Рассказ №9 Меотийская рапсодия

Не спрашивайте в Херсонесе, Ольвии, Пантикапее – во всей Таврии! – о грифонах. Потомки рыбаков-лестригонов пожмут плечами, словно не ведая, о чём речь. Скифы не ответят, а про себя посмеются над пришельцем из чужих земель. Эллины же наговорят столько всего, что сами себе поверят. И никто не узнает, где заканчивается правда и начинается вымысел.
***
Ах, какие кони у исседонов! Горячи, стремительны, все огненно-рыжей масти. Видно, от крови скакунов самого Гелиоса! Вольно скачут их табуны по степи – от берегов Тихого Танаиса до уступов Рифейских гор, от эллинских полисов на Меотиде до поселений одноглазых аримаспов.
Ах, какие юноши у исседонов! Храбры и сильны честолюбивые удальцы. Не зря выводят свой род от Борея, буйного северного ветра! На все четыре стороны света затевают они набеги. Тревожат и рыбаков у синего моря, и пастухов средь моря трав. И к заклятым врагам-аримаспам влекут их сокровища, что те оспаривают у стерегущих злато грифонов.
Ах, какие девушки у исседонов! Стройны, пышноволосы, синеглазы. Ни одна не уступит красою нимфам или дриадам. Птицы степные, птицы лесные и те, дальние, приморские – все слетаются на их песни! Поют девы об огнегривых конях, о смелых наездниках, о привольном крае потомков Северного Ветра поют.
А одна краше всех: стан тонкий, словно берёзка, тёмные косы – то ли хмелем вьются, то ли змейками шею обвивают, а глазам небеса, озёра, да степная вербена свои краски отдали… Хороша Тиргатао, дочь вождя исседонов Сагилла! И воля с разумом у неё под стать телесной красе.
Прослышали о Тиргатао златолюбы-аримаспы. Не знают сказители – впрямь на красу небывалую польстились, или решили покончить с вековой враждой? Но только прислали аримаспы богатые дары, а среди драгоценных украшений и редких мехов покоилось диво невиданное. Камень – не камень, металл – не металл… яйцо! Выкрали его одноглазые златолюбы прямо из гнезда грифона, да и прислали соседям. Пойми, зачем! Не принять – обида, а их и без того много меж племенами. Принять – а ну как Владыка Неба за своих птицеклювых собак заступится?!
Долго судили старейшины. Но что будешь делать, если любой выбор грозит бедами? И сама Тиргатао решила: надо ей в одиночку уйти от исседонов, и яйцо увезти туда, где ни кара Владыки Богов, ни злоба аримаспов не падут на родную землю. Навьючила дарами коня, вскочила на другого, третьего в завод не позабыла – и, таясь, поспешила в закатную сторону.
Гордился отец её умом, ибо отвела Тиргатао беду от племени. Гордился – и скорбел, ибо пришлось указать соседям-недругам след беглянки.
Ещё больше возгордился бы вождь Сагилл, когда б узнал о подвигах дочери! Сперва задерживала погоню Тиргатао, понемногу выбрасывая драгоценности. А когда растянулся отряд преследователей по степному простору, начала петлять, как матёрая волчица. То на водопое врагов подстерегала, то к ночному костру подкрадывалась. Четверых аримаспов сразила меткими стрелами, двоих копьём быстрым пронзила! Видно, не зря девы исседонов с малых лет наравне с юношами воинское умение постигают.
Долог путь в степи. Долог – и короток: от воды к воде, от тополиной куртины к берёзовой роще. Где по густотравью, выдирая ноги из сплетения стеблей, а где проплешинами солончаков, увязая то в песке, то в жирной грязи иссохшего озерца. Наконец, достигла Тиргатао водной дороги: великая река Ра приняла её во влажные объятия. Не испугалась дева широкого потока – переплыла. А на правом берегу задержалась. Великое чудо, невиданное людьми довелось ей познать: появился из каменно-чёрного яйца птенец-не птенец, зверёныш-не зверёныш, крылатый котёнок или четвероногий орлёнок?.. Грифон!
По-птичьи кричал малыш, звал родителей – а потом, как водится у неразумных дитятей, принял за мать первого увиденного. Согрела Тиргатао приёмыша, дичиной накормила. Ведь не виноват грифон в её судьбе, сам, как и она, лишён и семьи, и родных гор Рифейских!
Два дня прожила Тиргатао на излучине Ра, пока птенец-котёнок не окреп. Нарекла его Радамом, так исседоны издревле первенцев называют. И верно ведь – чем не сын ей грифоний отпрыск?! На третье утро жизни Радам вкогтился в плечо Тиргатао, и держался даже когда она села верхом на коня. Пора продолжить путь вслед за солнцем!
Неспешно следовала Тиргатао вдоль левого берега Танаиса. Вскоре стали попадаться караванные тропы, места стоянок – на холмах следы вьючных животных и колеи повозок, у воды следы причалов гружёных челнов. Страшно одному в безлюдной степи, а одному в чужой стране и того страшнее! Опасалась девушка злоумышлений, и не торопилась навстречу торговцам либо поселенцам. Так и случилось негаданное: повстречалась Тиргатао с молодым эллином, что бежал от пленивших его скифов.
Столкнулись у водопоя, стояли – смотрели. Не замечала дева изодранной одежды, грязных ног, всклокоченных волос и запекшейся крови на ранах – только яркий взгляд молодого волка на человеческом лице. А юноша всё рассмотрел в единый миг – тёмные косы бронзовотелой красавицы, синь бездонных глаз, нежно-розовые лепестки губ, копьё в руках и малютку-грифона на плече… Уж не богиня ли явилась беглецу?! Склонился он, как перед изваянием Афины:
– Кто ты, дева?
Но не ответила Тиргатао, не знавшая языка эллинов. Сама спросила:
– Кто ты, воин?
Понял её беглец, ибо язык исседонов схож со скифским. Догадался, что не богиня – смертная говорит с ним, и ответил на языке обитателей Степи:
– Я Ликий, сын Аристокла, житель Кремны.
И услышал в ответ:
– Я Тиргатао, дочь Сагилла, из племени исседонов.
Известно: дороги двоих пересекаются по воле Богов. Вместе продолжили беглецы путь – уже недалёкий, ибо к полудню третьего дня завидели стены эллинского поселения торговцев, называемого по имени реки Танаис.
Знали танаиты жителя соседней Кремны, ведь происходил Ликий из рода основателей города. С радостью помогли эллины сородичу, а Тиргатао стала их гостьей. И дивился весь народ Радаму и его приёмной матери!
Весь следующий год стал праздником в Кремнах. Пиры устраивали родичи Ликия в честь его возвращения. Пением, плясками, представлениями наполнили дни, словно драгоценные кубки до краёв налили густым хиосским вином, смешанным с тягучим майским мёдом. Богатые жертвы получили храмы и жрецы всех Богов. На играх состязались лучшие из лучших юношей, и щедрыми были награды победителям. На охоту отправлялся Ликий с друзьями – и там царил блеск оружия, пышность нарядов, изысканность угощений.
Везде рядом с ним исседонская дева. Всё удивляло Тиргатао – странные обычаи, великое мастерство, самый облик эллинов. Каждый день радовал новизной и яркостью, и, если бы не тоска по дому, иного счастья она бы не искала. Быстро познавала эллинскую речь, а её рассказы о нравах далёких племён, о степных дорогах и редкостях дальних стран очень ценили купцы, оплачивая сведения полновесной монетой.
Что проще и что удивительнее чувства, посылаемого людям благой Афродитой?! Ещё не понимала Тиргатао, отчего разгорается её сердце при виде Ликия, ещё не думал Ликий, о чём тоскует его душа без Тиргатао – а уже каждый миг, проведённый порознь, казался им тусклым и холодным. Только ожидание новой встречи согревало радостью.
И грифон радовал. Рос прямо на глазах – на исходе лета огрубели перья, окрепли крылья, а в день равноденствия впервые взлетел Радам, к восторгу всех, кто это видел! Сперва неуклюже, затем смелее, а потом не хуже степных орлов стал на крыло юный грифон; выучился парить, как лунь и настигать добычу, как ястреб – и стремительней сокола падать из поднебесья на выбранную цель.
Осень, зима – холод, скука. Замерзает мелководная Меотида, замерзает Тихий Танаис. Редкая радость проехаться, размять застоявшихся скакунов, но налетит буран – и снова тоска в уютной затхлости городских жилищ. Степь под снегом, только ветру ничто не мешает свободно нестись от края до края… и грифону! Охотником стал Радам, добытчиком. Не заботится приёмная мать о пропитании да о тёплой одежде – быстрокрылый птицелев приносит зайцев и лис, сайгаков и волков прямо к её порогу. А как ревновал грифон к стремительным исседонским скакунам! К исходу зимы впервые села на его спину Тиргатао. Хоть и легка дева, но ещё не набрал полной силы Радам, едва взлетев – опустился на землю. Ластится, словно щенок, прощения просит… На Ликия поглядывает недобро: зачем он тут? Словно провидел грядущее молодой грифон!
В разгар весны молодые воины собрались в поход. На южный берег Понта, в землю амазонок отплывал могучий флот многих полисов. А по возвращении Ликий хотел сыграть свадьбу – и не со знатной девушкой, просватанной для него родичами в Пантикапее, а с изгнанницей Тиргатао. Но Боги судили иное.
До самых осенних бурь не было вестей о дружине, отправившейся на юг. А когда вспенил гладь Меотиды грозный Борей, сквозь грозные валы едва порвался на родину корабль. Первый из трёх, что так недавно унесли за горизонт несытую славой молодёжь. Вернулся Ликий!
Богатую добычу привезли удальцы – и тяжкий груз, горькую долю всех, живущих мечом: память о павших друзьях, стыд за свершённые бесчинства и тревожное ожидание мести…
Не далеко отстала от эллинов крылатая Немезида. Следующий корабль стал игрушкой ветра и волн, погиб в Киммерийском Боспоре. А, может, и к лучшему такая участь? Ведь последний отряд сгинул ещё горше – улучив момент, вырвались на свободу пленённые эллинами амазонки, и вдоволь потешились, отыгрались за поражение у берегов Термодонта! Поколением позже объявился народ сарматов, считающих себя потомками тех самых воительниц; а той осенью в Кремнах прознали: выбросило море судно с амазонками на скифский берег, и поднимают девы-мужеубийцы всю Великую Степь против эллинских городов.
Посреди свадьбы Ликия и Тиргатао явился вестник: в осаде Танаис! Не успели вооружиться как следует жители Кремны – а враг уже здесь, под стенами полиса. Много чего не успели эллины: ни вести переслать другим городам, ни самим укрепиться как следует – едва ворота закрыли, а запасов оружия и снеди не сделали. С бессильной яростью смотрели кремниты, как выжигают пришельцы поля и предместья, режут скот, грабят и убивают не успевших укрыться за стенами.
Кто сказал, что «дни текут», тот не жил в осаждённом городе. Не выйти из ворот, стряхнув зимнее оцепенение прогулкой ли, охотой. И в море не выйти – мутный кристалл льда не пропускает корабли, не держит всадника, а пешему слишком долго и трудно идти туда, за горизонт, искать помощь в таврийских полисах или землях синдов. Осеннюю слякоть давно сменил пронзительный ветер, окаменевшую грязь чуть укрыл снег; в Кремнах уже в начале зимы не хватало пищи, да и дрова почти закончились. По степи рыскали стаи хищников – и голодные звери, и озверевшие люди. Ночью бросали факелы, днём стреляли со стен, отпугивая четвероногих и двуногих волков.
Из Пантикапея прилетел голубь с вестью надежды: там собирали помощь, вооружали войско, готовили корабли. Но как дотерпеть до тёплых дней, дней открытой воды и попутного ветра?! Страдая от лютого мороза, в одну из ночей люди разбили причалы и сломали навесы, защищавшие корабли… а молодожёнов согревал очаг Гестии! То всем известно: в семье тепло одному – тепло обоим.
К середине зимы голод стал невыносим, и Тиргатао отдала своих коней приютившим людям, своему нынешнему народу-кремнитам. Плакала, но понимала: иначе нельзя! Ей с Ликием всё-таки было легче – крылатый кормилец через день-другой охотился в отдалённых урочищах. Кормил семью, словно чувствовал, что приёмная мать готовится подарить жизнь новому человеческому существу. И весь город с надеждой ждал весны, но гласит поговорка жителей Степи: кочевник – как гусиный лук, пришла весна – и он тут! Чуть только сошёл снег, орды варваров подошли под самые стены, и стрелы с обеих сторон находили жертвы едва ли не ежечасно.
От восхода до заката – столько времени летит почтовый голубь из Пантикапея в Кремны в дни равноденствия. Больше нет льда, и ветер попутный, за двое суток могли бы дойти корабли… не придут! Слишком мало воинов осталось у боспорских эллинов, каждый город Понта и Меотиды в осаде. Крепки стены Пантикапея, открыта его гавань для судов с рыбой и хлебом, маслом и вином, но не хватает сильных рук: к себе зовут кремнитов, не желая биться за чужие дома на чужом берегу.
Выпало жителям Кремны участь, выпавшая их предкам сотню лет назад – бежать за море. Но хватит ли на всех кораблей? Что удастся взять с собой, кроме горсти земли да священного огня из храма Деметры?.. а у Тиргатао забота о Радаме: невозможно оставить – а как возьмёшь с собой? Вырос грифон, стал крупнее любого из рослых фессалийских жеребцов. Нет ему места на судах, и так потрёпанных зимними бурями.
Знал бы Радам, куда лететь! Понимал бы человеческую речь – легко добрался бы до Пантикапея, обогнав свою семью, либо вылетев вслед кораблю, ушедшему за горизонт. Но не может даже самый разумный из зверей проникнуть в людские мысли. Значит, надлежит людям решать, как поступить.
– За мной последует Радам на быстрых крыльях, и не хватит ему сил на два дня и две ночи полёта, – говорит Тиргатао. – Если ты, муж мой, выпустишь его на закате, тогда он с высоты сможет увидеть корабль. Догонит, а там и заметит, куда правит кормчий. Долетит до берега, когда устанет. А когда отдохнёт – вылетит навстречу. И опять увидит меня, и снова обгонит судно, возвращаясь на сушу.
Говорит Тиргатао, а у самой слёзы. Гладит шею, голову, крылья грифона. Перья перебирает. Глаза от удовольствия жмурит Радам, кончиком хвоста играет. Кивнул Ликий:
– Лучшего не придумать. Не годится вас разлучать. Сделаю, как ты сказала.
Хочешь рассмешить Богов – объяви о задуманном! Не успели кремниты взойти и на первый корабль, как вся Степь всколыхнулась! Пошли на приступ косматые скифы и беспощадные амазонки; конные – сея губительные стрелы, пешие – заваливая ров охапками хвороста, подступая с лестницами, меча арканы на выступы стен. Бросились эллинские воины на подмогу оставшимся на постах, яростно схватились в рукопашной… и всё забыл Ликий, ничего не видит – только стрелу в груди любимой!
С приходом розовопёрстной Эос очнулась Тиргатао – утренний ветер остудил жар от злого яда скифской стрелы. Огляделась. Людно, тесно на корабле. Едва не опрокидывается перегруженное судно. Волны меотийские, волны гнилые едва борта не перехлёстывают. Рядом Ликий, за руку держит, влажной тряпицей отирает жене холодный пот… а где грифон?!
Из поднебесья клёкот: следит Радам за матерью, кружа меж небом и морем. Подлетел ближе, взглянул в глаза, опять поднялся на ладонях ветра. Видит Тиргатао, видит Ликий, все эллины видят – устал грифон. Тяжко, медленно вздымаются и опускаются крылья. Повис кончик хвоста, поджались когти, то и дело широко раскрывается клюв… Близко, низко, едва не касаясь волн скользнул Радам, выправился, вновь набрал высоту; ещё разглядели люди – кровью налиты глаза грифона, потемнела шерсть на его боках. Вторые сутки держится в небе лев-орёл!
Стих ветер. Застыли волны, не море Меотида – зеркало серебряное с замершей мухой-кораблём. Слёзы текут по лицу Тиргатао. Солёные, солонее, чем вода Меотиды. Горькие, горше степной полыни. Шепчет Тиргатао мольбы всем Богам, каких только вспоминает: просит послать бурю, что отнесёт Радама на берег; брошенное судно просит послать навстречу, чтобы присел-отдохнул грифон; клочок земли поднять из пучины просит!
Молчат люди. В смертной тоске стонет грифон. Громко хлопают отяжелевшие крылья. Всё реже… Вот заплескали суматошно, надрывно!.. Ещё раз вознёсся Радам высоко-высоко – и нигде окрест не увидел берега. Кинулся на корабль в последней надежде хоть как-то спастись. Как на сайгака или волка в зимней степи кинулся… И грудью встретил рой острожалых стрел!
Медленно шевелятся мушиные лапки – корабельные вёсла. Медленно уходит судно от алого пятна и нескольких перьев на морской глади. И всё солонее и солонее становится Меотида от слёз и крови, крови и слёз.
***
Не спрашивайте в Херсонесе, Ольвии, Пантикапее – во всей Таврии! – о грифонах. Некому о них рассказать. Нет больше могучих рыбаков-лестригонов, прогнали их стремительные киммерийцы. Нет и киммерийских всадников с глухой речью – их вытеснили скифы. Нет и буйных скифов, побитых-рассеянных сарматами. Эллины расселись по берегам морей, словно лягушки, только их и слышно. Появятся им на смену другие народы – расскажут иное. Быть может, и о грифонах расскажут.