Рассказ №2. Яжмать, или Критик поневоле

Фиолетовые руки на эмалевой стене.
В. Брюсов

«Перевернутая бледная груша зажата в лиловых клещах? Или беззубый череп схватился фиолетовыми руками за голову?» – подумал Иван Григорьевич и тут же поправил себя: «Нет, череп не может хвататься за голову! Что-то здесь не так!»

– Вот так он самовыражается, Иван Григорьевич, – Маслова утирала слезы, указывая на извазюканную цветными маркерами кафельную стену ванной, – я спрашивала у него, что это означает, а он сказал, что мне этого не никогда понять. Ну что вы скажете?

– Возможно, это талантливо и даже гениально, но, Матрена Александровна, я предпочитаю реалистическую живопись. У него есть что-нибудь батальное? Я бы охотно посмотрел.

– Я пригласила вас для совета в важном деле, а вы еще смеете шутить! Последнее время я живу в состоянии непрерывного страха. Держусь только на лекарствах. Пью успокоительное стаканами. Вы не мать, вы меня не поймете, а я чувствую, что с ним происходит что-то ужасное и непоправимое.

– Какие у вас для этого основания?

– Мальчик у меня особенный. Талантливый и непохожий на остальных. Дитя индиго. Пишет стихи и рисует с детства. Но грубые люди этого не понимают и судят его по общей мерке. Скоро его заберут в армию, и там он пропадет, – Маслова залилась слезами.

– Ну почему непременно пропадет? Послужит Валерка Маслов год-полтора и вернется, никуда он не денется, только здоровее станет.

– Вы не понимаете! Он же особенный! Он – Иной, – Маслова понизила голос, – но, если я поведу его к психиатру, они искалечат мальчику жизнь.

– Ну в таком случае, его хотя бы в армию не возьмут. Вам одной заботой меньше.

– Тогда он не сможет поступить ни в один нормальный вуз! Получится, что я искалечу ему жизнь своими руками! Я не могу решиться на этот страшный выбор, поэтому захотела сначала посоветоваться с вами.

– Матрена Александровна, я же не психиатр. У меня нет лицензии на оказание психиатрической помощи. Я просто умею делать выводы на основании полученной информации, не более того. Мои выводы обычно оказываются верными, но я не хочу подменять собой врачей!

– У вас такой большой опыт! Просто посоветуйте, что с ним делать?

– Ну как можно что-то решить в отсутствие пациента? Почему бы нам все-таки не поговорить втроем? Я бы взглянул на парня, и многое бы сразу стало понятно.
Маслова посмотрела на собеседника с укором:

– Он воспримет это как попытку вмешательства в его личную жизнь. Да еще с привлечением посторонних! А при его тонкой ранимой натуре… Он замкнется или еще хуже…

Иван Григорьевич сдался:
– Ну хорошо! Попробуем сперва разобраться заочно. Какие симптомы в его поведении вызывают ваше наибольшее беспокойство?

– Смотрите, я нашла это случайно сегодня утром в его кармане, – Маслова протянула листок.

– Вам не стыдно шарить у него по карманам? – укорил Иван Григорьевич.

– Вам этого не понять! – вспыхнула Маслова, – можете считать это низким! Пусть! Но я же мать! Я отвечаю за него и пойду на что угодно! Поймите, я же мать!

Иван Григорьевич пробежал глазами листок и тяжело вздохнул:
– Да, это уже серьезно. А вы уверены, что это он сам написал?

– Почерк его. Он с детства пишет стихи. И пишет до сих пор, хотя теперь он перестал мне их показывать. Я у него спросила: «Это твое?», а он нагло ухмыляется прямо мне в глаза и говорит: «Ну мое! И что?», – Маслова снова разрыдалась.

Иван Григорьевич долго молча изучал текст, потом поднял глаза на страдающую мать:
– Матрена Александровна, не сочтите мои вопросы бестактными. У Валеры врачи когда-нибудь диагностировали дальтонизм, то есть нарушение цветового восприятия?

– Я не знаю, – растерялась Маслова, – педагоги в художке говорили, что мальчик очень своеобразно чувствует цвет, но…

– Вы не замечали у него на руках или на ногах необычных синяков? Следов уколов?

– На что вы намекаете! – отшатнулась Маслова.

– Я ни на что не намекаю. Валера нарисовал руки фиолетовыми. И в стихах руки тоже фиолетовые. Это наводит на определенные размышления. Проверьте на всякий случай. Подарите ему новую футболку, попросите примерить при вас и пронаблюдайте. Обратите особое внимание на локтевые сгибы.

Маслова кивнула.
– Тогда следующий вопрос: как у него с давлением?

– Повышенное. Мы делали допплер сосудов: у него нашли некоторое сужение в районе шеи.

– Он не жаловался на шум или звон в ушах? Вы не замечали у него слуховых галлюцинаций?

– Он постоянно говорит мне, что я на него кричу, иногда даже демонстративно зажимает уши руками. А на самом деле я вовсе не кричу, у меня просто голос такой. Это профессиональное. А почему вы спросили?

– Мне подумалось, что мазня в ванной напоминает картину Мунка «Крик». Там изображен неслышный крик, Матрена Александровна! И в стихах у него звонко-звучно звучит тишина, даже два раза! Его явно преследуют шёпоты, шорохи и шелесты. Поверьте мне, это симптом. Если это вызвано не физиологией, то тогда это уже точно психиатрия. Впрочем, голос у вас действительно весьма звонкий…

– Валере прописали лекарства от давления, но он их забывает принимать и сердится, когда я ему напоминаю, – Маслова словно оправдывалась.

– Теперь интимный вопрос… Не сочтите за праздное любопытство. Как у него с девушками?
Маслова отвернулась к окну:

– Трудно. У него такой сложный возраст. Ему трудно находить общий язык с людьми. Ну и с девушками тоже. А почему вы спросили?

– Может быть, я зря беспокоюсь, но… У него в стихах «месяц обнаженный». Странная метафора, не находите? И дважды повторяется голубая луна. Этот образ вызывает очень нехорошие ассоциации. А повторенное трижды – уже вряд ли случайность!
Маслова разрыдалась:

– Я теперь знаю, что это за прозрачные киоски при голубой луне, я теперь все поняла, – причитала она между всхлипываниями.

– Не убивайтесь вы так, Матрена Александровна! Сейчас это, как говорят, в тренде. Не только не является препятствием для креативного класса, но и практически является необходимым условием. Настроение у него часто меняется?

– Все время меняется. Только что был веселый и активный, и вот уже сидит вялый и печальный. А когда настроение сменится, даже я не могу представить. Я успокаивала себя, что это возрастное, но сейчас поняла, что обманываю себя, давно надо было бить тревогу.
Иван Григорьевич вздохнул и подытожил:

– Ну что я могу выделить из предоставленного материала? Чрезмерная болтливость. Спутанная речь. Беспорядочный набор слов. Повторы. Речь ради процесса говорения, характерная для маниакальной фазы. Слуховые и зрительные галлюцинации. Бред. Эротомания, возможно, гомоэротического характера. Резкие смены настроения, резко выраженные периоды активности и депрессии. Все сие суть характерные признаки маниакально-депрессивного или шизоаффективного психоза. Впрочем, бред, возможно, не эндогенный, а наркотический. Поэтому, Матрена Александровна, настоятельно рекомендую вам обратиться все-таки к настоящему психиатру. С такими признаками не приходится шутить! В конце концов, нет худа без добра! С таким диагнозом его в армию точно не заберут. А в вуз? На филфак берут всех без разбора, особливо, если на платное отделение. Конечно, говорят, что мужчина-филолог – не мужчина, но он хотя бы филолог, – Иван Григорьевич позволил себе осторожно улыбнуться.

***

– Мам, ты чего такая грустная? Ну прости меня, пожалуйста! Я больше так не буду! – угловатый подросток, ростом на голову выше матери, поцеловал и неуклюже погладил по голове плачущую Матрену Александровну.

– Чего ты не будешь?

– В ванной на кафеле рисовать больше не буду. Ты ведь из-за этого расстроилась? Я уже все оттер. Вовка, меня научил, как кафель надо чистить. Он в армии научился, а я от него секрет узнал. Посмотри сама, и следов не осталось!

– Ты стер свою картину? Крик?

– Я даже не думал, что ты догадаешься, – виновато улыбнулся Валера, – да, это я тебя нарисовал. Разозлился за то, что ты на меня накричала, и нарисовал тебя, когда ты кричишь.

– А стихи?
– Что стихи?
– Стихи, которые ты написал? Что с ними будем делать?

– Ну написал, – отмахнулся парень, – ну что такого? Вечно ты из всего проблему делаешь! Сейчас все шпоры пишут.

– Какие шпоры?

– Ну утром ты у меня шпору нашла. Нам по литре училка задала стих учить, я шпору и написал. Дурак я что ли учить этот бред бредский!

– А почему руки у тебя фиолетовые? – тупо спросила мать.

– Какие фиолетовые? Нормальные руки у меня, мам, только мозоли натер! Мы с Вовкой уже неделю ходим на турники. Гляди, как я мышцы накачал, – Валера снял рубашку, согнул в локте молочно-белую руку и изобразил напряженный бицепс, – скоро же в армию идти! Надо уже сейчас готовиться.

Уловив в глазах матери остающийся вопрос, подросток догадался:

– Так ты про мазню на кафеле, что ли? Просто у меня все маркеры уже высохли, желтый совсем кончился, а фиолетовый еще жив. Вот руки я и докрашивал фиолетовым.
Мать кинулась к сыну, обняла его и прижалась к его груди.

– Валерочка, сыночек, пожалуйста, обещай мне одну вещь!
– Чего, мам?
– Обещай, что не станешь филологом!