Рассказ №43 Восемьсот шестьдесят четвертый

Все случилось, как это всегда бывает с неприятностями, неожиданно и без всякой видимой причины. Ну, не считать же, действительно, причиной собственную лень. Знал ведь еще вечером, что сигарет не хватит, знал же. Но нежелание одеваться и топать под дождем в магазин победило. Победа оказалась пиррова. Теперь, вместо того чтобы дойти до закрывшегося час назад ларька напротив, я шагал в ночной супермаркет в пяти кварталах от дома. Перед тем, как выйти, нажал клавишу «Enter». Моей новой, только что дописанной, программе нужно время, чтобы загрузиться, так не будем его терять. Надо же, каламбур получился. Моя программа, если я все правильно рассчитал, должна поймать это самое время в ловушку. Годы расчетов и ошибок позади, я понял физическую природу времени. Кто у нас величайший ученый? Я у нас величайший ученый! Скоро это признает весь мир. Никуда не денется.
Лучше пройти по железнодорожным путям, срезав часть дороги и сократив маршрут. Благо, по ночам шереметьевские электрички не ходят, и можно не опасаться быть задавленным поездом. Под ногами поблескивал отполированный железными колесами рельс. Эх, не канатоходец ты все-таки. И как они сохраняют равновесие? – думал я, оступаясь каждые три шага. Да что же я такой неловкий? Это все новые ботинки виноваты, – в конце концов успокоил я собственную гордость.
Дождь, слава богу, кончился. Мне даже показалось, что вокруг как-то посветлело, несмотря на позднюю ночь. Я поднял глаза на небо, но оно было абсолютно черным, без единой звездочки. Никогда такого не видел. Обычно тучи, висящие над городом, как губка впитывают в себя его свет. Фонари, реклама, суета автомобильных фар. Я уж не говорю про лазерные лучи, мельтешащие каждую ночь перед местным клубом. Они словно противовоздушные прожекторы из прошлого, выискивали вражеские бомбардировщики над Москвой. А если туч нет и небо чистое, то видно хотя бы несколько звездочек, на мутном московском небосводе.
«Надо же», – удивлялся я, задрав голову и глядя на эти совершенно неправильные небеса, когда уткнулся, наконец, в «Азбуку вкуса» – цель своего ночного похода. Витрины супермаркета были так же темны, как и то, что зияло над головой. Эта темнота была столь красноречивой, что мое бессмысленное дерганье запертой стеклянной двери стало просто символическим жестом отчаяния, а не попыткой войти. Я беспомощно огляделся по сторонам, словно ища сочувствие и поддержку. Здоровый образ жизни надвигался неотвратимо, с пугающей неизбежностью. Ведь мало того, что пришлось гулять ночью и дышать свежим воздухом, так еще и сигарет до утра не намечается.
Только теперь я обратил внимание, что в окружающих меня домах не светилось ни одно окно. Ни одно. Понятно, ночь, но так не бывает, особенно в Москве. При этом было довольно светло, словно призрачное сияние исходило от самих стен зданий. В сочетании с черным небом это напоминало картинку из фотошопа под названием «Негатив». Ну или просто негативную пленку, если кто-то о ней еще помнит.
Обратный путь был ничем не примечательным. Разве только тем, что мне не встретилось ни одного прохожего, у которого я мог бы стрельнуть сигарету. По оживленному в любое время суток проспекту не проехала ни одна машина. К тому же, не горели уличные фонари и не светилась реклама. И еще я натер правую ногу, потому что зачем-то надел новые ботинки, которые купил вчера на распродаже. Неудачные приобретения – мой талант. Бывшая жена не уставала это повторять. Я не спорил. Одним из таких приобретений была она сама.
Настоящие неприятности начались, когда я открыл дверь своей квартиры. Еще из прихожей я услышал негромкое клацанье компьютерной клавиатуры. И в комнате горел свет. Я точно помнил, что выключал его, уходя из квартиры. Ну вот, пока я без всякого толку шатался по ночной столице, в квартиру влезли воры. А как иначе объяснить включенный свет и звуки, доносившиеся из-за полуприкрытой двери в зал.
Оглядевшись вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого и не найдя ничего лучше, чем длинный металлический рожок для обуви, я осторожно заглянул в комнату. Спиной ко мне, в моем компьютерном кресле, перед моим монитором сидел человек. Он медленно повернул голову.
Я думал, что знаю, какие ощущения испытывает человек, когда ему становится страшно. Так вот, я ошибался. Волосы на моем затылке вздыбились, как холка у испуганной собаки, под ложечкой стало холодно, а в голове пусто. На меня смотрел я сам. На нем (или на мне?) был мой любимый домашний халат в мелкую синюю и белую полосочку. Человек сунул ноги в тапочки, которые валялись под креслом (я всегда их снимал, когда работал за компьютером) и встал.
– Как же вы мне надоели! – произнес он с досадой. – Ладно, давай, проходи, не стой столбом. Кидаться на меня не будешь? А то некоторые… Фиг знает, от чего зависит ваша реакция. Может фазы Луны? Хотя, какая тут Луна? Или магнитное поле? Вон там гостевые тапки стоят, снимай свои дурацкие ботинки и проходи. Нога-то болит, небось.
Я с трудом отлепился от косяка двери, который не давал мне упасть, и попятился в коридор. Гостевые тапки стояли на своем месте, возле тумбочки со щеткой для обуви и всякой мелочью. Машинально, словно слегка зависший робот, стянул с себя ботинки. Носок на правой ноге пропитался кровью от лопнувшего волдыря.
– Йод и пластырь в ванной, – крикнул из комнаты незнакомец. – Впрочем, чего это я? Ты и сам знаешь.
Так. Первым делом надо успокоиться. Паника никогда и никому не помогала. От нее только руки и ноги холодеют, а мне нужна холодная голова.
Я, опасливо косясь на дверь в комнату, где был мой непонятный двойник, молча прошлепал в ванную. Тапки нес в руках. Запер дверь и уселся на край ванны. Нога и правда очень болела.
– Слышь, – раздалось с той стороны двери, – а ты случайно не купил сигареты?
Я промолчал.
– Да нет, конечно, чего я спрашиваю. Вы их никогда не покупаете. Просто курить очень хочется. Эй, ты там живой?
Незнакомец постоял еще немного, затем я услышал удаляющиеся шаги. Заклеив, наконец, свою рану пластырем, я осторожно приоткрыл дверь. Из гостиной вновь доносился звук клацающей клавиатуры.
– Проходи, садись. Да не стесняйся. Ты вроде как у себя дома, – грустно улыбнулся мой двойник, когда я несмело вошел в комнату. – Ну мы с тобой и натворили! Вот, сижу, думаю, как все вернуть обратно. Пока, честно сказать, не получается. Может, с тобой что пойму. Понимаешь, с тобой меня станет немножечко больше.
– Ничего я не понимаю, – не выдержал я. – Ты кто? Что, черт побери, происходит?!
– Извини, дружище, устал все это повторять. Ты уже, дай-ка вспомнить, восемьсот шестьдесят четвертый. Или пятый? Нет, четвертый. Точно. Поначалу объяснял вам подробно, но сил уже нет, поверь. Вас слишком много. Да и смысла в объяснениях нет никакого. Надо бы все на бумаге написать и просто давать вам для чтения. Проще будет. Не обижайся, просто поверь и потерпи. Пойдем лучше чаю попьем.
Да что это со мной? Почему я его слушаюсь и ничего не делаю? Почему голова словно набита ватой вместо мозгов? – как-то медленно и лениво думал я, глядя, как странный незнакомец в моем обличье по-хозяйски наливает в мои же чашки кипяток. Стукнуть его сейчас табуреткой, пока он отвернулся к плите, связать и вызвать полицию. Ага, это только в книжках просто получается. Не могу я стукнуть табуреткой живого человека. Он же, словно прочитал мои мысли.
– Да какую полицию? Нет здесь никакой полиции. Ничего здесь нет. Пойди сам посмотри, если не веришь.
Я встал и подошел к окну. Раздвинул шторы.
Первым и самым сильным моим желанием было задернуть их снова. Немедленно. От невозможности того, что я увидел из окна своего девятого этажа, зашевелились волосы на голове.
Под огромным аспидно-черным небом застыл в неподвижности и безмолвии город. Дома, деревья, замершие автомобили, мусорные баки, опоры уличных фонарей – ничто не отбрасывало тени, словно было равномерно подсвечено солнцем со всех сторон. Все было неподвижным и казалось плоским. От неправильности, абсурдности этого зрелища к горлу подступила тошнота. Мозг отказывался анализировать получаемую через глаза картинку. Нигде, сколько я ни присматривался, не было видно людей.
– Что это? Как? – прошептал я в ужасе, но незнакомец услышал.
– Мир до времени. Мир вне времени. Или после. Не знаю. До и после не имеют значения, если нет самого времени. Прошлое и будущее теряют смысл, когда существует лишь настоящее. Как это случилось, ты спрашиваешь? А вспомни, над чем ты работал последние семь лет. И что сделал перед тем, как выйти из дома. Не можешь? Так и знал. Другие тоже не могли.
Я наморщил лоб. Воспоминания крутились в голове, но я никак не мог ухватить их за хвост, чтобы рассмотреть внимательно.
– Я писал программу для… для, – ответ, наконец, проявился, словно из тумана. – Для доказательства дискретности временного потока. Но…
– Вот и доказал, как видишь, Нобелевка наша. Только вручать ее некому.
– Но куда делись все люди?
– Хороший вопрос. По моей, прости, по нашей теории, каждый в своей протовселенной. Как и я, то есть мы. Побочка, так сказать. Все мы живем только в собственном сознании, которое, как и время, разделилось на огромное число сегментов. Я пробовал вычислить, есть надежда, что обратный процесс воссоединения не бесконечен. Мы, наше сознание, постепенно воссоединяется после Большого взрыва временного потока, который мы с тобой устроили. Ты восемьсот шестьдесят четвертый фрагмент. Точнее, пазл. Я вас так называю. А для меня, в моем индивидуальном времени, это уже третий год одного и того же дня. Но с каждым вашим приходом, я становлюсь все более цельным. Пазлы укладываются на свои места, но их очень много. Скажи, какое у тебя самое яркое воспоминание?
Я задумался. Прошлое было словно в густом тумане. Вдруг из тумана как из форточки выглянуло…
– Ленка. Мы на пляже в Турции, на ней зеленый купальник…
– Какая Ленка? Кто это? – перебил меня двойник.
– Моя, то есть наша жена. Бывшая. Мы с ней развелись. Ну, вообще-то, она нас бросила.
– Н-да… А я и не знал, что был женат. Это сюрприз, подозреваю, не очень приятный, судя по твоему кислому лицу. Мог бы и без тебя обойтись. Ну что поделать, из песни слов не выбросишь. Придется и это помнить.
– И сколько еще нас? Ты знаешь?
– Точно не знаю, но по нашим формулам получается несколько десятков тысяч. Там нелинейная зависимость. Короче, долго еще. Очень долго. Вечность минус единица. Ладно, пошли в комнату, кажется уже пора.
Мой близнец подошел к монитору.
– Я запустил эту программу в ноль пятнадцать. Сейчас, – он посмотрел на экран, в уголке которого мигали цифры – сейчас ноль четырнадцать по нашему условному времени. Осталось немного потерпеть. Скоро для тебя все закончится.
– Что со мной будет? – мой голос сделался хриплым от волнения и с новой силой накатившего страха.
– Сейчас сам увидишь. – двойник откинулся на подушку дивана.
Я зажмурился, приготовившись к самому худшему. Боли, смерти?
Ну вот и все, – подумал я, когда внезапно и резко закружилась голова. Помните «вертолеты» в молодости, когда кажется, что кровать стремительно вылетает из-под вашего пьяного тела? Примерно так. И вдруг почувствовал затылком что-то мягкое. Осторожно приоткрыл глаза. Я лежал на собственном диване. В любимом халате в синюю и белую полосочку. Комната была пуста. Конечно пуста! Я… стоп, кто я? И тут воспоминания нахлынули, словно цунами. Запуск программы. Я иду по рельсу, раскинув руки и стараясь удержать равновесие. Именно так мой мозг визуализировал время – гладкий блестящий рельс, висящий в черной пустоте. Шаг, другой. Куда там! Нога съезжает с гладкого и скользкого металла. Мимо меня стремительно пролетают галактики, Вселенная в мгновение схлопывается в точку. Nowhere, nowhen. Чернота.
Постепенно, очень медленно из черноты стали проступать силуэты. Моя комната. Стол, компьютер… Привычная обстановка подействовала успокаивающе. Во всяком случае тошнота отступила. Надо работать. Ведь должен быть способ вернуть все обратно. Должен!
Сев в свое рабочее кресло, я в который уже раз вгляделся в строки исходного компьютерного кода на мониторе. А если так? Пальцы легли на клавиатуру, и я погрузился в мир формул.
В замке повернулся ключ, и входная дверь открылась.
– Как же вы мне надоели, – с досадой сказал я. Отвлекаться от работы не хотелось, но я, все-таки, заставил себя надеть тапки и встал. Из сумрака прихожей на меня смотрел квадратными от ужаса глазами, держа перед собой рожок для обуви, восемьсот шестьдесят пятый.