Балкон

1

Курить хотелось невыносимо. Маша семенила по тротуару, обледеневшему после дневной оттепели, и изо всех сил старалась удержать равновесие. Ноги то и дело норовили выскользнуть и взлететь на неприличную высоту. Почему-то, при этом, перспектива неудачно плюхнуться и что-нибудь сломать пугала её меньше, чем вероятность разорвать новую юбку, купленную неделю назад на стоковой распродаже.

С неба падали крошечные кристаллики льда. Они искрились в жёлтом свете фонарей и от этого казалось, что воздух наэлектризован. Иногда морозный ветр бросал горсти льдинок в лицо, от чего тушь потекла и расплылась под глазами бесформенными кляксами.

Курить, курить, курить… Маша поправила упавшую на глаза чёлку и, щурясь от летящего в глаза жёсткого снега, посмотрела на заветный новострой. Неуклюжий великан темнел на фоне серого декабрьского неба угловатой громадиной.

– Уже рядом! – прошептала Маша и выдохнула струю пара в сложенные лодочкой ладони.

Высоченное, по меркам их города, здание сильно контрастировало с соседними многоэтажками спального района. Дом, изначально возведённый на почтительном расстоянии от основного массива застройки, всё ещё не мог похвастаться жизнью в своих окнах. Первые жильцы не торопились перебираться в голые стены элитной жилплощади. От этого бетонная конструкция выглядела пустой, холодной и бесцветной. Жизнь в ней просыпалась только рано утром, а к вечеру снова стихала. Ремонтные бригады выключали дрели и перфораторы, переодевались в чистое и расползались по своим хрущёвкам и типовым панельным девятиэтажкам.

Окна гасли, звуки стихали, и те немногие жильцы, которые успели обосноваться в новеньких квартирах, в очередной раз с облегчением выдыхали, наслаждаясь ценными часами ночного покоя.

Двор новостроя добротно освещался новенькими и неестественно яркими фонарями. Широкие парковки, аккуратные тротуары, фантастическая детская площадка. Все светилось пафосом и дороговизной. Даже снег здесь чистили чаще и скрупулёзнее, чем на проезжей части.

– Живут же люди, – тихо пробормотала Маша. – Короче! Последний рывок!

Не сбрасывая темпа, она окинула взглядом тёмные окна, сосчитала этажи, дошла до двадцать седьмого и с удовлетворением отметила, что свет в Янкином окне горит. Значит не ушла ещё. Хотя, куда ей деваться-то? Вернее, как? Малого-то оставить не с кем. Для этого Машу и вызвали. По дружбе, типа… Ну или почти по дружбе. Потому что Янка… Ну она как бы… Как бы бывшая подруга, если такая категория подруг вообще существует. Или ссучившаяся, если кому-то так больше нравится. Маше нравилось говорить «ссучившаяся». По-другому называть Янку язык не поворачивался. Не вслух, конечно, а в мыслях. Как сейчас, например.

Вызвала без предупреждения, в половине десятого, в такую погоду. Могла бы такси заказать, вообще-то! Не обеднела бы. Да куда уж им, людям со средним, блин, достатком, заморачиваться на таких мелочах? Интересно, это всё от жадности или люди просто забывают, как это – жить без денег? Ведь была же голодранкой, как все нормальные люди… Ха! Янка-голодранка. Тоже, как и Маша, перебивалась от зарплаты до зарплаты. Всего-то три года прошло после залёта. Три года! Как же быстро всё забывается, когда проблем с деньгами нет.

А ещё интересно, взял бы её замуж Игорян, если бы не залёт? Маша была уверена, что нет. У него таких как Янка десятки были. Сегодня одна, завтра другая, а то и обе сразу. Особо не перебирал. Полигамный, блин, самец. Сейчас, кстати, ничего не изменилось. Вся эта показушная игра в благополучную семью с завидной регулярностью вскрывается при очередной попытке благоверного свинтить из дому от растолстевшей после родов супружницы в клуб или «на шашлыки к друзьям». И сегодняшний истерический звонок был, как раз, одним из таких случаев.

«Машунька, солнышко, Игорян в клуб намылился. Спасай! Ты же знаешь, его одного отпускать нельзя! Посиди с Кирюхой! Зай…»

Фу, блин! Противно даже. Послать бы куда подальше. Сказать, что диплом горит, что в феврале защита и всё такое. Пусть сидит, на часы всю ночь пялится, ревёт и СМС-ки строчит благоверному, пока он какую-нибудь шалаву в туалете прёт. Может хоть так допетрит, что не нельзя мужиков у подруг отбивать.

И послала бы! Послала бы… Только за квартиру долг висит ещё ноябрьский. А сегодня уже второе января. Не выселили до сих пор только потому, что хозяева на новогодние праздники в Египет свинтили. А Янка, какой бы сукой ни была, всегда платила достойно. Да что там… Если не кривить душой, то и на такси вполне можно было расщедриться с гонорара. Хватило бы. Но деньги лишними не бывают. Маша привыкла жить экономно и позволить себе поездку на такси просто не могла.

Эта мысль заставила девушку вздохнуть, и она мысленно поругала себя за то, что слишком предвзято отнеслась к просьбе подруги. Видимо, причина обиды была вовсе не в жадности Янки, а в том, что Маша сама до сих пор не могла простить подлости трёхлетней давности. Смешно, конечно. Она-то прекрасно понимала, что ничего у неё с этим Игорем не получилось бы. Были бы, конечно, перепихоны от случая к случаю. Ну, ресторан там… Ну, по магазинам пару раз сводил бы. На том бы и закончилось всё.

Бесило не то, что у Маши не срослось. Бесило то, что срослось у Янки! И вот такие истерики, как сегодня, были просто бальзамом на душу. Значит «неладно что-то в королевстве датском». Вот и пусть мучается!

Маша подошла к двери подъезда и набрала нужный номер квартиры на домофоне. Динамик пропиликал назойливую мелодию, хрипнул и раздражённый Янкин голос пропищал:

– Что ещё?

– Яна, это я, – обхватив себя за плечи обеими руками и пританцовывая на месте, сказала Маша.

– А, извини, Машунь. Я думала, это опять Игорь. Он уже машину прогревает. Заходи!

Домофон приветливо загудел. Маша осмотрела двор и только сейчас заметила чёрный внедорожник с включёнными габаритными огнями, из выхлопной трубы которого струился лёгкий дымок. Она вошла внутрь и дверь с электрическим замком мягко затворилась за спиной.

– Курить, курить, курить, – шептала она, потирая закоченевшие ладони в ожидании лифта. Слова её эхом отражались от стен просторного холла.

Здесь, как и в кабинке лифта, было тепло, и за то время, пока Маша поднималась на двадцать седьмой, её щеки начали гореть, а пальцы обрели благословенную чувствительность.

Яна встретила приветливой белоснежной улыбкой и ярко-красным платьем с неприличным вырезом на спине до самого пояса. Она носилась по квартире, одной рукой поправляя и без того безупречную причёску, а другой подтягивая кружевные чулки, резинка которых открывалась в разрезе платья.

– Учить тебя ничему не нужно. Ты у нас нянечка со стажем. Да? Кирюху перед сном покормишь и баиньки. Суп там… В этом… – она пожестикулировала пальцами в воздухе. –  Ну, ты знаешь… В холодильнике! На нижней полке в маленькой кастрюльке стоит. Да, и витамины дашь ему. В аптечке лежат. Он, кстати, сегодня спрашивал о тебе. Вспоминал «тетю Асю». А! И в холодильнике суши бери. Я сегодня сама готовила, – она расплылась в довольной улыбке. – Не боись, не отравишься. И отбивные там разогреешь в микроволновке. Блины с икрой… В-общем, не стесняйся. Будь как дома. Мы, скорее всего, поздно будем, так что ты, если что, оставайся ночевать. Я тебе на диване постелила. Только в детскую дверь не закрывай. Если малой проснётся, чтобы слышно было. Хорошо?

– Хорошо, не волнуйся, – успокоила её Маша и улыбнулась.

– Ты чего стоишь? Раздевайся! – скомандовала Янка, пробегая мимо неё в ванную.

– Да я согреться никак не могу. И курить хочется – жуть.

– О! Курить только на балконе. Там окна панорамные, обзор хороший. Игорь, кстати, стандартные стеклопакеты поменял. Теперь у нас вся квартира бронированная, – Яна засмеялась. – Поставили пуленепробиваемые стекла, чтобы малой случайно не выбил. Он у нас научился на этом велосипеде по квартире гонять. Ну, такой, знаешь? Ножками от пола отталкиваешься и вжик!

– А… Беговел, кажется.

– Точно! Беговел. Классная штука, – она снова пробежала мимо и скрылась в спальне. – Блин, меня Игорян прибьёт. Полчаса уже машину греет.

Будто услышав её слова, зазвонил мобильник.

– Ну вот, – хихикнула Янка и торопливо сняла трубку. – Алло! Зай, я уже готова. Да, я уже в шубе стою! Да. Выхожу. Не хами мне!

Последние слова она рявкнула, даже не прикладывая трубку к уху, нажала «отбой» и швырнула телефон в сумочку.

– Коз-з-зёл, блин, – процедила она сквозь зубы.

– Слушай, давай пока ты здесь, я покурить выйду? А?

– Не-не, я уже выхожу! Ты иди, кури. Кирюха как раз в гостиной мультики смотрит. Тебе его видно будет. Там окна большие. А я побежала.

– А он уже мультики начал смотреть?

– Да! Представь! Растёт карапузик не по дням… Он даже фильмы с нами иногда смотрит!

– Ну, тогда хорошо вам отдохнуть.

– Спасибо, дорогуша, – Янка деловито подбежала к подруге и чмокнула в щёку. – Спасибо, что выручаешь. Деньги я тебе на столике журнальном оставила. Накинула за срочность пару сотен сверху. За такси домой плачу я. И не спорь! Без предупреждения, на ночь глядя тебя выдернула. Небось, диплом писать надо. Ты у нас умничка. Крутишься. Это я дубина сижу без дела, без работы. Знаешь, иногда физически ощущаю, как тупею.

Янка открыла шкафчик и вытащила оттуда косматые комнатные тапки в виде двух плюшевых щенков с большими носами.

– Вот. Обувайся. Мои любимые. И на балконе в таких будет не холодно. Блин, где я помаду дела?

Она снова убежала в ванную, а Маша, не снимая куртки, переобулась и прошла в прихожую. На полу, в центре пушистого бежевого ковра, сидел малыш. Он, будто заворожённый, неотрывно следил за тем, как на экране огромного телевизора животное по имени Чебурашка, стоя на железнодорожных путях, передаёт чемоданно-житейскую мудрость животному по имени Геннадий.

– Кирюха, привет, – негромко шепнула Маша, но этого оказалось достаточно для того, чтобы тот оторвался от просмотра мультфильма и с улыбкой до ушей, на четвереньках пополз навстречу няне. Во рту карапуза красовались четыре первых зуба.

– Ася!

Маша присела на ковёр рядом с мальчиком, поцеловала в пухлую щёчку и обняла.

– Ася, – повторил Кирюша и ткнул крошечным пальчиком в экран. – Дил!

– Крокодил?

Он радостно взвизгнул и пополз обратно к телевизору. Маша, тоже на четвереньках, подползла к нему, ещё раз поцеловала, погладила по головке и тихо сказала:

– Я сейчас вернусь. Хорошо?

Малыш кивнул, не отрываясь от мультфильма. Там, как раз, крокодил играл на гармошке и пел про день рождения. Маша поднялась, положила сумочку на пол, достала из неё пачку сигарет, зажигалку и телефон. Затем отложила телефон на журнальный столик, вышла на балкон и захлопнула за собой стеклянную дверь. Та оказалась невероятно тяжёлой и массивной. Девушка вспомнила о том, что стекла пуленепробиваемые и усмехнулась.

Игорёк в своём стиле. Если бы у него была возможность купить пуленепробиваемые труселя, он бы обязательно их приобрёл. Чтобы сохранить в целости единственную стоящую ценность в его жизни.

В лицо ударил резкий порыв ветра, сдобренный солидной порцией то ли снега, то ли мелкого льда. Пол на балконе оледенел не меньше, чем тротуар на улице. Маша поёжилась.

– Блин, накуришься тут, – буркнула она и поднесла трясущейся от холода рукой пламя зажигалки к кончику сигареты. Первая затяжка показалась просто избавлением. Она хотела этого с того самого момента, как увидела на экране мобильника вызов от подруги. Маша обернулась и с удовлетворением отметила, что мальчик всё также неотрывно следит за происходящим на экране телевизора.

«Золотой ребёнок», – подумала девушка и увидела, как в прихожую входит Яна. Она подошла к сыну, поцеловала, погладила по голове, почти бегом подскочила к двери балкона, немного приоткрыла дверь и сказала:

– Всё, Машунь, я поскакала. Если что – на телефоне. Вам звонить не буду, чтобы малого не будить. Вы уже взрослые, без нас во всём разберётесь. Всё! Целую, солнце!

С этими словами она хлопнула балконной дверью, улыбнулась, помахала на прощанье и выбежала из прихожей. Маша посмотрела вниз. На мгновение ей показалось, что дом от порывов ветра ходит ходуном. Где-то она слышала, что у высоких зданий и в самом деле амплитуда колебания в верхней точке порой достигает нескольких метров. Вряд ли это могло относиться к тридцатиэтажному жилому дому, но Маше всё равно стало не по себе.

На парковке около подъезда всё так же пыхтел новенький внедорожник. Маша сделала глубокую затяжку и выпустила струю дыма в сторону автомобиля.

– Говнюк…

Когда сигарета была уже почти выкурена, девушка оглянулась в поисках пепельницы, но, не найдя, бросила окурок вниз. Очередной порыв ветра вырвал из тлеющего табака сноп искр и тут же унёс остатки сигареты куда-то в темноту. В это время из подъезда вышла Яна. Полы её шубы развевались на ветру, открывая не такие уж и кривые ноги. А может это только издалека так кажется?

Маша усмехнулась собственным мыслям и вдруг поняла, что в ней говорит банальная бабская зависть. Стало стыдно. Она поспешила отмахнуться от грустных дум, обернулась, посмотрела на малыша, сидящего посреди комнаты, затем снова посмотрела вниз на идущую к машине подругу, вздохнула и толкнула бронированную дверь.

Тот поток мыслей и эмоций, который должен был пронзить её насквозь мгновенно, растянулся в какую-то длинную, нелогичную цепочку, вяло вплывающую в отказывающийся верить в происходящее рассудок. Хотя, возможно, причиной тому был вовсе не холод, а банальная абсурдность положения, в котором она оказалась. Маша некоторое время стояла без движения и просто смотрела на идеально вымытое стекло балконной двери. Большое, прозрачное, непривычно тяжёлое. Стекло, покрывающее всё пространство от пола до потолка. Открывающее потрясающий панорамный вид на ночной город и позволяющее видеть с балкона всё, что происходит в гостиной. Замечательное стекло! Вот только оно было пуленепробиваемым, а дверь оказалась запертой изнутри.

2

Маша ещё не осознала, что произошло, но руки и ноги уже налились свинцом. Она даже дышать перестала. Казалось, весь мир вокруг замер. Даже ветер, до этого неистово хлещущий по лицу деляной крошкой, застыл. Щёки пылали жаром. Она снова толкнула дверь. На этот раз посильнее. Та не шелохнулась. Приложилась плечом. Безрезультатно. Ручка двери повёрнута вниз. Яна попрощалась с ней, захлопнула дверь и машинально повернула ручку вниз.

Малыш, сидящий перед телевизором и внимательно следящий за любимыми героями, растянулся в широкой улыбке и беззвучно захохотал. Беззвучно потому, что Маша не могла слышать его смеха сквозь толстое, прочное стекло.

Всё это случилось в считанные мгновения, но их хватило для того, чтобы Яна, неуклюже топающая по скользкому льду на высоких каблуках, успела добраться до автомобиля мужа. Маша так резко рванула к перилам балкона, что чуть не вывалилась наружу.

– Яна! – завопила она так громко, как только позволяли голосовые связки. – Эй! Подожди! Яна!!!

Силуэт подруги едва различался сквозь плотно летящие клубы снега. Маша кричала что есть мочи. На глаза, от боли в горле, навернулись слезы. Окоченевшие пальцы впились в новенькие пластиковые перила балкона, а тело наполовину свесилось над чёрной ледяной пропастью.

Она кричала, но прекрасно понимала, что вой ветра и шум хлещущей ледяной крошки заглушает голос. Яна распахнула дверь машины и села внутрь. Включились фары. Тяжёлый внедорожник медленно двинулся с места. Маша ещё раз крикнула. И это уже было не имя закрывшей её на балконе подруги, а протяжное и хриплое «бля-я-ядь!». Её не услышали.

Автомобиль катился вдоль дома, вальяжно проезжая под балконом, на котором тряслась от холода и ужаса Маша. Она в панике стала озираться по сторонам в поисках хоть чего-нибудь, что можно было бы сбросить вниз, чтобы привлечь их внимание. Но на балконе ничего не было, кроме ледяной крошки. Девушка стала торопливо сгребать её и мять, пытаясь соорудить снежок. Лёд, вместо того чтобы лепиться, только больно впивался в ладони, на которых теперь выступили крошечные капельки крови. Лишь сумев немного растопить кристаллы дыханием, удалось слепить некое подобие небольшого, но плотного снежка.

Маша снова перегнулась через перила и с ужасом обнаружила, что внедорожник Игоря уже сворачивает к выезду из двора. На размышления времени не было. Девушка размахнулась, насколько могла сильно, и швырнула снежок вдогонку уезжающему автомобилю.

Как же медленно он падал! Она видела, как снежок пролетает один этаж, затем второй, третий. Это были три вечности, слившиеся в одну. Затем его осветил редкий свет одного из горящих окон и в следующий миг – снова темнота. Капот автомобиля уже скрылся за углом дома. Снежок летит прямиком в него. Маша видит силуэт подруги, сидящей на переднем сидении и освещаемой тусклым светом приборной панели. Ещё этаж. Ещё… Из-за угла теперь виден только багажник внедорожника и красные габаритные огни.

На короткое мгновение мигнули фонари «стопов», но на скользкой дороге машина тормозила очень неспешно. Видимо, автоматический шлагбаум на въезде во двор поднимался медленно, и Игорю пришлось притормозить.

Третий этаж, второй, первый. Хлоп! В красном свете габаритных огней было видно, как плотная ледяная снежка разлетается на мелкие кусочки в разные стороны и оставляет на обледеневшем асфальте узор в виде множества лучей. Мимо…

– Чёрт! – прорычала Маша и с силой ударила кулаками о перила.

Закоченевшие пальцы тут же отозвались пронзительной болью, и эта боль стала последней каплей отчаянья. Она закусила нижнюю губу, прижалась спиной к боковой стене балкона и медленно сползла на пол. Во рту разлился привкус железа, а по щекам покатились горячие слёзы. Они крупными каплями спускались к подбородку и моментально остывали, обжигая кожу ледяным холодом. Маша обернулась к мальчику, но сквозь пелену слёз смогла разглядеть только его размытый силуэт. Малыш сидел в центре комнаты лицом к экрану и радостно размахивал маленькими ручонками над головой.

– Господи… – беззвучно выдавила Маша. – Боже мой. Что теперь делать? Кирюшка… Господи, что мы наделали!?

Чем больше она говорила, тем сильнее плакала. Постепенно всхлипывания переросли в рыдания, а спустя минуту Маша уже не могла ничего говорить. Она закрыла ладонями лицо и не могла остановиться. Было страшно смотреть на ребёнка, которому совсем недавно исполнилось два года, и который теперь оказался запертым в одиночестве на всю ночь.

«Боже, пусть он посмотрит эти мультики и уснёт. Пусть даже на полу! Да хоть на потолке, только пусть уснёт! Умоляю! Господи! Пусть спит! До утра! О, Боже…»

Её рыдания постепенно пошли на убыль, а из оцепенения вывел стук. Она даже не сразу поняла, что слышит его. Стук был очень тихим и в шуме ледяного снега сначала показался стуком её собственного сердца, доносящимся из груди.

Маша спешно утёрла слезы и обернулась к двери. Прямо за ней стоял малыш. Он маленькой ладошкой хлопал по стеклу. Нижняя губа искривилась, а на глазах выступила влага. Было видно, что он вот-вот заплачет. Видимо, одиночество стало его пугать, и он стал искать «Асю», а когда обнаружил её плачущей на балконе, и вовсе раскис.

– Эй, – Маша постаралась улыбнуться, подобралась вплотную к стеклу, положила на него ладони и помахала мальчику. – Кирюшка, не плачь. Ну?

Тот на мгновение успокоился, его нижняя губа приняла обычную форму, но лицо всё ещё оставалось грустным.

– Тётя Ася тут застряла немножко, но мы с тобой ведь большие. Да? – Ей стоило колоссальных усилий, чтобы снова не сорваться на плачь. – Да, малыш. Мы с тобой большие. Мы справимся. Всё будет хорошо.

Мальчик, конечно же, не слышал её слов. Всё, что она говорила, скорее, говорила себе. Ей срочно нужно было успокоиться и начать мыслить трезво. Иначе всё могло закончиться совсем не так, как она только что пообещала. И то, что она это понимала, означало, что первый шаг в верном направлении уже сделан. Отлично!

Ответственность. Вот, что сейчас действительно важно. Никакой паники! Никакой жалости к себе! Никаких эмоций! Только прагматизм! Только трезвый расчёт и верные действия! Произошло то, что произошло. Исправить положение – увы – не вышло. Но это не повод для отчаяния. Не повод опускать руки. Слишком высока цена. Слишком высоки ставки. В трёх сантиметрах от её ладоней стоит маленький человек, жизнь и здоровье которого полностью зависит от неё.

Маша посмотрела на ручку двери с внутренней стороны и с досадой отметила, что малыш при всём желании до неё не дотянется. Она закрыла глаза, сделала глубокий вдох и постаралась полностью расслабиться. На миг ей это удалось, но очередной порыв ветра, задувающий под куртку, заставил снова напрячься и съёжиться. Несмотря на это она широко улыбнулась, вытерла остатки слёз и показала мальчику язык. Тот в удивлении распахнул большие круглые глаза и, смутившись, широко улыбнулся. Она увидела его четыре зуба и захохотала.

Этот смех окончательно привёл её в чувства. Маша сложила губы бантиком и прильнула к стеклу, оставляя на нём аккуратный отпечаток помады. Мальчик захлопал в ладошки и снова засмеялся. Она послала ему воздушный поцелуй. Тогда он уверенно подошёл к стеклу с обратной стороны и тоже поцеловал. Посмотрел на свой отпечаток. Удивился, что пятнышка нет. Снова поцеловал. Снова удивился. Маша рассмеялась сильнее. Оставила на стекле второе пятнышко. Малыш попытался дотронуться до него пальчиком. Даже слегка потёр, а когда понял, что стереть не получается, смутился.

Маша уткнулась в стекло носом и прижалась сильнее, от чего её ноздри расплылись по стеклу. Мальчуган захохотал и даже шлёпнулся попой на пол. Девушка рассмеялась в ответ, и от её дыхания стекло покрылось изморозью. Она стёрла её рукавом и увидела кончик маленького носа, уткнувшегося в плоскость бронированной двери.

Малыш ещё некоторое время покривлялся, но вдруг отбежал вглубь гостиной, явно заинтересовавшись чем-то происходящим на экране. Ей не было видно, что показывают, но она мысленно благословила тех людей, которые придумали транслировать мультфильмы круглосуточно. Кабельное телевиденье! Маша терпеть не могла зомбоящик, и сама его практически никогда не смотрела, отдавая предпочтение просмотру фильмов на компьютере, но в этот вечер в полной мере прочувствовала всю мощь и спасительную силу этого шедевра человеческого гения.

Кирюша пару минут приплясывал на ковре, периодически хлопая в маленькие ладошки, и снова уселся на своё место перед экраном. По всей видимости, до этого была рекламная пауза, и малыш потерял интерес к телевизору. Теперь же снова начались мультфильмы, а значит, всё же есть надежда, что он всё-таки уснёт.

Только сейчас Маша смогла немного расслабиться и тут же почувствовала, как сильно замёрзла. Зубы стучали. Ноги в комнатных тапочках закоченели до такой степени, что пальцы просто онемели. Короткая юбка, едва прикрывающая бедра, открывала колени, обтянутые тонкими капроновыми колготками. Куртка была довольно тёплой, но долгое сидение без движений на пару с сильным ветром остудили и то, что находилось под ней.

Её трясло. Маша медленно разогнула колени и выпрямилась. От этого стало холоднее. Она принялась топтаться на месте, похлопывая себя руками. Пальцы на ногах заныли от боли.

«Это хорошо. Так должно быть. Значит, кровь растекается. Значит, начинаю их чувствовать. Значит, все делаю правильно. Только не паниковать. Надо двигаться».

Она посмотрела через стекло. Мальчик сидел на прежнем месте и не обращал на неё никакого внимания.

– Умничка, Кирюха. Молодец. Смотри мультики, солнце. Смотри, мой хороший.

Чем больше она двигалась, тем теплее становилось. Постепенно согрелись ноги и ступни. Несколько раз присела и обнаружила, что это согревает ещё лучше. Растёрла снегом ладони и лицо, спрятала руки в карманы и те налились приятным жаром.

– Хорошо, отлично. Ты молодец, Машка. Ты всё делаешь правильно. Ты молодец.

Вместе с теплом вернулась и кое-какая уверенность. Пока всё шло не плохо и это внушало определенный оптимизм. У неё получается согреться, и сил для этого должно хватить до приезда подруги, а малыш так заинтересован мультфильмами, что остаётся только молиться, чтобы рекламные паузы между ними выходили в эфир как можно реже и короче.

Яна просила её покормить сына, но есть надежда, что интерес к телевизору поборет чувство голода и мальчик сможет уснуть без ужина. По крайней мере, Маша на это очень рассчитывала. А что ей оставалось делать?

Стоп! Она даже оторопела от внезапно пришедшей в голову мысли. Такой очевидной и такой простой, что ей даже стало обидно, что она до сих пор её не посетила. Позвать на помощь! Ну, конечно! Попросить, чтобы кто-нибудь набрал номер Яны и сказал, что ей нужно срочно вернуться домой. Хотя, нет… Не выйдет. Маша не помнила наизусть номер мобильника подруги. Тогда хотя бы в полицию! Пусть разыщут их! В городе много клубов, но не так много таких, в которых не побрезгует отдохнуть Янкин благоверный.

Маша подошла к перилам и, перегнувшись, посмотрела вниз. Двор был пуст. Единственным его обитателем был припаркованный автомобиль, мерно мигающий синей лампочкой сигнализации под лобовым стеклом.

Без паники, дорогуша. Чему ты удивляешься? Дом стоит особняком, чёрт знает где от жилмассива. Дом пустой, не заселённый. На дворе второе января. Все сидят по домам, опохмеляются или отсыпаются после праздников. Ясное дело, многотысячных митингов и демонстраций в такое время ожидать, как минимум, глупо. Но рано или поздно кто-то же должен пройти! Это, всё-таки, город. Здесь люди живут. Много людей. Надо ждать. Или орать. Может, кто услышит?

Маша ещё раз окинула двор беглым взглядом, глубоко вдохнула и уже собралась закричать, но влетевшая в лёгкие ледяная пыль тут же вынудила закашляться. На глазах снова выступили слезы. Теперь от кашля, который едва не довёл до рвоты.

– Чёрт… – она перевела дыхание, прикрыла рот ладонью и на этот раз смогла как следует вдохнуть. – Помогите! По-мо-ги-те!!! Кто-нибудь! Спасите! Эй!

Маша прокричала это несколько раз и прислушалась. Ничего, кроме шума ветра. Даже гула машин не слышно. Ветер заглушает все звуки.

Она обернулась назад и посмотрела через окно. Мальчика на месте не было. Маша подошла к стеклу вплотную, и принялась ощупывать взглядом пустую комнату.

– Боже… Где ты, Кирюха? Эй! Маленький! Ты где? Ты куда ушёл?!

Она сама не заметила, как снова сорвалась на крик. На этот раз вовсе не о помощи. Ребёнок не возвращался. Она принялась колотить кулаками по стеклу, но выходило нечто вроде ударов по бетонной стене. Не было обычного в таких случаях дребезжания или звона. Только тихие, глухие удары по твёрдой, плотной поверхности.

– Чёрт, чёрт, чёрт!!! Кирилл!!!

В дверном проёме показался мальчик. Он присосался ртом к маленькой бутылочке. Маша знала эту бутылочку. Из неё он пьёт воду. Она чуть не расплакалась от радости. На глаза навернулись слезы, а губы растянулись в улыбке облегчения. Маша помахала малышу, но тот не заметил. Он прошёл в гостиную, забрался на диван, улёгся на подушку и принялся неспешно пить, забрасывая поочерёдно одну ногу на другую.

– Умница, Кирюха. Какой ты уже взрослый и самостоятельный. Молодец. Умничка. Пей, золотко. А тётя Ася пока кого-нибудь позовёт на помощь. У-у-ух, как тёте Асе холодно, блин!

Пальцы на ногах снова начали коченеть. А ведь прошло не так много времени. Колени ныли от усталости. Хотя, они вполне могли ныть и от холода. Она уже не различала причины.

Вернулась к перилам и перегнулась через них наружу, оглядываясь по сторонам. Все окна двадцать седьмого этажа оказались темными и напоминали амбразуры какой-нибудь заброшенной средневековой крепости. Равно, как и окна двадцать шестого, двадцать пятого, двадцать четвёртого. Только на двадцать третьем этаже светилось кухонное окно и панорамное окно балкона. Вверху вообще всё оказалось непроглядно черно. Видимо, Янина семья пока была единственной, заселившейся так высоко.

– Эй! Помогите! Люди! Ау! Вызовите… вызовите хоть кого-нибудь! Помогите! Спасите! Пожалуйста! Э-э-эй!

«Боже, какой абсурд! Я нахожусь в городе-миллионнике! Среди миллионов людей! В элитном доме, в котором квартира стоит больше, чем я вообще смогу заработать за всю жизнь! Да что там квартира… Здесь одни только окна… Эти хреновы, долбанные, чёртовы окна стоят больше, чем я могу себе представить! И в этих хреновых, долбанных окнах не предусмотрено возможности открыть их снаружи! Ирония судьбы говорите? Вот она ирония! Вот настоящая, мать её, ирония! Меня отделяют три прозрачных сантиметра от человечка, который живёт в этом мире два года! Который в любой момент может выйти из комнаты и взять на кухне нож! Или сунуть пальцы в розетку! Или газ на плите открыть! Или в унитазе утонуть! А я тут стою, среди миллионов людей, и жду, когда этот маленький человечек что-нибудь подобное с собой сотворит! Вот это, блин, ирония!»

3

Маша прислушалась и лишний раз убедилась, что все её мольбы о помощи улетели в ночную, морозную пустоту. Она обернулась, ожидая увидеть малыша лежащим на диване, но обнаружила его стоящим у журнального столика. Тот держал в руках Машин мобильник и старательно водил маленьким пальчиком по экрану.

– Кирюшенька! – Маша прильнула всем телом к стеклу бронированной двери и часто задышала. – Тебе позвонили? Это мама? Малыш! Эй! Заплачь в трубку! Заплачь, мой хороший! Поплачь! Пусть мама приедет! Ну же!

Она кричала что есть мочи и колотила по стеклу, но ребёнок либо не слышал, либо был слишком увлечён новой игрушкой, чтобы обратить внимание на просьбы няни.

– Да зареви ты, твою же ж мать! – Не выдержала девушка и почувствовала, что вот-вот сорвётся на рыдания сама. – Скажи своей рассеянной мамаше, что она заперла твою непутёвую няньку полураздетой на морозе! Заплачь! Зареви! Ну?

Видимо, малыш её все-таки услышал. Он посмотрел в сторону балкона, а когда увидел бьющуюся в истерике тётю Асю, наморщил лоб, выпятил вперёд нижнюю губу и несколько раз всхлипнул.

– Давай! – продолжала кричать Маша. – Реви! Кричи изо всех сил! Рыдай!

Малыш не выдержал и заплакал. Телефон выпал из его рук и упал на пол. Маша не успела заметить, что именно было на экране, но надеялась, что входящий вызов. Пусть Яна и обещала не звонить, чтобы не разбудить ребёнка, но призрачная надежда все же тлела. В конце концов, есть же такая вещь, как материнское предчувствие. Или как там оно называется? И пусть Маше предчувствие пока неведомо, она верила, что эта загадочная особенность присуща всем матерям без исключения.

Мальчик плакал навзрыд. По щекам катился град слёз, а из носа свисла большая, густая капля. Он медленно проковылял через гостиную и подошёл к балконной двери. Маше, вдруг, стало его жаль. Она присела, чтобы её лицо оказалось на одном уровне с ним, приложила закоченевший палец к губам и процедила:

– Ш-ш-ш… Ну, всё, всё, солнышко. Хватит. Прости меня. Хватит плакать. Мама услышала. Теперь она скоро приедет. Слышишь?

Удивительно, но малыш будто и в самом деле услышал её слова. Постепенно плач пошёл на спад, превращаясь во всхлипывания. Он вытер рукавом лицо и вопросительно уставился на Машу.

– Ну что, дружочек? Влипли мы с тобой. Да? – Она постаралась улыбнуться, но закоченевшие мышцы лица позволили лишь скорчить гримасу, отдалённо напоминающую улыбку. – А давай-ка ты поспишь? А? Приляжешь на подушечку, закроешь глазки и уснёшь. Баю-бай. Давай, зайка?

Она сложила ладони вместе, приложила их к щеке, прикрыла глаза и медленно легла на обледеневший пол. Жуткий холод, исходящий от бетона, обжог кожу на ногах через тонкую ткань колгот, но Маша внешне никак этого не выдала, чтобы не спугнуть ребёнка. Девушка немного полежала так и с удивлением обнаружила, что расслаблена. Впервые за время, проведённое на этом проклятом балконе, получилось расслабиться. Ледяной бетон всё меньше жёг кожу, ветер внизу дул гораздо слабее, а веки отяжелели до такой степени, что открыть их теперь казалось чем-то непреодолимым. Она подогнула коченеющие ноги и прижала колени к груди.

«Вот так лучше. Так хорошо. Тепло. Тихо. Тепло…»

Маша не знала, сколько прошло времени, прежде чем поняла, что происходит. Сделав над собой невероятное усилие, открыла глаза. Точнее – приоткрыла. Ресницы успели смёрзнуться и распахнуть веки полностью не получалось. Ночной мороз явно крепчал. Она не могла даже приблизительно определить, сколько градусов теперь было ниже нуля. Но то, что веки смёрзлись, подсказывает, что к дневным «минус десяти» прибавилось, по меньшей мере, полтора таких же отвратительных минусов.

Она подняла голову и посмотрела через стекло. Малыш лежал на диване, свернувшись калачиком. Глаза его были закрыты, а маленькие ладошки аккуратно сложены под пухлой щекой. На полу лежал телефон, рядом валялись несколько игрушечных машин, а под журнальным столиком какая-то белая баночка.

«Слава тебе, господи», – мысленно возликовала Маша, если этот вялый, заторможеный поток нервных импульсов вообще можно было назвать ликованием. Скорее – мысленный выдох облегчения. – «Спит. Наконец-то. Спокойной ночи, малыш. Добрых снов, кроха. Дождись маму. Ты молодец. Ты справился».

Соблазн снова улечься на ледяную бетонную поверхность был настолько велик, что на миг это показалось единственным здравым решением. Мальчик уснул, ей тепло, она согрелась и очень устала. Устала настолько, что для того, чтобы уснуть достаточно всего лишь прикрыть глаза и сделать два-три вздоха. Она будет спать, а когда вернутся Яна и Игорь, они разбудят её и разрешат залезть в горячую, просторную ванную. Конечно, разрешат. Всё же она справилась. Она молодец. Она уложила мальчика спать. Она хорошая няня.

Мысли перетекали медленно и плавно. Веки, моргая, открывались всё с большим интервалом. Щека снова коснулась сложенных ладоней, и голова упала на них сверху. Маша глубоко вздохнула, попыталась подогнуть колени поближе к груди, но у неё не получилось.

Не получилось? Маша снова открыла глаза. Снова попыталась пошевелить ногами, но почувствовала, как колготы тянутся по коже.

– Чёрт, – чуть слышно выговорила девушка. – Чёрт. Что за…?

Она попыталась приподнять голову, но тут же взвыла от боли. Волосы, успевшие вмёрзнуть в лёд, пучком вырвались из головы. Маша непослушными пальцами оторвала от пола остатки вмёрзших волос и приподнялась на локте. При этом куртка издала отвратительный скрип рвущейся ткани. Девушка осмотрела то место, в котором ожидала увидеть разрыв, но обнаружила там только белое пятно льда.

«Я вмерзаю в лёд», – с ужасом догадалась Маша. – «Я примёрзла!»

Нега, которая минуту назад накрыла с головой, улетучилась в один миг. Маша попыталась подняться на ноги, но колготы, которые тоже вмёрзли в подтаявшую от тепла её тела воду, разорвались и открыли на правой голени большую дыру. Кожа под колготами оказалась пунцово-красной. Маша потёрла её ладонью и не без облегчения отметила, что обморожения пока нет. Если бы нога была обморожена, кожа приобрела бы белёсый оттенок.

Держась за стекло, Маша медленно встала на колени и попыталась подняться на ноги. Ступни превратились в ватные подушки, которые казались теперь в два раза больше, чем были на самом деле. Она медленно стащила с ноги один тапок, притронулась ладонью к пальцам и не почувствовала прикосновения.

«Я отморозила ноги!», – пронеслось в голове. – «Боже мой! Мне отрежут ноги!»

Она снова уселась на пол и принялась тереть онемевшую ступню. К рукам чувствительность вернулась гораздо быстрее, чем к ногам, но через несколько минут Маша почувствовала едва заметную боль в пальцах, и паника отступила.

– Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. – Она повторяла эту фразу, как мантру, не переставая массировать ступни. Сначала одну, затем другую, затем снова первую. Когда чувствительность более-менее вернулась, а боль в пальцах стала настолько сильной, что пришлось прикусить губу, Маша натянула тапки и поднялась с пола.

– Вот так. Я снова строю. Больше ложиться нельзя. Даже садиться нельзя. Только ходить. И приседать.

Она, трясясь всем телом, медленно согнула колени и взвыла от боли. Замёрзшие суставы, казалось, скрипели. Придерживаясь рукой за перила балкона, ей всё же удалось присесть.

– Теперь подъём.

Снова скрип в коленях. Маша скорчилась от боли, но выпрямилась.

– И ещё раз.

С каждым разом приседать становилось всё проще. Кровь в сосудах согревалась, разливаясь по всему телу и спустя час желание согреться сменилось диким желанием поесть и выпить горячего чаю.

Малыш всё ещё спал. Под его щекой, на покрывале, которым был застелен диван в гостиной, образовалась маленькая лужица слюны. Маша знала, что это обычное дело для малышей. Просто дети спят так крепко, что просто не контролируют себя. Хотя, такие крохи пока ещё вообще мало что контролируют даже в бодрствующем состоянии. Чего уж говорить о спящих.

Снег прекратился, хотя ветер продолжал буйствовать с прежней силой. К тому же теперь к нему присоединился чудовищный мороз. Она подошла к перилам и посмотрела вниз, надеясь рассмотреть хоть кого-нибудь внизу, но вместо этого увидела, что фонари, до этого освещавшие двор, теперь выключены. Двор накрыла непроглядная темень. И даже если там кто-нибудь был, то теперь она его просто не сможет разглядеть.

Маша попробовала позвать на помощь, но голосовые связки отказывались ей подчиняться. Вместо крика из горла вырвалось только отвратительное сипение. Она сжала руками перила и склонила над ними голову, а через секунду на костяшки пальцев упала первая горячая слеза.

4

Но как следует выплакаться ей так и не удалось. Несмотря на холод, проникший в каждую клетку её тела, по коже разлилась горячая волна.

– Мама, – просипела Маша. – Мамочка родная! Господи, только не это!

Она ринулась к окну и с размаху врезалась в него, больно ударяясь ладонями. Выпученные от ужаса глаза ярко выделялись на фоне раскрасневшегося, обветренного лица. Посиневшие губы беззвучно шептали:

– Только не это, господи, только не это…

Её взгляд, сквозь покрытое обильной изморозью стекло, был прикован к единственному предмету в гостиной. К маленькому, белому пузырьку. Точнее – к белой пластиковой баночке, лежащей на полу под журнальным столиком. Она была готова поклясться чем угодно, что до того, как малыш уснул, её там не было!

Маша щурилась и снова выпучивала глаза, силясь рассмотреть крошечную надпись на боку пластикового сосуда, но тот лежал слишком далеко, и что-либо прочесть с такого расстояния было просто невозможно.

Пару месяцев назад Яна жаловалась Маше на проблемы со здоровьем. Точнее, на бессонницу, которая просто сводит её с ума. А недели три назад позвонила и рассказала, что была на приёме у врача. Тот прописал ей то ли какое-то снотворное, то ли антидепрессанты. Говорила, что лекарство помогает. Достаточно выпить полтаблетки на ночь и… Название Маша не помнила, но была уверена, что если бы смогла прочесть надпись на баночке, то наверняка вспомнила бы.

Она перевела взгляд на мальчика, лежащего без движения, и новая волна ужаса жаром прокатилась по телу. Лицо малыша казалось бледным, а один глаз чуть приоткрытым.

Её нижняя челюсть затряслась, а из глаз непроизвольно хлынула очередная порция слез. Маша билась в рыданиях, сжав кулаки, и не могла отвести взгляда от ребёнка.

– Кирюша… Кирюшенька… Малышик… – Всё это она говорила как-то невнятно, протяжно, будто во сне.

Ветер трепал облепленные ледяными наростами волосы и куртку, мороз сковывал пальцы на ногах, но все это теперь уже не имело никакого значения. Маша была уверена, что баночка, лежащая под столом – это пузырёк от тех самых лекарств. От снотворного, прописанного матери Кирюши. И, если это так, то даже одной целой таблетки будет вполне достаточно, чтобы крошечный человечек уже больше никогда не проснулся.

Маша перевалилась через перила и, изо всех сил напрягая горло, зарычала:

– Помогите! Суки! Где вы все?! Помогите, вашу мать! Ребёнок умирает! Вызовите скорую! Эй! Позвоните врачам! Твари…

Она кричала, пока во рту не почувствовался привкус крови, а остатки голоса не превратились в лохмотья. Результат стараний оставался прежним. Ни единого звука в ответ. Ни единой вспышки света. Ни единой живой души. Никого!

Маша снова обернулась к стеклу и посмотрела на малыша, который за все время даже не шелохнулся. Только лужица слюны на покрывале стала чуть больше, чем прежде.

«Это хорошо или плохо? Если слюна выделяется, значит, ребёнок ещё живой. Так? Или нет? А вдруг он уже умер и это из него вода выходит? Кажется, кто-то говорил, что после смерти человек теряет влагу. Господи, да что же это творится?! Пусть это будет просто слюна! Пожалуйста!»

Она металась по балкону взад и вперёд, как зверь в клетке зоопарка, и сама не замечала, как обгрызает маникюр. Волосы окончательно растрепались и вместе с порывами ветра хлестали по лицу. Глаза девушки хаотично бегали из стороны в сторону, словно ища решения. Мысли в голове путались и всеми силами старались заглушить единственную верную, которая засела глубоко в мозгу ещё в тот момент, когда Маша впервые увидела тот ненавистный пузырёк от лекарств под журнальным столиком. Эта мысль была единственно верной, но вот только здравой её назвать ни у одного вменяемого человека язык не повернётся.

«Ты должна. Ты должна. Ты должна. – Уже твердила сама себе Маша, продолжая грызть ногти, и изредка поглядывая вниз. – Ты знаешь, что должна. Другого выхода нет. И действовать надо быстро. Ещё есть шанс».

Она обхватила голову руками и, не прекращая ходить взад-вперёд, принялась теребить волосы.

«Ты должна. Ты сможешь. Если ты этого не сделаешь, ты всё равно не сможешь жить дальше. Жить и знать, что могла попытаться и не попыталась».

После этих слов Маша остановилась и, сделав три глубоких вдоха, замерла. Её взгляд был устремлён в темноту многометровой пропасти. Простояв так не более десяти секунд, она в последний раз обернулась назад и посмотрела на малыша. Затем, не теряя времени, разулась, вставая босыми ногами на плюшевые тапки, стащила с себя колготки, разорвала их пополам, снова обулась и обмотала каждый тапок капроновыми штанинами. Обувь стала чуть более жёсткой. Резинкой от колгот стянула волосы в пучок и связала их в хвост на затылке.

Она несколько раз присела, чтобы разогреть суставы, затем легла животом на перила и, не задумываясь, перебросила одну ногу на внешнюю сторону. Послышался треск рвущейся юбки.

– Порвалась всё-таки, зараза, – с улыбкой на лице ругнулась Маша, и перебросила вторую ногу.

Ветер, до этого хлеставший только по лицу, теперь обжигал все тело ниже пояса, но по какой-то невероятной причине это даже продавало сил. Не было ни страха, ни сожаления. Была только твёрдая уверенность в благополучном исходе задуманного. Маша встала ногами, обутыми в мягкие щенячьи тапки, на внешний карниз балкона и только сейчас с ужасом осознала, что совершенно не представляет, как она собирается спускаться на двадцать шестой этаж!

Карниз, на котором она стояла, выступал наружу не более чем на десять сантиметров. Пятки свисали над пропастью, а руки вцепились в перила. Если отпустить руки и попытаться присесть, чтобы схватиться пальцами за карниз, то падения избежать не удастся.

– Я не смогу, – беззвучно прошептала Маша. – Не смогу.

Сердце колотилось в груди, дыхание сбилось, ноги начали подкашиваться от страха. Но взгляд на лежащего малыша в очередной раз заставил собраться.

«Всё. Хватит ныть. Уже достаточно наревелась».

Маша посмотрела вниз и ничего, кроме темноты не увидела.

«Так даже лучше. Не так страшно». – Она нервно хихикнула.

Вцепившись в перила покрепче, Маша развернула ноги в сторону и обе ступни твёрдо опёрлись в десятисантиметровый карниз всей своей плоскостью. Пятки больше не свисали над пропастью и даже если отпустить руки, то равновесие удержать будет хоть и непросто, но вполне возможно.

– Вот так. А ты говорила «не смогу». Вот и умница, девочка. Теперь шагаем.

Она сделала маленький шаг вдоль балкона и с удовлетворением отметила, что это было не так уж и сложно. В конце концов, пока она держится за перила, идти по краю пропасти практически безопасно.

Ещё шаг. И ещё. Когда до края балкона осталось не более полуметра, Маша ухватилась одной рукой за вертикальный бетонный выступ, который шёл по всему зданию снизу доверху, и перевела дыхание.

Отсюда ещё можно было увидеть Кирюшу, но она уже достаточно на него насмотрелась, поэтому решила не терзать себя лишний раз. Вместо этого задержала дыхание, отпустила вторую руку, сжимавшую перила, и стала медленно сгибать колени, едва придерживаясь другой рукой за вертикальный бетонный выступ. Если бы в этот момент ветер обрушил на неё свой очередной неистовый порыв, почти наверняка удержать равновесие не удалось бы.

Маша опустилась одним коленом на карниз и тут же схватила его свободной рукой.

«Есть!» – мысленно закричала от восторга девушка, сама не веря в то, что ей это удалось. Мысленно, потому что вслух в этот момент она сказать ничего не могла. Любое, даже малейшее движение, в том числе резкий выдох, могли нарушить хрупкое равновесие, и весь замысел, как и вся жизнь, просто полетели бы к чертям собачьим в густую, ледяную пустоту.

Маша вдруг живо представила, как нога, обутая в мягкую, неудобную обувь, соскальзывает с обледеневшего карниза. Она ещё какой-то миг балансирует на второй ноге. Окоченевшие пальцы, срывая ногти, стараются ухватиться за шершавую бетонную стену, но непослушное тело, потеряв равновесие, уже заваливается на бок и проваливается вниз. В ушах шумит ветер, режущий глаза, перед которыми мелькают однообразные тёмные провалы окон. Затем последнее окно и темнота.

«Интересно, я почувствую боль? Или успею умереть до того, как до мозга дойдёт, что все кости сломаны? А может повезёт, и я упаду головой вниз? Тогда уж точно не успею почувствовать».

Она поспешила отогнать панические мысли и напомнила себе, что от неё сейчас зависит жизнь маленького человечка. Это уже в который раз придало уверенности, и рука, до этого дрожавшая от страха, крепко ухватилась за узкий бетонный карниз.

– Так. Теперь вторая.

Маша задержала дыхание и очень медленно разжала пальцы, сжимавшие вертикальный выступ. Внезапный порыв ветра обжёг голые ноги. Маша взвизгнула и схватилась обеими руками за карниз. Ветер ослаб. Девушка с облегчением выдохнула.

– Готово. Теперь самое страшное. Мамочка, прости меня…

Она прекрасно понимала, что собирается сделать. Прекрасно знала, для чего она это делает. Знала, что иного выхода у неё просто нет. Знала, что мешкать нельзя, каждая минута промедления может стоить жизни малышу. Но здравый рассудок и инстинкт выживания просто вопили изнутри: «Дура! Ты дура! Это полнейшее безумие! Вернись! Ты прекрасно понимаешь, что идёшь на самоубийство! А если ты погибнешь, как поможешь ребёнку? К тому же, ты не можешь быть до конца уверена, что он съел эти таблетки. Вполне может быть, что малыш просто уснул! А ты его бросила! Пока ещё не поздно – вернись! Ты не сможешь удержаться на одних только пальцах, если сбросишь ноги вниз!»

Внутренний голос звучал внушительно и логично. Но все эти доводы разбивались в прах перед одной только вероятностью, что ребёнок может погибнуть из-за её бездействия. Если спрыгнуть вниз, рассчитывая повиснуть на одних только руках на скользком карнизе, то какова вероятность, что удастся удержаться? Маша не знала. Узкий бетонный карниз, на котором налип тонкий слой ледяной корки, был единственным возможным упором, на который она могла рассчитывать.

В голове продолжали роиться, множиться сомнения, и Маша поняла, что если промедлит ещё хотя бы с десяток секунд, то просто откажется от своей безумной затеи, вернётся на балкон, и просто будет смотреть, как медленно умирает двухлетний малыш, которого она так и не решилась спасти.

Маша сжала зубы, до хруста в костяшках впилась пальцами в карниз и медленно опустила вниз одну ногу. Когда нагрузка на руки стала невыносимой, она запаниковала и попыталась забросить ногу обратно, но тут вторая нога сорвалась, и девушка всем корпусом скользнула вниз. В один миг пальцы тоже соскочили. Резкий вдох, глаза округлились, и Маша почувствовала, что падает.

5

Странное дело – человеческая жизнь. Мы рождаемся, принося нечеловеческие страдания своим матерям. Мы растём, заботимся о своём теле, о душе. Мы развиваемся, учимся, стремимся к чему-то. Мы мечтаем. Мы приносим массу беспокойства людям, которые нас любят, а порой и тем, кто нас не любит. Каждый из нас так хочет чего-то достичь, прожить эту жизнь не зря, прожить не впустую. Но, в итоге, мы посвящаем свою единственную жизнь, данную нам нашими матерями в муках, совершенно чужим людям. Не родителям, не себе, а тем, кого мы любим. А порой и тем, кто нас не любит.

Маша ощутила, как ветер, до сих пор обжигавший и бивший по лицу, очередным мощным порывом толкнул в спину, к стене, к спасительному балкону двадцать шестого этажа. Следующий удар в спину оказался гораздо сильнее прежних. Сильным, но недостаточным для того, чтобы выбить из неё остатки жизни. Она упала спиной на перила. Удар пришёлся точно по почкам. Маша коротко вскрикнула и выгнулась в дугу всем телом. Следующий удар уже был о бетонный пол балкона. Девушка скорчилась и на мгновение застыла в немом крике боли. Выл ветер, снова повалил снег. Но, на этот раз, это были не острые кристаллы льда, а мягкие, пушистые снежинки, которые падали ей на лицо и таяли от жара обветренной кожи.

Маша хотела заплакать, но у неё не получилось. Вместо этого к горлу подкатил комок, который вылился в тихий, душащий смех. На глазах выступила влага.

Едва справившись с минутной слабостью, Маша поднялась на ноги. Спина саднила, но не более того. Судя по ощущениям, все кости были целы, и ей это показалось настоящим чудом. Она посмотрела вниз и удивилась тому, какой безопасной может выглядеть высота в несколько десятков метров. С этой стороны перил двадцать шестой этаж теперь был для неё равнозначен высоте кухонной табуретки.

Она приложила ладони к стеклу балконной двери, убедилась, что квартира не жилая, сняла куртку, обмотала ею правую руку и с размаху ударила импровизированной перчаткой о стекло. Осколки посыпались на пол, и для Маши этот звон звучал, как музыка.

Дождавшись, когда последние стекла осыплются, она вошла внутрь. Тепло, которым встретила чужая квартира, показалось жаром из парной сауны. Лицо мгновенно обожгло горячей волной. В голове зашумело. Ноги, изодранные в кровь о бетонные выступы, подкосились, и Маша чуть не рухнула без чувств. В последний момент ей удалось упереться рукой о стену и удержаться от падения. Она коротко перевела дыхание и неровным шагом пошла к выходу.

Спустившись по лестнице на двадцать третий этаж, Маша подошла к двери той квартиры, в которой несколько часов назад горел свет, и, не мешкая ни секунды, вдавила кнопку звонка до упора. Она держала на нём палец, не отпуская, пока не услышала щелчок замка. Дверь открыл заспанный, испуганный мужчина лет пятидесяти. Он стоял в одних трусах и удивлённо пялился на посиневшую от холода, изодранную девушку, которая определённо когда-то была очень даже симпатичной. Девушка же пыталась что-то сказать, но её голос был настолько сиплым, что ему пришлось сильно прислушиваться, чтобы разобрать хоть слово.

Спустя пять минут они оба курили на кухне, а на плите шумел греющийся чайник. Где-то по пустынному зимнему городу неслась карета скорой помощи. Из другого конца города, не менее быстро, ехал внедорожник с заплаканной женщиной на пассажирском сидении и сосредоточенно всматривающимся в заснеженную дорогу мужчиной за рулём. Все они ехали сюда. В новый, элитный дом, на двадцать седьмом этаже которого мирно спал маленький мальчик. Кроха, который скушал перед сном одну единственную таблетку витаминов. Эти витамины его мама давала ему каждый вечер. А он их очень любил.

Мама с папой откроют дверь в квартиру как раз в тот момент, когда малыш, проснувшийся от того, что описался во сне, решит попробовать уже не свои, а мамины витамины. Они лежали на кухне и были очень красивыми, а значит, должны были быть очень вкусными. И он бы попробовал, если бы «тётя Ася» не успела вовремя позвонить маме.