Рассказ №8 Кошмар на улице Василия Хэмингуэя

– Да ладно вам травить! – Грушин щелчком отбросил окурок, который искристо врезался в клетку с попугаем. – Могу сразу назвать три причины этой аномалии…
– На спор? – ухмыльнулся Шмяков. Так ухмыляются, когда заранее знают все доводы собеседника.
– Каззел! – заорал попугай.
– На спор! – Грушина понесло. – Первая причина, самая реальная: она покрасила волосы.
– Ха… – снисходительно кивнул Шмяков. – С тебя еще три пива и тарань.
– Вторая. Ей побрили голову и нацепили парик.
– Четыре пива…
– Физическая аномалия, – занервничал Грушин. – Ну, там болезнь, когда люди седеют чуть ли не с детства. Или нет. Вот! Это реально старушка-лилипутка с детскими чертами лица.
…опу! – разорялся на всю пивную попугай

Седочка: городские легенды утверждали, что она охотится только на мужчин возраста от сорока до пятидесяти, полных, но не толстых, коротко стриженных и любой расы. Таковых по статистике полицейского управления обнаруживалось ежедневно до десяти процентов среди пассажиров городского транспорта, до двенадцати процентов в числе покупателей продовольствия и немногим свыше двадцати процентов всех вечерних прохожих на произвольном отрезке любой улицы, имеющей ориентиром пивную или пельменную. То есть в любое время дня на любой улице мифическая Седочка могла спокойно выбрать статистического простака, подойти и жалобно попросить: «Дяденька, отведи меня к бабуле – вот туда на остановку автобуса».
Почему именно к бабушке и почему на остановку – так ведь самый безопасный с точки зрения экспертов психо-трюк. И никто не задастся вопросом: как, собственно, ребенок оказался вне досягаемости старушки?
А потом силовые структуры пытаются выяснить – куда средь бела дня исчез добрый дяденька.

Были свидетели… что-то такое слышали, или видели краем глаза, но будто под гипнозом почти ничего не запомнили. Да, была девочка. Маленькая. Лет шесть или пять. В сарафанчике. Или дешевом джинсовом костюмчике. Белобрысенькая такая.
Только это не белокурые волосенки. Девочка была седая.
Оттого и прозвали ее Седочкой.
И еще важный момент. Все загадочные исчезновения происходили на улицах, названных именами поэтов и писателей. А таковых в городе было превеликое множество. Форобеев плохо разбирался в писателях и поэтах.

Форобеев поднялся и вышел из пивной… надоело слушать пьяные бредни.
Да, когда-то он тоже слышал про Седочку.
Это было в детстве, говорили, что она ловит мальчиков. Увозит далеко-далеко. Но ведь с тех пор миновало свыше тридцати лет. Форобеев давно повзрослел, отрастил пузо и скромную лысину.
Возможно, выросла в охотничьих пристрастиях и Седочка.

…он шагал и спотыкался. Реальность стремительно покидала Форобеева. Разум его бунтовал, пытаясь бороться с нездоровой окружающей атмосферой.
Еще бы! Сначала он шел по улице Михаила Лермонтова, и вроде чувствовал себя нормально. Но на проспекте Арнольда Некрасова у него закружилась голова, а в переулке Бенедикта Шолохова и вовсе поплохело.
«Скотина Шмяков, – вяло думал Форобеев… – ведь просил же не подливать водку в пиво».
Хором каркающие воробьи повышали градус иррациональности. Из подъездов выплескивались недружелюбные взгляды, по тротуару ползали скабрезные ухмылки и лопались под ногами, как скорлупа, а на подоконнике второго этажа сидел профессор Плейшнер и неаккуратно пил пиво из большой стеклянной кружки. Профессорские штиблеты подрагивали в такт прыгающему кадыку, по которому стекали янтарные капли…

Переулок неожиданно завершился тупиком имени Махмуда Диккенса.
Дорогу преграждал вишневого цвета «Мерседес». Или «Тойота»? Форобеев плохо разбирался в автомобилях.
Возле авто обнаружилась седая женщина. Вроде бы высока и стройна, кажется, даже имела грудь и попу, но впечатление смазывало морщинистое лицо без бровей и темные редкие просветы в неплотно запертом рту. Она переминалась, как если бы выстаивала очередь в экологически чистый туалет, и пристально разглядывала себя в зеркальце.
При виде Форобеева седая выпрямилась, дернувшись корпусом, как лошадь, сбрасывающая жокея, и воскликнула голосом Верки Сердючки:
– Молодой человек, окажите любезность, помогите даме!
Форобеев испуганно протрезвел и сокрушительно осознал никчемность своего существования в формате кладбища несостоявшихся возможностей. В его черепе вспыхнули три титульных фразы, характеризующие максимальный трагизм ситуации – «пипец котенку», «недолго музыка играла» и «довайдосвидания».

– Что? Вам? Нужно? – спросил Форобеев в три этапа, словно вытаскивал ведра из колодца.
– Вот же вот… – Дама цепко ухватила Форобеева за палец и потянула к распахнутому багажнику. Тень кудрявого вяза скрывала подробности, но несколько полных сумок на тротуаре явно просились на погрузку.
– Помоги, сынок, переложить вещички, у меня ручки слабые, – причитала странная дама, со сноровкой бурлака подтаскивая Форобеева к раззяве багажника. И улыбалась.

Это провал, подумал Форобеев и рухнул в открытый канализационный люк. Так ему показалось. Мир опрокинулся и померк. В пронзительной тишине однорукий Форобеев швырял помидорами в светофор и ласкал усатую Анжелину Джоли сложенной вшестеро коробкой из-под торта.
Он очнулся на дне океана, захлебываясь и недоумевая.

– Вы мой герой! – тараторила седая, переворачивая его на спину. – Простите, простите! Мы снимали сюжет «Помоги старушке».
Она сдернула латексную маску, и под морщинами расцвело вполне себе симпатичное личико – образ Джоли растворился в луже.
– Вы споткнулись и упали, шмякнулись о бампер. Я поливала вас боржомой.
Рядом стоял парень в драных джинсах, снимал на портативную камеру.

– Садитесь. Отвезем вас домой… вы единственный, кто согласился помочь слабой старушке.
Форобеев неуклюже протиснулся на заднее сидение.
Пристроил гудящую голову и задремал.
Седая с оператором шустро юркнули в машину.
– Как ни грустно в этом непонятном мире, он всё же прекрасен… – процитировал кто-то из них.
Мотор запел, и они уехали.
Далеко-далеко.