыв дверь, они попали в пещеру Али Бабы. Там даже унитаз был золотой. На нём и сидел пьяный в хлам хозяин квартиры. Они уложили его в постель и забрали всё ценное, что нашли в квартире. Пришлось делать две ходки. Унитаз и картину, на которой был изображен прокурор в тоге Цезаря, решили не трогать. Оставили до следующего раза.
Отнесли, спрятали и снова пошли в обход. В этот раз они попали в квартиру преуспевающего предпринимателя и депутата… в прошлом. В настоящее время он валялся на полу в кровавой луже. Похоже, что он свел счёты с жизнь с помощью лежащего рядом пистолета. «Какое жестокое самоубийство», — обнаружив на голове три раны, негромко сказал Килькин и принялся быстро и внимательно осматривать квартиру. Вскоре за картиной он обнаружил сейф.
— Сможешь открыть? — осматривая кодовый замок, поинтересовался он у художника.
— Если он не под сигнализацией, то легко…
— Какая там к ебеням собачьим сигнализация… Дом в обсервации, двери заварены. Вскрывай, хоть отмычкой, хоть фомкой. Имею чуйку, что нас там ожидает огромный куш.
— Сейчас, сейчас, не торопи меня, — нежно проводя пальцами по замку, прошептал художник, потом что-то покрутил, что-то повернул… и осторожно стал открывать дверцу сейфа.
— Ну, что там, что там? — затоптался от нетерпения на месте Килькин.
— Золото, бриллианты… Подвела тебя твоя чуйка. Нет здесь ничего. Пусто, кто-то нас опередил.
— Точно… Вот же гниды. Сматываемся. Ходу, — увидев пустое нутро сейфа, выругался Килькин и выскочил из квартиры.
Они спустились на нижнюю площадку и закурили. Откуда-то снизу стали доноситься глухие удары, а потом послышалось тоскливое пение. Кто-то пел нестройно, но мужественно исполнял «Интернационал». Шум нарастал. Похоже, было, что где-то заработал отбойный молоток.
— Пошли, посмотрим, что там они в подвале делают, — предложил Килькин.
— Да что они могут там делать, пол долбят и песни поют. Извини, туда — без меня. Я пойду бухать.
— Ну, как знаешь. Я через пару часов подойду.
— На хер ты мне ночью будешь нужен? Если сторожить свои сокровища, то сторожи их под моей дверью.
— Ладно, отдыхай. Только сильно не бухай.
— Не учи ученного. Я практически и не пью. Так слеганца для поднятия тонуса и для вхождения в нирвану.
— Понятно. Разбежались. Я утром зайду.
— Буду ждать. Вали уже к своим коммунякам…
Художник, имеющий все права на российский престол, ушел к себе на чердак, а Килькин затоптав окурок, отправился в подвал, откуда доносились глухие удары. Пока он спускался по лестнице, удары прекратились. Килькин вошел в подвал и увидел там сидящую на лавках небольшую группу жильцов, которые перебивая друг друга, о чем-то жарко спорили.
— Всем привет. О чём сыр бор, господа хорошие? Что не поделили? — поздоровался он с присутствующими.
— Что можно тут делить? Снимаем с гавна пену. Присоединяйся. Ложку дать? — сострил вечно пьяный старший боцман Шевел.
— Спасибо, не надо, — вежливо отказался Килькин. — Деньги собрали?
— Какие деньги!? А это ты видел!? — возопил бывший лейтенант и комсомольский вожак Морденко и сунул под нос Килькину огромную дулю.
Дуля воняла гавном, видно что совсем недавно Морденко погадил, и по причине отсутствия воды в унитазе, своё гавно не смыл и руки не помыл. По правде сказать, от многих жителей Севастополя давно уже попахивало гавницом и никакие дезики тот «аромат» скрыть уже не могли. И если жители некогда закрытого города с ним снюхались, то редкие приезжие воротили нос и вступать в интимную близость с плохо пахнущими путанами не хотели. Зато …. Как в раю.
— Да пошел ты… — сказал Килькин и, обойдя вонючку, пошел к импровизированной трибуне, на которой бывший офицер Пузанов, убеждал жильцов сдать деньги на взятку и на наркотики.
Народ возмущенно роптал и деньги сдавать, не торопился. Послушав его пару минут Килькин понял, что с таким оратором ему ничего не светит, а потому он согнал его с трибуны и заняв его место сказал проникновенным голосом:
— Дорогие братья и сестры. В это судьбоносный для нас вечер, я хочу обратиться не к вашему разуму… Нет…. Я хочу обратиться к вашему инстинкту выживания. Сегодня если мы ничего не предпримем, то многие из нас не доживут до конца этой самоизоляции. И потому у нас есть только один выход — выкопать подземный ход в катакомбы и спастись бегством. Но сами сделать мы этого не можем, значит, нам надо привлечь рабочих со стороны. И у меня есть на примете такие люди, которые за пару часов смогут тот подземный ход вырыть. Но для этого нужны деньги. Предлагаю всем нам сброситься по пять тысяч рублей.
— По сколько!! По пять тысяч!! Да это же грабёж!! — взвыло собрание. — Надо прорываться силой! Все на штурм…!!! Это есть наш последний и решительный бой… Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает…
Из народной гущи выбрался пьяненький бывший политрук каптри Болянин и, гаркнув: «Все за мной!» — решительным шагом направился штурмовать подъездную дверь. Вскоре раздались удары, а потом послышались выстрелы и чей-то истошный женский голос заорал: «Убили!!! Фашисты! Что же вы делаете!?» Испуганные жильцы, бросив своих раненых и убитых, вернулись в подвал. Болянина и Пузанова с ними уже не было. Вытирая сопли и слёзы жильцы, достав свои кошельки, стали ложить на стол деньги. Некоторые женщины снимали с себя и золотые украшения. Наблюдая за этой картиной, Килькин в очередной раз пришёл к выводу, что если гром не грянет, то российский мужик никогда не перекреститься.
Собрав и пересчитав деньги (почти полмиллиона), он заверил всех присутствующих, что они через три дня будут на свободе, он покинул подвал и поспешил на чердак к художнику. Дверь у того была заперта и Килькин боясь, что тот как-то может скрыться с наворованными ценностями остался караулить его у двери. Он собрал несколько дверных половичков, расстелил их и прилег отдыхать. Всю ночь он беспокойно ворочался и спал, как сторожевой пёс в полглаза. Наконец-то он услышал, как заскрипел давно не смазанный замок, дверь приоткрылась и смутная тень выскользнула из мастерской.
—Ага, попался, ворюга, — набросился на неё Килькин.
—Спасите, убивают!! — неожиданно женским голосом заверещала тень.
К своему большому удивлению Килькин узнал в женщине свою бывшую невестку Машу. От неожиданности он на время онемел и впал в ступор. А Маша, воспользовавшись этим моментом, что есть силы, ударила его зажатой в руке туфлей по голове и убежала в мастерскую. Удар каблука пришелся в висок, Килькин вскрикнул и, потеряв сознание, обмякнув, упал на пол. Пришел он в себя на том же коврике, собрал силы и кое-как на карачках вполз в мастерскую. Достал из холодильника бутылку вина, выпил его прямо из горлышка и, немного отдохнув, поплёлся в конец чердака, где за фальшивой стеной хранились украденные деньги и драгоценности. В голове у него гудело, стены уплывали куда-то вдаль, а пол вздымаясь волнами, пытался сбить его с ног.
Держась за стены, он по дороге заглянул в студию, где обычно Данила-мастер рисовал свои картины. В большой студии стоял мольберт и диван. Свет в неё попадал через застекленную крышу и в утреннем полумраке, сквозь плавающий табачный туман, на диване Килькин заметил несколько человеческих тел. Что-то заставило его переступить порог студии и подойти к дивану. Полуобнаженный художник, лежа на спине, задумчиво курил кальян, а две обнаженные женщины, в поте лица своего, трудились над его членом. Идеальный любовный роман на троих.
Одна из женщин, почувствовав присутствие постороннего человека, подняла лицо и наполненными наркотическим кайфом глазами, мазнула по Килькину. К своему большому удивлению Килькин узнал в женщине, делающей минет художнику, свою бывшую невестку, которая на лестничной клетке ударила его. То что его бывшая невестка шалава и изменяет его сыну моряку, который с ней из-за этого развёлся, он знал давно… Даже сам как-то ею попользовался по пьяной лавочке.
Встречая Новый Год все, как следует, набрались и вышли покурить и посмотреть на салют. Он остался в комнате вдвоём с невесткой и не успел он опомниться, как та сучка расстегнула его брюки и взяла его сморчок в свой жаркий рот. Она была искусной минетчицей и, вскоре Килькин, уже гонял свой вздыбленный член у неё между ног. Задница у неё была зачетная и Килькин, не удержавшись, вставил ей в туза. Она застонала, но член в очко приняла и стала подмахивать, как заведённая. Было видно, что анальный секс она тоже полюбляла. Потом она повернулась и, закончив минет, вытерла свои губки салфеткой и, собрав грязные тарелки, ушла на кухню. Та ещё сучка. И от кого у неё дети она не знала и сами. Как говорят в таких случаях – сборная СССР. Можно было, и вспомнить прошлый опыт.
— Давай соси, сука, — расстегнув ширинку и суя свой вялый сморчок ей в рот, промычал пьяный Килькин.
— Да пошел ты в жопу, гандон старый, импотент ебучий! — отвергла предложение невестка.
— Соси, сука, задавлю! — прорычал Килькин, сжимая ей горло. — Давай, давай…
Бывшая невестка, задыхаясь, открыла рот и, воспользовавшись этим моментом, Килькин всунул ей в рот свой дряблый член, та сопя, стала его сосать. Животное — ничего святого. В это время вторая женщина подняла голову, и Килькин узнал в ней двоюродную сестру, своей бывшей невестки, Эльзу, которая малявкой путалась под ногами у взрослых. Она давно уже переросла тот детский возраст, когда Килькин читал ей свои сказки, окончила школу и университет, благополучно успела выйти замуж и так же благополучно развестись. Её муж, военный медик, остался верен присяге и ушёл со своей воинской частью в Украину, а она осталась в Севастополе и вот теперь попала со своей двоюродной сестрой в самоизоляцию, и в одну постель к художнику. «Совсем народ спаскудился», — мрачно подумал Килькин.
— Слышишь ты, плешивый пенёк ушастый , ты зачем мою сестру бьёшь? — возмутилась Эльза. — Ты разве не видишь, что она не хочет, делать тебе минет?
— Молчи, шалава, знал бы, что из тебя вырастит, удавил бы в детстве… — выругался Килькин.
— Не удавил бы, — выплюнув член, сказала бывшая невестка. — Это же дочь твоего товарища, а может и твоя… Хотя, ты бы мог. Даже не посмотрел бы на то, что волынил с её мамой…
— Охуеть… Вот так номер, так ты, старичело, выходит половой маньяк, бесчестный человек, хотя мне всегда говорил, что ты офицер человек чести…, — в очешуении возмущенно сказала Эльза.
Неожиданно, прерывая её тираду, раздался телефонный звонок, Эльза вздрогнула, но телефон, лежащий на стуле, взяла и, проведя ухоженным пальчиком по экрану, томно пропела:
— Хэлоу. Бункер Гитлера. Эльза на связи, — потом сменив интонацию, стала бросать в телефон рубленые фразы. — А это ты Ванька…. Чего тебе? Соскучился? Я рада… Как у нас дела? Отлично, хоть камни с неба… Где моя мама, твоя тёща? А я почем знаю… Что я сейчас делаю? Минет делаю новому мужу… Думаешь я прикалываюсь? Ну, думай так и дальше… Чао… Идиот. Героям сало. Достал патриот…
— Ну, вы блядская семейка, займитесь своим делом, потом разберётесь и с честью, и с тем, кто из вас, чья дочка, жучка, и внучка, — подал голос возмущенный художник, который грел наркотою этих баб.
— Как скажешь, милый, ты здесь босс, — муркнула Эльза и положив телефон, так прилежно принялась за прерванную работу, что у неё пар из ушей пошёл.
Пока Килькин переваривал информацию, полученную от бывшей невестки, что он может быть отцом её сестры, та сделав своё дело, опять нырнула под одеяло к художнику. Килькин, застегнул ширинку на брюках и, как ни в чем не бывало, отправился в конец чердака за спрятанным кладом. На украденные деньги он планировал в Москве, с помощью своего куратора, открыть ломбард и контору «Быстро займа», где планировал за пару лет несказанно разбогатеть. А в Севастополе пусть эта блядская семейка живёт так, как сама считает нужным. У него не так много времени осталось в этой жизни, а ещё надо бы и книжку свою издать, о морских офицерах, людях чести. Вот только как её назвать… «О флоте и чести» или «С честью и флотом — на века». Книжка подождёт, вначале надо из этого карантинного дома благополучно выбраться, потом из Крыма, осесть в Москве и только потом уже думать о книге. Нужно забрать деньги с украшениями и валить отсюда.
В своих рассуждениях Каплин не заметил, как добрался до конца подвала. Он отодвинул стенку и достал дорожную сумку с наворованным имуществом. Проверил содержимое — всё на месте. Можно было отправляться в путь-дорогу по утреннему холодку. В левую руку он взял дорожную сумку, а в правую свой именной пистолет и стал быстро спускаться по лестнице в подвал, где под заваленными агитационными плакатами и другим мусором, находилась дверь аварийного выхода.
В подвале никого не было. Намитинговавшись жильцы, после неудавшегося штурма входной двери, убрав трупы, разошлись отдыхать по своим квартирам. Это было на руку Килькину, в дальнем углу, он разобрал мусорную кучу и, сбив красным пожарным топором замок, открыл дверь аварийного выхода. Впереди замаячила свобода и новая жизнь с томными волоокими с ногами от ушей москвичками, и роскошными ночными клубами. «Женюсь, — подумал Килькин, — честное, благородное слово офицера… Вставлю зубы и женюсь». И шагнул в будущее.
Послесловие:
До утра бывший офицер Брюханов не дожил, он скончался от большой кровопотери, которая появилась у него от ранения в грудь картечной пулей. Пуля, предназначенная волку, выпущенная из ствола охотничьего ружья какого-то казака из крымской самообороны, срезала Брюханова влёт, лишив естественного права на свободу и жизнь. Его оттащили от двери и выбросили из окна первого этажа на улицу. Где он, не приходя в сознание, благополучно скончался. Повезло. Остальных жильцов, кто исхитрился выжить в самоизоляции, ночью погрузили в вагонзаки и вывезли в неизвестном направлении. Говорят, что некоторых из них видели в урановых шахтах, за Полярным кругом.
Художник Данила-мастер избежал общей участи, под утро он решил сходить в туалет и обнаружил в конце чердака, сломанную стену, и взломанный тайник. Сложив один к одному и сообразив, что обворовавший его Килькин может прятаться только у себя в квартире или в подвале, он, вооружившись туристическим топориком, пошел его искать. В квартире и в подвале он его не нашел, но зато обнаружил аварийный выход. Недолго думая, он соорудил из плакатов факел, поджог его и как в омут, нырнул в подземный ход.
На труп Килькина он натолкнулся в конце аварийного выхода. Тот начал подниматься наверх по вмурованным в бетон железным скобам, но не удержался и сорвавшись вниз, накололся на торчащую из бетонного пола арматуру. Так и висел он у выхода, аккуратно наколотый на арматуру. Рядом в пыли валялась сумка. Художник Данила-мастер открыл её… Ценности были на месте… На глазок — лимон зелени. Хороший куш. Годика на два хватит покуролесить, а если с умом то и на три. Но только не в Крыму. Надо было возвращаться в Украину, а оттуда уезжать в Европу и там сеять доброе и вечное.
Скоро в амстердамском квартале красных фонарей, открылось новая студия месье Daniloff. Картины были так себе, зато травка и девочки… Цимус.
Другие публикации автора:
Автор публикации
