Рассказ №17 Устала

***
Если так подумать, в произошедшей трагедии целиком и полностью виноват отец. Разбери он вовремя козлы, как неоднократно просила мать, то эта мысль никогда бы не пришла мне в голову. Хотя… Кого я обманываю? Не эдак, так иначе… Но, обо всем по порядку.
***
Еще до рождения братец успел попортить нам всем немало крови. Мать тяжело переносила беременность. Она думала, что просыпается и встает раньше всех. В утреннем мраке раздавались тяжелые шаркающие шаги, скрип половиц под отяжелевшим телом, шум воды в туалете… Эти звуки пугали, и только из-за них я уже невзлюбила брата. До сих пор помню материны глаза по утрам: белки в красных прожилках, набрякшие, с синевой мешки под ними, тусклый блеск поселившейся усталости.
Тяжело вздыхая, она кое-как готовила завтрак. Отец наскоро глотал комковатую пресную кашу, целовал мать и сбегал на работу – пропасть до глубокой ночи. Она стояла у плиты с пустым взглядом, а я жалела ее и со злостью смотрела на едва округлившийся живот.
Это можно считать началом: хмурые осенние утра, отекшая измотанная мать, и отсутствующий отец. Мы не всегда были такими. Совсем недавно красавица-мама вела меня в кино, а самый сильный на свете папа нежно держал за руку. В выходной день мы часто ходили гулять все вместе и даже иногда катались на колесе обозрения. Помню свой визг, и бесконечный восторг от высоты. Все выше и выше, и выше! Вспотевшие ладони едва заметно подрагивали, а сердце замирало от неземного счастья! Все изменилось в ожидании ребенка.
Материн живот рос, а вместе с ним и моя ненависть к брату. Совсем скоро на меня переложили домашние обязанности – мама в положении, маме нужно помогать. А кто подумал обо мне? Хочу ли я этого? Кто-нибудь спросил моего мнения? Бежать после школы домой чтобы что? Сварить куриный суп, потому что матери, видите ли, надоел вчерашний, наготовленный на несколько дней вперед, борщ. Наскоро поесть чтобы? Правильно! Успеть вымыть полы и начисто протереть пыль. Да не приведи Господь пропустить что-то: вой поднимется. Ребеночку пылинка может повредить. Теперь можно и за уроки? Как бы не так! Стирка. От мыльных брызг щиплет в глазах, ледяная стужа сводит влажные пальцы, а ветер уныло рыдает в оголенных ветвях… Изо дня в день, изо дня в день…
Потом я кое-как делала уроки, прислушиваясь к скрежету и стуку по соседству – отец занимался ремонтом в детской. Я не могла сосредоточиться ни на чем: ни на истории античной Греции, ни на решении уравнений, ни на упражнении по русскому… Вздрагивала от каждого удара и думала только об одном: теперь будет еще больше пыли, еще больше…
***
– Внученька, помощница, – бабкина фальшивая улыбка мне сразу не понравилась, – посмотрите-ка: вытянулась как, невеста! Как есть – невеста!
Мать уже лежала в роддоме, а отец торопился закончить ремонт: по квартире распространялся стойкий аромат свежей краски.
– Седни, отдохну с дороги. А завтра, по утречку, с тобой на базар пойдем – говядинки купим, холодец приготовим. Мама с братиком ужо скоро возвернуться… А пока постели мне – отдохнуть надобно.
Стоит ли говорить, что бабка поселилась с мной в одной комнате?
Все придет в норму – долго верила я. Брат родится, мать вернется, отец закончит ремонт и все встанет на свои места. Будет как раньше. Ну, или почти как раньше.
Тогда я еще любила бабушку, но жить с ней мне не понравилось.
– Куды столько срезаешь? – нависала она надо мной, придирчиво разглядывая очищенную картошку. – И кто только тебя учил-то…
А меня никто и не учил. Обо мне вспоминали только если нужно было что-то сделать. И уже давно.
– Тряпку-то выжимай как следует! – доносился с дивана строгий окрик: – Чего мокроту развела? Да воду поменяй.
Я послушно давила тряпку руками, пропуская мутные ручейки грязной воды меж пальцев.
– Свет кто за тобой выключать должон? Чать, денег стоит! – и я мигом срывалась исправлять оплошность.
Бабушкин зоркий глаз всюду следовал за мной, подмечая каждую мелочь. Сначала я думала, что действительно делаю что-то не так, потом пыталась угодить, а позже просто выполняла сказанное машинально, как робот, не думая и не стараясь. Зачем? Все равно найдется повод для недовольства.
***
Брат мне сразу не понравился. Маленькая сплюснутая головка с реденьким пушком черных волос торчала среди вороха пеленок. Лицо какое-то плоское, некрасивое. Постоянно приоткрытый рот, с высунутым кончиком языка, в любую секунду готовый распахнуться в оглушительном крике.
– Иди, погляди на братика-то, чего застыла, – позвала бабушка.
Я наклонилась над кульком, еще не осознавая, что ничего не закончилось, а, наоборот, только начинается.
Забот прибавилось. Стирки, в основном. Братец гадил на выстиранные пеленки с удивительной частотой. А вот спать я стала наоборот – меньше. Много меньше. К ежедневным походам на молочную кухню я отнеслась безэмоционально – какая разница, если ничего не изменить? Отец вновь стал пропадать на работе – не помню его вообще в то время. Тогда-то, наверное, и появилась моя первая искренняя детская мечта: жить как раньше. Без брата.
Просыпаясь ночами на влажных от пота простынях, я прислушивалась: не зовут ли? Не кричит ли ребенок? Иногда он вопил. Часто. Да каждую ночь, чего уж. До сих пор помню этот приглушенный визг вперемешку с бабкиным храпом. Чертовски хотелось спать, но уснуть не получалось.
Скоро я превратилась в настоящего робота: без чувств, мыслей и эмоций. Не заметила, когда уехала бабка. Уехала? Да и черт с ней, скатертью дорога!
Братец спал очень плохо, а вместе с ним и мать. Шуметь строжайше запрещалось. Стоило по неосторожности громыхнуть случайно кастрюлей или ведром с водой, как маленький засранец начинал противно визжать и долго не затыкался. Кое-как успокоив его, выходила злющая мать:
– Совсем сдурела? – яростно шептала она, и я, сжавшись в трясущийся комок, смотрела на нее снизу вверх. – Я спрашиваю тебя: ты совсем сдурела или еще нет?
Я не знала правильного ответа. Результат всегда был одинаков: дрожащее от гнева материно лицо, блестящие глаза в обрамлении черных синяков. Примерно тогда она впервые ударила меня. Звонкая пощечина оставила на щеке багровый след. В этом я тоже винила брата. Кого ж еще?
***
– Он уже давно должен садиться, – услышала я материн голос, домывая полы в коридоре. – Ты заметил бы, бывай чаще дома. Тебе просто наплевать…
– Мне надо кормить вас всех, – оправдывался отец. – Сама знаешь как нынче тяжело с работой – нигде не платят. Может, если бы твоя мама немного помогла…
Тогда мне было не понятно, о чем разговор. Одно я знала наверняка: опять братец. Все проблемы в нашей семье связаны только с ним. Я отжала тряпку и осторожно приблизилась к неплотно прикрытой двери.
– Надо вести по врачам, – хриплым голосом говорила мать. – Это не нормально, слышишь?
– Ну, запишись в поликлинику… что ты от меня еще хочешь?
– Скотина! Ненавижу тебя! Это все ты, ты! «Сына, сына хочу», – передразнивала мать. – «Наследника»! Наследника чего? Дырявых штанов? Или пустых бутылок?
– Да заткнись ты уже! – вскипел отец.
Братец немедленно вмешался в разговор – заверещал как резанный. Я успела отскочить в сторону и склониться над ведром, когда дверь распахнулась, и взбешенный отец протопал по свежевымытому полу к выходу.
– Принеси молока, – закричала, обращаясь ко мне, мать. – Живее!
Я увидела ее мокрое от слез лицо, когда подавала бутылочку.
***
Братец сумел сесть только через год. Пошел еще через полтора. Отец не увидел этого – пропал. Бросил нас. Я не думала об этом, только иногда завидовала немного. Бабка переехала к нам насовсем, но меня это уже не заботило – могла ли жизнь стать от этого хуже? Вряд ли. От этого – вряд ли.
Мама на работу так и не вышла – все свое время посвящала брату. На что мы жили тогда? Не знаю. Знаю, что донашивала одежду добрых чужих людей. Питалась, в основном, макаронами да картошкой. Порхала по квартире как привидение. Удобное такое привидение – прислужник. Внимание на меня обращали только по необходимости.
Брата я старалась избегать – этот толстый пацан с вечно слюнявым ртом внушал мне отвращение и ужас. Ночами часто снились черные, лишенные блеска осознанной мысли глаза. Я просыпалась от страха и долго плакала, сдавленно хлюпая в подушку. Мать же, как будто издеваясь, все больше времени заставляла заниматься с ним. Упражнения дурацкие какие-то… Будто это ему могло помочь. Будто ему вообще что-то могло помочь! Он же или тупо сидел, уставившись в окно, или внезапно, беспричинно бросался на меня, стараясь побольнее укусить кривыми зубами. Когда этого не удавалось, орал как резанный. Только мать могла его успокоить. Она что-то негромко напевала, поглаживая спутанные волосы, и бросала на меня полные ненависти взгляды.
– Ты обязана помогать брату. Он не такой как все. Ему требуется помощь и внимание, – вдалбливала мать не по одному разу на дню. – Заботиться о нем. Ты же старшая сестра!
А пацан становился все более и более агрессивным к любому кроме нее. К любому? Да у нас никто и не бывал. В своей жизни, кроме нас с бабкой, он видел лишь нескольких врачей.
Я слушала, кивала головой и внутренне тряслась от ужаса – проводить с ним больше времени было для меня величайшей пыткой.
***
В школе я училась неважно: кое-как перебивалась с двойки на тройку, но учителя, в конце концов, всегда вытягивали. Шептались за спиной, мол, какая у девочки нелегкая судьба. Бросали взгляды полные фальшивого сочувствия, когда думали, что не вижу. Я давно привыкла к такому отношению. Смирилась и принимала его как должное.
Все изменилось с приходом новой англичанки. Неброско, но со вкусом одетая женщина мне сразу же понравилась. Лет ей было чуть за сорок, но выглядела она гораздо моложе. Говорила всегда тихим и спокойным голосом, обращаясь к ученикам исключительно на «вы». Одного этого в нашей школе достаточно чтобы запомниться.
Как-то в середине марта, когда солнце игриво заглядывало в просвет рванных облаков, а домой не хотелось особенно сильно, англичанка попросила меня задержаться после урока. Он был последним, а домой я совершенно не торопилась.
– Я не хочу лезть не в свое дело, – начала она, – но считаю своей обязанностью поговорить с вами и не буду ходить вокруг да около.
Я вскинула вопросительный взгляд.
– Ваши знания абсолютно запущены, – я, к собственному удивлению, покраснела. – Они обрывочны и хаотичны, но я вижу в вас большой потенциал и способности к иностранным языкам.
Тогда я сильно удивилась. Не знаю уж чему больше: вере в меня или доброму слову.
– Немного наслышана о вашем… эм… положении, и не собираюсь лезть в душу.
Не в силах выдерживать спокойный взгляд из-за стекол очков, я опустила глаза. Защипало в носу. Я чувствовала огромный стыд за себя и свою семью. И ненавидела брата. Боже, как я ненавидела его в этот момент!
– Впереди у вас девятый класс – еще есть время подтянуться. С вашими способностями – это вполне реально. Это позволит получить достойное и востребованное, по нынешним меркам, образование. Подумайте об этом, – она осторожно подняла мое лицо за подбородок и заглянула в глаза. – Я помогу.
Я залилась пунцовой краской, а в глазах стояли слезы. Она отпустила меня и отвернулась к окну. За это я буду благодарна ей до самого конца.
Глядя в оконную даль, она добавила:
– Обучение, правда, в другом городе. Придется пожить в общежитии, но, уверена, вы справитесь.
Ошарашенная от счастья, я не смогла произнесла ни слова.
***
Мать старалась говорить спокойно – братец копошился возле нее, к удивлению, не обращая на меня никакого внимания.
– Английский, говоришь? – пацан с трудом вскарабкался на диван, размазывая длинную соплю по пути.
Я кивнула.
– Русского не хватает? – он с восторженным ревом спрыгнул на пол, ударился головой и заревел. – Тш-тш-тш! Осторожнее, малыш, – мать погладила ладонью лоб, и брат просиял кривой слюнявой ухмылкой. Меня передернуло.
– Зачем тебе, я спрашиваю, – голос матери дрожал от злобы.
Он вновь принялся покорять вершину.
– Смогу выучиться, найти хорошую работу…
– У нас нет на это денег, – отрезала мать, а брат опять неуклюже свалился.
– Можно учиться и бесплатно, – я попыталась отстоять мечту, – я смогу. Есть общежитие для тех, кто из другого города…
– Ах, вот оно что!
Брат проковылял мимо меня – я не смогла сдержаться и едва заметно дернулась.
– Осторожнее, там высоко, не надо, – устало попыталась остановить его мать.
Тут же грянула буря: слезы, сопли, ослиный рев. Ладонью одной руки он сгреб волосы, а кулаком другой принялся беспорядочно лупить себя по голове.
– Видишь, что ты наделала! Тш-тш-тш! И думать забудь! – она подбежала к сыну, стараясь успокоить. – Ты нужна мне здесь! И будешь здесь!
Тогда мне показалось, что глаза братца злорадно блеснули из-под материной руки.
***
Кажется, будь у меня немного больше времени! Будь у меня возможность перевести дух в этом чертовом нескончаемом забеге внутри колеса…
Несколько дней после запрета матери прошли как тумане. Я чувствовала себя опустошенной и обманутой. Кто обманщик? Англичанка, давшая ложную, но столь упоительную надежду? Или мать, отнявшая ее? Я не могла ответить на эти вопросы. Слишком устала. Не могла и не хотела больше думать ни о чем.
Я бродила как сомнамбула: готовила, убирала, занималась с ненавистным братом, спала… На третий день, возвращаясь из школы, я увидела в подъездном коридоре старые козлы отца. Заляпанные известью и покосившиеся, они будто бы смеялись надо мной.
– Сбежал, – скрипели они. – Сбежал!
Я открыла дверь и услышала в спину:
– А ты – нет!
Как через толстое одеяло, доносился издалека голос матери, и довольный нечленораздельный лепет братца.
– Бу-бух! – громкий стук ознаменовал приземление покорителя вершин на пол, и сразу в след –громкий рев.
Мои руки бессильно повисли.
– Отец сбежал, и мне надо, – прошептала я.
– Дочка, ты пришла? – позвала мать из комнаты. – Разогрей покушать!
– Да, мама, – не раздеваясь, бросила на кухонный стол эту тетрадь. Достала из ящика моток бельевой веревки.
Заканчивая свою писанину, слышу бабкин громкий храп – опять дрыхнет. Поглаживая веревку, ощущаю каждое грубое волокно. Надеюсь, что и я, наконец, скоро смогу отдохнуть.