Рассказ №19 Эго ест хомо

Фарш вываливается из круглых отверстий весёлыми, жирными, красными червями и образует рассыпчатую гору. Альберта выключает ржавую дребезжащую мясорубку и отставляет тяжелый таз с готовым парным фаршем на стол к бабе Мане. Старуха быстро делит склизкую массу на порции и укладывает в морозильную камеру. На плите кипит и подрагивает огромная замызганная кастрюля набитая банками “тушенки”. Влажный пар оседает потом на лицах женщин.

Вроде бы идиллическая картина: женщины за готовкой, – вечный сюжет со времён первых наших предков. Но клубится пар над кастрюлей с мясом, и лица колеблются в этом странном живом мареве. Древнейшее основание Вавилонской башни человеческих потребностей показывается из-под земли; забытый всеми зов неожиданно прорывается сквозь тишину улиц покинутых городов, и лица женщин вытягиваются обезьяньими мордами с клыками, которыми они когда-то рвали своих сородичей, становясь людьми.

Баба Шура убавляет огонь под кастрюлей. Альберта разбирает мясорубку и кидает её части в мойку. На ноже намотаны сухожилия и плева.

– Котику, котику отдай! – визгливо приказывает баба Шура, во рту у неё мелькает что-то блестящее, стальной зуб? нет, пирсинг под языком.

Альберта ногтем сковыривает массу и бросает рыжему коту, сидящему у ног. “Лакомство” попадает коту прямо в левый глаз, и он нервно трясёт головой, стряхивая подачку; затем нюхает её, но не ест. Митя сыт обрезками настолько, что не может смотреть на еду и с трудом сдерживает рвоту.

– А ведь не подумаешь, что столько фарша получится, – довольно чавкает баба Маня, обсасывая с костлявых пальцев липкий мясной сок.

– Оставили комочек? Леночка собиралась беляшей напечь, – спрашивает Альберта. В ее руках губка, истекающая пеной, словно пасть бешенного пса.

– Ленка в ванной отмачивается. На целый день, поди, зависла. Борис Дмитрич ее ночью ждет-с, – баба Шура кряхтит, что должно быть означает пошлый смешок.

– Как же? Сегодня же моя очередь, – Альберта непонимающе смотрит на старуху, прекращая мыть посуду.

– Наказал он тебя, – баба Шура не скрывает удовольствия от того, что ее Леночка перешла в фаворитки Бориса Дмитрича.

– Как же? – повторяет Альберта, дергаясь так, словно в ее панталоны набились тараканы и щекочут, царапают мелкими щетинистыми лапками. – Они с квартиры Меньшиковых. Я тут при чем?

– При том, – отвечает баба Шура, – что у Костика была твоя карточка. Они собирались бежать. С твоей карточкой. Иди мусор лучше снеси к Стене Плача, – и старуха смотрит на Альберту мило так улыбаясь, а глаза, как у Джоконды, – злющие.

***

– Лёша, ты к завтрашнему Уроку новый абзац нашего Бэ-Дэ выучил? – спрашивает тощий Миша.

“Школа” расположена на чердаке “путинской” высотки – длиннющего серого двадцати пяти этажного дома с тремястами тридцатью тремя подъездами, с двумя парами горизонтальных лифтов в подвале: грузовым и пассажирским и роем дронов-доставщиков, управляемых искусственным интеллектом дома. Почему высотка? Ну это если поставить её “на попа”, то она будет самым высоким зданием в мире.

– Выучил. Но не пойму про что он, – отвечает Лёша.

– А вдруг спросит?

– Кто? Борис Дмитрич? Да он обычно не спрашивает про “про что”.

Воцаряется неловкое молчание. Лёша и Миша думают о книге Бэ-Дэ, но каждый по-своему. Лёша думает, может ли быть такое, что Бэ-Дэ сам не понимает своих книг, а Миша – сможет ли кто-нибудь понять смысл книг Бэ-Дэ, хотя бы в будущем, но они оба правы, что задумались над этими вопросами.

Мысли детей текут неспешно. По извивам темных лестничных пролётов с забитыми фанерой окнами, по пробитым между квартирами “норам”, по заполненным тушёнкой подвалам и чердакам этого гигантского человейника, где больше никто не думает над тем, что происходит.

***

Борис Дмитрич стоит за самодельной кафедрой, сколоченной из полок шкафа. Кафедра осыпается трухой, ложится желтой перхотью на блестящие туфли старшего по подъезду. Рядом, по правую руку от него, улыбается Леночка. Она блестит и сияет, словно отполированная статуэтка «Оскара». За руку ее придерживает баба Шура, довольно облизывает масляные губы и щурится на общину. Альберта слева, поникшая, расстроенная. Хрустит суставами пальцев со звуком лопающегося попкорна.

Борис Дмитрич держит спину прямо, будто проглотил костыль. Чем сильнее головная боль, тем прямее его спина. Сверхчеловек не поддается недомоганию, он может игнорировать боль, настолько сильную, что перед глазами мелькают темные пятна. Лица размытые, нарисованные водяной акварелью. Звон в ушах, нарастающий, нестерпимый. Напоминает звук, с которым в лифте открываются двери.

Борис Дмитрич проводит по обложке новой книги кривым пальцем, который только начинает перекручивать, переламывать артрит. Невольно вспоминает, как три года назад вышел на пенсию. Все, что было у него тогда – удостоверение заслуженного педагога, намечающаяся язва желудка и жгучее желание написать книгу, которая изменит мир.

Сюжет книги пришел во сне. Накануне Борис Дмитрич читал “Так говорил Заратустра” Ницше, постоянно отвлекаясь на кулинарное шоу, транслируемое по телевизору. Когда же он уснул, на диване в зале, книга выпала из рук. На грани сна и реальности, в междумирье, где качалось его сознание, яркой лампой вспыхнула фраза: “Ты есть то, что ты ешь”.
Буквально.
Глаголы “есть” и “быть” причудливо слиплись в его “литературно мыслящем” уме, как две собачки во дворе.

Бомж, поселившийся в подвале, стал первым. Он был голоден и грязен, все в нем, даже глазные яблоки, источало неимоверную вонь. Борис Дмитрич заманил его в свою квартиру, пообещав покормить. Немощный, безобидный пенсионер в мгновение ока превратился в жадного до плоти хищника, когда кухонный нож вошел в горло жующего бутерброд бомжа. Крошки хлеба, приставшие к губам, смешались со слюной и разлетелись брызгами в попытке крика. Горячая кровь омыла руки Бэ-Дэ, излечив их, на какое-то время, от привычной дрожи.

В тот момент, когда кусочек хорошо прожаренного мяса исчез во рту Бориса Дмитрича, его жизнь приобрела новый вкус.
Одежду, кости и прочие несъедобные части своего гостя, Борис Дмитрич спрятал в подвале, в шахте грузового лифта, находящегося в пожизненной стадии ремонта.

Тогда же Борис Дмитрич подобрал котенка – рыжего оборванца Митю. Бэ-Дэ кормил его вареным мясом бомжа, поил наваристым бульоном. Кот быстро набирал вес, и через год такой кормежки, превратился в ленивого, неповоротливого жирдяя. Пузо облысело, напоминая блестящую плешь.
Борис Дмитрич искренне верил, что Митя станет человеком. Ведь ты есть то, что ты ешь, верно?

Постепенно, день за днем и с каждым кусочком “человеческого”, Борис Дмитрич заражал своими идеями жителей подъезда. Словно ядовитая плесень, его слово проникало в квартиры, в умы соседей и дальше, дальше – в их души. Пока от тех, кто считал, что есть людей, ради того, чтобы быть человеком не осталось ничего кроме банок тушенки в подвале.
“Что ж, – думал Борис Дмитрич с улыбкой, – они могут выражать свои протесты в пирамиде банок. Мы же не варвары, в конце концов.”

Бытовые отходы жильцы уносили в подвал, в шахту лифта, выстраивая из прожитых дней Стену Плача. Символ того, от чего они отрекаются на пути к идее. Памятник тем, кто пожертвовал своим телом, чтобы дать пищу сверхлюдям.

Несколько месяцев назад Борис Дмитрич заболел тяжелой формой гриппа. От госпитализации отказался. Его приводила в ужас сама мысль покинуть свой дом, свою крепость и попасть в кишащую заразой клоаку, называемую “больница”. Страх перед болезнью, был сильнее страха смерти. После двух недель высокой температуры, когда, казалось, тело плавилось будто свечной воск, Борис Дмитрич решил, что больше никто не выйдет из подъезда. Никто не принесет на своей коже болезнь. Дроны-доставщики решили проблемы с походом в магазин и аптеку. Дети перешли на домашнее обучение, что было законно, так как в общине были педагоги. Львиная доля финансов приходила от пенсионеров, не обязательно живых, но получавших выплаты на карточки.

Ценный ресурс в виде человеческого мяса выдавался раз в неделю, в День Чтения. Собиралась вся община, и стар и млад, раскрывали влажные рты и жадно глотали кусочек тушенки с ложки, которую держал Борис Дмитрич.

“Ты есть то, что ты ешь.”

Так говорил Борис Дмитрич и отправлял человеческую плоть в открытые рты страждущих его литературного слова. Митя же капризно мяукал в ногах хозяина, словно говоря, что людишки его, бедного, объедают.

***

Своды подвала теряются во мраке – их высота более пяти метров. Тут всё не так, как в подвале обычного дома. Заваленный мусором тоннель горизонтальной лифтовой шахты источает жуткий смрад, но Бэ-Дэ в своей книге доступно объяснил, что этот запах похож на кота Шрёдингера: пока вы не скажете, что он вонюч, то нельзя наверняка этого знать и поэтому, чтобы не чувствовать вони, её следует просто игнорировать. Поэтому все помалкивают, и этого тошнотворного запаха действительно как бы не существует.

Новая глава книги Бориса Дмитрича целиком повествует о главном:
– Не труд сделал из обезьяны человека! Чтобы быть человеком, надо есть человека. Nos sunt quid nos manducare. Ты есть то, что ты ешь. Главный вопрос бытия, главный вопрос философии – в глаголе “есть”, и он не значить “быть”, он значит “жрать”! – кричит Бэ-Дэ.

Неожиданно за Стеной Плача оживает пятиметровая громада грузового лифта. Стальной короб из бронированной стали, стоящий на железнодорожных колесных парах получает электроимпульс, и Стена Плача начинает теснить собравшихся. Два года у ремонтников ушло, чтобы починить самый большой лифт в мире, каких уже не делают в наше время, и вот теперь всё пошло не так – контакты пускателя намертво спаиваются от искры и лифт уже не остановить. Орёт Бэ-Дэ, выставив перед надвигающейся горой мусора свою книгу, как иезуит крест; суетится баба Шура пытаясь организовать толпу, чтобы “спасать тушёнку”, мечется сама тушёнка или тусовка – теперь уже не разобрать. Громоздящиеся до потолка ящики с банками заваливаются вниз, бьются, разлетаются жирным склизлым месивом в котором барахтаются ценители человека, любители “высокого искусства” и “хорошей литературы”. Кто-то даже сейчас пытается воплотить их сверхидею и лёжа на полу заталкивает в себя тушёнку вместе с кусками стекла. В стробоскопических вспышках искрящих контактов, лопающихся люминесцентных ламп уже не разобрать: где люди едят тушенку, а где наоборот; и поршень грузового лифта неумолимо ползёт по рельсам.

***

Народ, собравшийся у последнего подъезда “путинской” высотки, занятого сектой Бэ-Дэ, не видит происходящего внутри. Только тёмный гул недр тревожит всех своим инфразвуком. Узкие цокольные окна подвала неожиданно лопаются и оттуда, как из решётки гигантской мясорубки начинает вылезать фарш. Он вываливается из окон весёлыми, жирными, красными червями и образует рассыпчатую гору во дворе дома. Влажный пар оседает на лицах собравшихся. Осень.