Ричард II у Шекспира, у Дорана и в жизни

Её условно можно разделить на две части, в которых видна попытка психологического параллелизма. Сперва нам представляют плохого, слабого короля (который и человек-то не очень) и сильное, смелое дворянство, честное – слепой зажмурится! Прямо из филатовского вспоминается: “Мажу утром бутерброд – сразу мысль: а как народ? И икра не лезет в горло, и компот не льётся в рот”. И дворянство это обижено самодуром-королём так, что некуда дальше. И под “Вихри враждебные” угнетённое дворянство идёт за своим. Но своего дворянству мало, и жажда власти сжигает их личины, показывая настоящее лицо, которое лицом назвать сложно. Поворотным моментом же становится казнь соратников Ричарда, они не выступали против Болингбрука, скрылись в замке, казнил же он их за то, что близки к королю. Тут меняется и сам Болингбрук, и Ричард.

В драме одним из главных приёмов, конечно, является речевая характеристика. И вот во второй части у Ричарда даже банально больше слов, попросту выражаясь. Если в первой части его реплики немногословны, часто мотивы его действий не передают (как, например, в первой же сцене, где он вроде как странно и малодушно отговаривает от поединка спорящих), зато эмоциональны, то во второй части у него появляются свои монологи, в которых, собственно, основные идеи пьесы и заложены. И мотивы действий, весьма интересные и неожиданные в свете первой части. И заканчиваем мы своеобразным, но прославлением Ричарда. Другое дело, что всё это надо разглядеть, если вспоминать современные Шекспировскому обществу и театру традиции.

Но мы будем говорить о современной постановке Дорана. А это дело иное. Это взгляд из современности. С позиции современного читателя и зрителя “Ричард II” – это вещь огромной гуманистической силы.

Переходя к спектаклю Дорана, нужно упомянуть еще одну особенность пьесы – отсутствие ремарок, выражающих экспрессию. Их вообще крайне мало, либо адресные (кто к кому обратился), либо ремарки-действия, самые общие (вошёл-вышел, бросил перчатку – поднял перчатку).
Такое положение вещей – находка для актера и режиссера. Что хочешь, то и играй. И это же рождает обилие трактовок.

Пара слов об одной из них – открывающем эпизоде мини-сериала “Пустая корона”. Ричарда играл Бен Уишоу, взял Бафту за эту роль, по-моему, вполне заслужено. И многие говорят, что это не Ричард, негодно, плохо, и т.д. Я думаю, тут роль сыграла трактовка.

“Пустая корона” опирается на текст Шекспира, история их мало интересует. Отсюда трактовка Ричарда как символа государя, лишившегося государства. Отсюда узкий диапазон эмоций (они для короля – исключительное дело), отсутствие мотивации (чтобы ее в тексте выделить, надо знать историю). Там своя концепция.

У Дорана спектакль про человеческое получился. И Ричард живой. Как выразился Дэвид Теннант, он играл “нечто противоположное” Уишоу.
И, думаю, очень здесь помогло изучение истории. И в Вестминстер все вместе ходили, и книги читали. И это помогло, но и проблему вызвало – а как же совместить историю с Шекспиром? И не свалился ни в одну из сторон, благо простор для интонации там. Правда, это двухчастный параллелизм сгубило на корню, ну да и не велика потеря.

Рассмотрим обе части отдельно. В первой Ричард Теннанта многогранен, и к абсолютизму склонен, и не сильно страной обременен, и благороден так же, вспомнить хотя бы реакцию Ричарда на насмешку Омерля над изгнанным Болингбруком. Он осаживает кузена. Хотя сам только что весьма вольно о нем высказался.

Теннант прошел по острию ножа, поставив очень сложного человека в ситуации, в которых он не был. Что мы знаем о характере Ричарда? Сложный сплав из острого ума, комплекса неполноценности и абсолютной уверенности в своей богоизбранности. Человек не своего времени. Книгочей, модник, покровитель культуры и искусств, умеющий хорошо говорить и писать по-английски (редкость для двора), поборник гигиены. “Здесь всё моё и все мои”. Настроение что погода. Способный к резким действиям, умеющий выжидать. Мстительный. Благородный. Стремился к миру, укрощал страсти к поединкам денежным штрафом. Капризный и думающий. В 13 лет усмиривший народное восстание и просмотревший подставу дядюшек, из-за чего в народе прослыл лжецом. Наивно верящий в честь. Принимающий решения от левой пятки. Сложный он был.

Поэтому мы видим длинные многозначительные переглядки с Моубреем во время ссоры и поединка (не доказано, но бытовала версия, что Моубрей убил Глостера по приказу короля), поэтому небрежность и недоверчивость в разговорах с дядюшками сразу отсылает и к детству Ричарда, и к делу лордов-аппелянтов, когда дядюшки эти радостно казнили его друзей и наставников, и как-то сразу возникает вопрос – а с чего ему нежными чувствами проникаться к ним? И тут же, тут же эта слепая детская доверчивость, продиктованная этой слепой же уверенностью в своей неприкосновенности, с которой Ричард оставляет страну на дядю.

А потом горе. Так говорят – человек познаётся в беде или в радости. Всё слетает, остаётся главное.

Сцена на берегу по возвращении из Ирландии. Внезапный удар, который приводит к решению и осознанию, что король – человек. Да, здесь истерические ноты, вполне оправданные, здесь страх, здесь слабая рука с мечом. И детское, обезоруживающее отчаяние. Дважды король опускает голову, и здесь – первый раз. И здесь же пророческие слова о судьбе короля и той самой неприкосновенности, которую внушили с детства. А её нет. Не перед Болингбруком – перед судьбой и смертью. Что печально – нет и друзей, один епископ готов сообщить что-то про достойную смерть, а это так себе поддержка.

Мне понравилось мнение, что этот спектакль во многом о выборе. Все вынуждены выбирать. И у Ричарда есть выбор. О, даже многовариантный. И исторически он был таков: сесть на корабль и уплыть, во Францию, к примеру, где или собрать войско, или просто остаться в живых; взять тот небольшой отряд солдат, что оставался, и погибнуть, сражаясь, избежав низложения, унижения и заточения – всех этих радостей жизни; или же добровольно отдать корону. Кстати, с выбором он остаётся один на один. Почему он выбирает последнее? Бегство даже не рассматривается. Бой? Уже в финале сцены он велит отпустить солдат. Зачем? Пусть пашут, у них есть надежда, им умирать совершенно незачем (тут Шекспир развенчивает мысль о короле, презирающем простых людей).

Возможность боя Ричард упоминает и на стене замка Флинт. Мол, чем унижаться, лучше выйти с мечом и пасть. Но это не случается. Почему? Омерль так сказал? Да нет, так сказал Ричард, когда со стены предрёк междоусобицу невиданных масштабов. Она потом и приключилась. Это к слову о государе, не способном думать о стране. Способен, жаль, не так часто то делал. И сразу вспоминается, во что превратился двор без Ричарда – перчаток не хватало, чтобы со всеми “забиться”. Но вернёмся к замку Флинт, есть тут очень важная деталь. В пьесе мы видим миленькое такое противоречие – сперва король говорит о бунтовщике и воре Болингбруке, а потом неожиданно приглашает его в замок, да ещё и в весьма умеренных выражениях, соглашаясь принять все выставленные условия. В спектакле это решено было замечательно – приглашение со слов Ричарда озвучивал Омерль.

Дальнейшая сцена в замке – полууставшее от обречённости отчаяние. Интересно, ведь сыграть обращение к Омерлю можно тысячей разных способов. Но тут мы видим утешение. С диковатыми глазами, потому что самого бы кто утешил, неловко, немножко неуклюже, но король вот не может просто не утешить. Это к слову об эгоисте. И да, это английская традиция – играть Ричарда как минимум бисексуалом, но как же тут всё сказано невероятно, тактично и просто. Сказано, это я не про слова.

Понемногу Ричард теряет одежду – как защиту. Понемногу теряет манеру речи. И манерность исчезает, меняется тон голоса, и иначе он говорит уже. Опять же, у Шекспира он не назван нигде безумцем. И Теннант в безумии его прятать не стал. При этом Нотумберленд замечает, что от горя его речь бессвязна. Это потому что метафоричность в речи появляется, и сама речь более многословна и раскованна, что не характерно для королей, которые вынуждены цедить каждое слово. Только Ричард уже – всё меньше король. И может позволить себе и иронию, и сарказм. И прямоту.

Сцена отречения – это жуткая сцена. К истории отношения не имеющая. На самом деле Ричарда захватили обманом, пока ехал на переговоры, на своём суде он не присутствовал, хотя хотел себя защищать, а корону положил на землю, Богу отдав, но не Генриху. Тут нет защиты. Из одежды только рубашка (традиция сравнения с Христом? Потому что и в “Пустой короне” она же, в тексте одежда не оговаривается). Сердце заходится ещё в замке и продолжает сбоить на протяжении сцены. Сцена безграничного человеческого унижения. Но, как это с людьми бывает, быть униженным и унижаться – это разные вещи. Теннант это играет филигранно. Его Ричарда ногами топчут, а в нём столько достоинства и человечности, что диву даёшься. А победители-герои просто мерзки, слабы, и ведомы. Так уж получается, так выстроена эта сцена, что Ричард тут либо сам действует, либо действие побуждает. И потому для меня самым жутким оказалось завершение сцены. Тот момент, когда Ричард на деле осознаёт, что над собой уже не властен. И это резкий момент. Вот он защищался, требовал, не сделал того, чего не хотел. Но он не может просто уйти. Надо просить. А с десяти лет не просил. И нужно просить у Болингбрука, который это понимает, самодовольно лыбится и длит мучение гаденькими вопросами. Это второй момент, когда Ричард опускает голову, это – момент прожигающего просто стыда и боли. Но и тут не растоптали. В Тауэр Ричард их ведёт, опять же.

Прощание с королевой. Королеве было на момент событий лет 10-11, в жёны её Ричард взял семилетней после смерти первой жены, королевы Анны, говоря, что не в силах привести во дворец женщину, а ребёнка можно воспитать, привыкнуть. И воспитывал, учил, очень привязался. Но, само собой, был ей не мужем, скорее, в молодые отцы годился. У Шекспира она взрослая. Но не очень понятно, зачем она вообще, кажется, служит буфером между более значимыми сценами. Иногда мне казалось, что в уста взрослой женщины он сложил слова ребёнка. Сцена прощания горькая. Король остаётся королём, только зверей, да, не людей. Ричард даже как бы отдалиться от королевы пытается, понимая, что в какой-то степени он уже – источник опасности для неё. И при этом нежен, насколько только это возможно при обстоятельствах. В этой же сцене делает новое пророчество – Нотумберленд своё получит. Кстати, королева вскоре после смерти Ричарда получила предложение выйти замуж за принца Хэла, сына Болингбрука. Учитывая обстоятельства, приказ, а не предложение. Девочка сватов решительно послала, заявив, что у неё траур по мужу.

Последний раз живым мы видим Ричарда в темнице. Что было в реальности? В заключении Ричард провёл около года, потом умер при невыясненных обстоятельствах. Труп его демонстрировали, повреждений на нём не было. Официальная версия – “от душевной меланхолии”. Говорили, что отказался от еды, узнав, что заговор его сторонников раскрыт, лёг, отвернулся к стене и не ел. Были и другие версии – уморили голодом, задушили, зарезали. У Шекспира (тот ещё Мартин) Ричарда убивают. Но перед этим мы его ещё немного видим.

Темница в спектакле – место последнего страдания, осмысления жизни, и о чём говорит Ричард? Об ошибках, значительная часть монолога, метафоричная, уводящая от этих мыслей, удалена. И Доран играет с материалом пьесы, добавляя к музыке ещё один знак любви – объятие пришедшего к бывшему королю конюха. В тексте никаких объятий, там конюх – скорее ещё один способ мучения. А здесь пришёл живой (музыка – она же и чудиться могла) знак любви. И реакция на объятие бесценна – “Меня. Обнимает. Конюх. Памагити”. При этом ни тени отвращения, брезгливости, какого-то неудовольствия (думаю, у короля Ричарда они были бы наверняка, но тут больше чем король – тут человек), тут ключевое слово “обнимает”. И он ещё какое-то время в шоке, растирая запястья, останавливается выше, там, где были обнимавшие руки. И это очень хорошо и очень грустно.

Ну и убийство. Не живут долго низложенные короли. Тут Доран опять меняет ткань повествования. У Шекспира это особый персонаж, слуга, долго слушавший стоны нового короля о страхе заточенном и решивший страх уничтожить. Здесь же убийцей выступает Омерль, что, конечно, обостряет и линию их с Ричардом отношений. И подтверждает мнение хроникёров о нём как о “скользком” Ротленде. Но и тут не всё так просто. В пьесе Ричард проклинает убийцу, называет по имени. Тут это Омерль. И имени его не звучит. И проклятие, кажется, обрезано, не высказано до конца. Потому что это последний удар.

Но Ричард появляется ещё раз – над лицемерно оплакавшим его Генрихом IV, давая нам ясно понять, что думает режиссёр по поводу этой истории.

Генрих V, сын Болингброка, перенёс останки Ричарда в Вестминстер, положив рядом с королевой Анной. И это радует, практически так же, как поклоны после этого спектакля.