Конкурсы

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . … и потому он ей не изменял вовек.

ХХХХХХХХХХ здесь жители обожают супрематизм и считают его эталоном искусства (и смеются над теми, кто считает иначе) ХХХХХХХХХХ здесь жители считают супрематизм нелепицей, глупостью или бездарностью (и смеются над теми, кто считает иначе) ХХХХХХХХХХ здесь жители знают (или не знают) о супрематизме, но с любопытством и уважением относятся к любым мнениям о нём ХХХХХХХХХХ здесь жители не знают о супрематизме и живут счастливо ХХХХХХХХХХ здесь жители не знают о супрематизме

Суфле Матисса? Углы времени лучатся рябью благоразумия, ибо квадратура пространства схлопнулась. Сиюминутность зенита оранжевеет гофрированным дном прерии. Параболичность альгвазилов парадоксально отбрасывается в тени мундирами лагун. Фееричен зачин неочинённых перьев. Сук приматизма? Кто говорит Дарвину: “Дарлинг!”? Синантропия трапеций лицеплещет клоунадой расчетверённых меридианов. Миттельшпиль кондоминимума кандинит ретушь ратуши. Ход камнем сизифеет на Е4. А4 выжёвывает протест. Зуб Рима стиснут? Кода транслитерируется в кеду. Бекасы бекаров обеляют безобразное карканье Тмутаракани. Мурка в стакане

Красные, жёлтые, фиолетовые лепестки плавно осыпались на изумрудную траву. Стайка колибри порхала над этими огромными цветами и собирала нектар. Алексия наблюдала за движением птиц и её клонило в сон. Ароматы цветущих растений будоражили сознание и всё-таки не давали уснуть. Она достала блокнот и ручку и стала записывать. “Сиреневые дали волнуются едва ли, струится нежностью нектар, обледеневший ёжик, на тучку так похожий, мне принесёт удачу в дар”. И вдруг небо потемнело,

Выстрел! Луна катится золотой чешуёй. Бокал вибрирует, багряный бутон вина обволакивает овалами. Угловатость пространства синеет. Губы проступают в дебрях джутового полотна. Эбеновость женственности дробится рябью желтка. Ртуть пожирает злато. Пунктир серебра перпендикулярен востоку. Что? Дождь треугольников, раскалываемых в трапеции бесконечной множественностью асфальта. Фонаристость фанагорийской стати. Квадратность скруглённого времени в воронке неспешности. Змейность куполов, проникающих трансцендентность вчерашнего. Поэзия слуха, фиолетово наполняющего тетрахорды. Литавры меховым вздохом отчерчивают рассвет. Размытый мениск луны втекает

Из века в век черночила лампадою луна. Из века в век в густом безволнении плыла, хвостая плавниками, чудоюдоковатая Рыба. И луна плыла вместе с ней, будучи созримою с головой рыбы и будучи фонарем Рыбы. Рыба несла на спине целый мир с домами, с садами, с заводами и с деревнями. Но в запустении одинокал этот мир. Отчелобесился он, отлюбострастился. Востишился безликованием и замер в упокоении. На свет фонаря Рыбы светлякали звезды.

Холод. Зима приходит не одна. Её ждут, но каждый раз удивляются. Зима шёлковыми лентами парализует воду. Вода может утолить жажду, но не способна утолить душу. А когда страдает душа – из глаз льётся вода. Тысяча глаз, пять сотен голов. Сколько нужно слёз, чтобы наполнить реку? На дне реки всё замерло, как и надо льдом. Жизнь есть только посередине. Но на самом деле всё наоборот. Ты живёшь только будучи ребёнком и

– Ты какая-то не такая. – Я? Мишка сидел чуть поодаль и, выглядывая из-за мольберта, подтвердил: – Ты. Нахмурившись, я снова попыталась сосредоточиться на рисунке с натуры. Но рука не слушалась, штриховка не получалась. В голове крутилось: “Чего это я не такая?” На днях Мишка притащил на занятия листочек, на котором были напечатаны какие-то разноцветные кубики с полосками, и пустил его по рядам. «Ах, какая роза!» восхищались одногруппники. Вот листочек