Депеша

Словно котёнок, резвящийся с пёрышком, ветерок поднял позолоченный кленовый лист с изумрудной травы, повертел его играючи в воздухе и небрежно бросил на серый неприметный камень. Их тут много: серых неприметных камней, выстроившихся стройными рядами на стриженном под линейку зелёном ковре.

Я сидел напротив одного из таких камней, пребывая в полнейшей отрешённости от людского мира, и вслушивался в запоздалое пение птиц.

– Сэр, – детский голос вырвал меня из плена раздумий.

Я взглянул на источник звука. Белокурая девочка лет двенадцати, одетая в розовый, слегка потрёпанный комбинезон, стояла рядом и смотрела на меня.

– Сэр, у вас все в порядке?

– Да, – немного подумав, ответил я.

– Сэр, вы так опечалены, – заботливо продолжала девчушка, – скорее всего, здесь похоронен кто-то, кто был вам дорог при жизни.

Я задумался над ответом.

– Это – ваш родственник? – стала выспрашивать меня малышка.

– Нет, – тихо ответил я.

– Ваш друг?

– Снова нет.

– Тогда приятель или человек, которого вы хорошо знали? – выдвигала предположения девочка.

– Нет, юная мисс, – с грустной улыбкой на лице ответил я, – я ни разу не видел этого человека.

Лицо девочки моментально выразило крайнее удивление. Какие же они все-таки эмоциональные существа – эти дети!

– Да, да, – подтвердил я, – я не знал этого человека при жизни и ни разу не имел чести пожать ему руку, но, тем не менее, я здесь, у его могилы.

– Позвольте узнать, сэр… – запинаясь, начала девчушка, – что же тогда…

– Я и сам не знаю, – усмехнулся я. – Эта история полная темных пятен скорби на радужном ковре жизни.

– История?

– Да. Если позволите, я бы мог вам рассказать…

– Да, да! – с воодушевлением воскликнула девочка и уселась напротив, внимая каждому моему слову.

–  Это случилось много лет тому назад. В тот день всё графство Маршалл Каунти накрыл мощный ураган, ознаменовав начало сезона непогоды. Разразившаяся ночью гроза к утру переросла в сущий кошмар. На улице неистово хлестал дождь, подгоняемый шквальным ветром. Податливые пальмы гнулись до самой земли.

В тот день я пришёл на работу как обычно, к восьми утра. В ту пору, как, впрочем, и сейчас, я служил начальником почтового отделения Уилинга. Мокрый и злой, я… – задумавшись, я на мгновение остановил повествование. – Я… Нет! Я, пожалуй, начну не с этого.

***

Ровно в семь утра того злополучного дня комната общежития работников узла связи огласилась грохотом извне.

– Стен! Стен, открой, это Донни! – вымокший до нитки мужчина в рабочей спецовке отчаянно колотил в дверь. – Стен, мать твою, просыпайся!

Через какое-то время дверь распахнулась, чтобы явить нежданному визитёру недовольную физиономию постояльца.

– Донни, я прикончу тебя! – с порога заявил коллеге заспанный Стен. – Я же просил сегодня меня не тревожить!

– Я могу войти, Стен? – невзирая на ругательства хозяина, попросился гость.

– Иди к черту! – зарычал Стен.

– Спасибо! – учтиво ответил Донни и, отпихнув Стена мокрой рукой, протиснулся вовнутрь.

– Какого черта тебе надо?! – продолжил ругаться хозяин скромной обители.

– Стен, ураган оборвал все линии связи. Парни просто сбились с ног в попыт…

– А мне что с того?! – перебив рассказчика на полуслове, возмутился Стен. – У меня вчера была свадьба, а сегодня я в законном отгуле! Поэтому идите к черту! Можем Робу так и передать!

– Стен, прекращай! – небрежно смахнув капельки дождя с лица, продолжил Донни. – У нас нет свободных рук. Нужно срочно восстановить связь с Маундсвиллем.

– Что-ооо! – взревел Стен. – Ты хочешь, чтобы я в одиночку…

– У нас нет свободных рук! – повторил утренний гость.

– А почему бы Робу самому не поднять задницу и не попробовать на вкус медный провод?!

– Роб пашет наравне со всеми остальными, – ответил на возмущение Донни.

– Роб?! Эй, приятель, я не ослышался?! Роб крутит провода как обычные работяги?! – стараясь удержаться от смеха, спросил Стен.

– Ты не ослышался, приятель! – подтвердил Донни. – Роб работает наравне со всеми.

– Черт возьми, только ради этого зрелища стоит выйти на работу! – восторженно выкрикнул Стен.

– Отлично! – и коллега заспанного жениха полез в карман. – Вот тебе ключ от каморки, там инструменты и провода. Желаю удачи, приятель!

– Стой, сука! – Стен закричал вслед убегающему Донни. – Когда я закончу работу, я прикончу тебя вместе с Робом!

– Хорошей смены! – донесло снизу.

– Сука! – ещё раз выкрикнул Стен и громко захлопнул дверь.

Потянувшись и ещё раз выругавшись, Стен с неохотой начал одеваться.

– Милый, кто там? – из импровизированной спаленки,  отгороженной ширмой от единственной комнаты, донёсся нежный женский голосок.

Стен аккуратно одёрнул ширму.

– Милая, мне надо идти, – с грустью сообщил он, натягивая штаны.

– А как же твоё обещание устроить мне незабываемую ночь? – с ноткой упрёка произнесла красавица, обнажив из-под одеяла белоснежную ножку.

– О, Боже, Мисси, прости меня! – виновато воскликнул Стен. – Я вчера так нажрался…

– У тебя есть шанс исправить положение сегодня, – завлекающим голосом заявила белокурая красавица, медленно стягивая с себя одеяло.

– Детка, детка, детка! – возбуждённо затараторил Стен. – Мне надо идти, детка! Чёртова работа…

– Которая совсем не может подождать пару часов? – пропитанным страстью голосом спросила прекрасная невеста.

– Мисси… – словно оправдываясь, вздохнул Стен, – детка, чёртов ураган оборвал все провода, ведущие в  Маундсвилл, парни ждут…

– Сегодня такой прекрасный день, – не сдавалась юная красавица, высвобождая своё умопомрачительное тело из плена одеяла, – сегодня мы наверняка сможем зачать ребёнка, милый. Это будет девочка. Я подсчитала, она родится…

– А-ааа, к чёрту! – вскричал Стен и, сбросив с себя одежду, прыгнул к любимой в постель. – Пару часов подождут!

– Я подсчитала, любимый, – осыпаемая страстными поцелуями, с придыханием продолжила Мисси, – девочка родиться в январе. И мы назовём её Дженни в честь этого прекрасного месяца.

– И дадим твою фамилию, – прервав на мгновения ласки, добавил Стен. – Это будет прекрасный ребёнок: Дженни Бьюти!

***

Начальник Маундсвиллской тюрьмы Чак Фримен в тот день пришёл на работу необычно рано. В такие дни он всегда приходил на работу пораньше. Получив на прощание проклятие в спину от нелюбимой жены Барбары, Чак накинул плащ и отправился на нелюбимую работу. Он всю жизнь метался меж двух огней, снося лишения во имя гражданского долга.

Его брак с Барбарой, полной противоположностью Чаку, был нелогичным с самого начала. Чак и сам не знал, на кой черт он взял в жены эту сварливую женщину. Пожалуй, чтобы испытать крепость своего терпения. На людях они умело играли вполне благополучную семейную чету, но стоило им остаться наедине, как они превращались в бранящихся тасманийских дьяволов. Их отношения были заведомо мёртвыми, и это удивительно, что они породили двоих парней-близнецов. К тому моменту парни выросли и разлетелись по миру в поисках собственного счастья. Брачные узы Фрименов лишились всякого смысла и, по-хорошему, должны были разрушиться немедля, если бы…

Если бы не нелюбимая работа Чака. Начальство пенитенциарной службы Западной Вирджинии на посту начальника тюрьмы видело только семейного человека. «Мистер Фримен! Вы – лучший кандидат!» – говорил Чаку тогдашний начальник, вручая в руки новому тюремщику символический ключ от дверей темницы. И Чак стоически нёс эту ношу, хотя в душе проклинал эти мрачные стены, выполненные в готическом стиле. Он бы, пожалуй, подал рапорт об отставке, если бы…

Если бы не гражданский долг. Когда-то Чак уже пытался оставить свой пост, но получил отказ. Губернатор лично вызвал начальника тюрьмы к себе и в доверительном разговоре сказал: «Чак, ты мне нужен! Ты не можешь подвести меня и просто так уйти. Ты нужен народу Америки! Это – твой гражданский долг!».

Открыв дверь в половине восьмого утра, щедро смоченный дождём начальник тюрьмы вошёл в свой кабинет, сбросил плащ и тяжело вздохнул. Впереди его ждал нелёгкий день.

– Доброе утро, сэр! – деликатно постучавшись, следом за Чаком в кабинет вошёл его заместитель Виктор.

Виктор Плейсмен, мужчина средних лет, служил у Чака довольно давно. Все организационные и бумажные вопросы этот рослый, сухощавый педант охотно взваливал на свои плечи. Чак не особо любил всю эту мышиную возню, и, если бы не Виктор, он бы, пожалуй, по уши зарылся в бесчисленных тюремных бумагах. Но Виктор умело избавлял начальника тюрьмы от бумажной работы, за что Чак был ему весьма благодарен. Однако, как человек Виктор вызывал у Фримена скорее негативные чувства.

Несмотря на всю услужливость Плейсмена Чак по праву считать его карьеристом, изощрённым садистом по отношению к заключённым, циником  с подчинёнными и лизоблюдом с начальством. Хотя и не отрицал вероятного карьерного роста. «Этот парень сделает карьеру, – говаривал Чак, – вот увидите: он ещё будет начальником тюрьмы!».

– Здравствуйте, Виктор, – ответил начальник тюрьмы и опустился на стул.

– Кофе, сэр? – предложил Виктор.

– Нет… – несколько колеблясь, ответил Чак, но тут же передумал. – Да! Пожалуй, да.

– С сахаром, сэр?

– Да… Нет! К черту сахар! Лучше плесните бренди.

– Слушаюсь, сэр!

Через десять минут кабинет начальника тюрьмы наполнился бодрящими кофейными нотками вперемешку с густым как рождественский пудинг ароматом Христиан Бразерс.

– Слава Богу, смутные времена сухого закона позади! – с удовольствием потягивая волшебный напиток, произнёс Чак.

***

Как я уже говорил ранее, я пришёл на работу к восьми утра, где застал единственного в тот день работника, мексиканца Мигеля. Мигель сидел за столом приёма заказов, отставив костыли в сторону. Бедняга недавно серьёзно повредил ногу и был вынужден пользоваться костылями, что не мешало работящему латиноамериканцу исправно являться на службу, в отличие от некоторых.

– Доброе утро, Мигель! – поздоровался я.

– Здравствуйте, сэр! – с улыбкой ответил Мигель. – Простите, сэр, но я один. Старина Пейл ещё в пять утра отправился в Маундсвилл на почтовом грузовике, а остальных, как видите, пока нет.

– Испугались непогоды, – с усмешкой предположил я.

– Возможно, сэр, – согласился Мигель. – Сэр, вас под кабинетом ожидает Барри Белхоп, клерк из департамента исполнения судебных решений.

– Да? Рановато для него, – удивился я и направился к собственной конуре.

У двери с надписью «Начальник отделения», переминаясь с ноги на ногу, меня действительно ждал Барри.

– Доброе утро, сэр! – поздоровался он.

– Здравствуй, Барри! – ответил я. – Что привело тебя ко мне в столь ранний час?

– Срочная депеша, сэр! Распоряжение начальнику тюрьмы Маундсвилла, – ответил посыльный и протянул мне конверт.

В этот момент, чахоточно кашляя, в почтовое отделение ввалился мокрый с головы до пят водитель Шон Пейл.

– Кхе-кхе, чёртов ураган! – сквозь кашель выругался он.

– Что стряслось, Шон? – спросил я у водителя.

Не переставая надрывно кашлять, бледный как смерть Пейл уселся на стул и начал рассказывать.

– На железнодорожном переезде, который сразу за выездом из Уилинга, сошёл с рельс поезд. Перевернулось с десяток вагонов, кхе-кхе, дорогу засыпало всякой ерундой. Камни, доски, куски металла… Чёрт ногу сломает! В общем, сэр, кхе-кхе, дорога на Маундсвилл завалена всерьёз и надолго.

– Чёрт! – выругался я, понимая, что срочная депеша из суда к адресату сегодня не попадёт.

– Что делать? – понимая мои опасения, спросил Белхоп.

– Дадим телеграмму, – ответил я. – Подойди, пожалуйста, к Мигелю и продиктуй текст телеграммы.

Посыльный Белхоп подошёл к столу и стал диктовать:

–  Начальнику Маундсвиллской тюрьмы, Чаку Фримену, департамента исполнения судебных решений округа Маршалл штата Западная Вирджиния. Связи вновь вскрывшимися обстоятельствами решением окружного судьи Динары Фейр приостановить приведение приговора исполнение, вынесенного отношении осуждённого Кёртиса Лайфбёрна.

– Смертник? – услышав текст телеграммы, спросил я у посыльного.

– Да, сэр, – ответил Белхоп, – казнь назначена на сегодня, в двенадцать по полудню.

– Чёрт! – снова выругался я. – Надо спешить! Мигель, голубчик, немедленно передайте телеграмму в Маундсвилл, – обратился я к трудолюбивому мексиканцу.

– Ничерта не выйдет, кхе-кхе, – отозвался бедняга Пейл, который изнемогая от кашля и лихорадки, едва не падал со стула, – линия связи оборвана.

Я едва не опустился на пол от шокирующей новости. Получается, что Маундсвилл оказался полностью отрезанным от остального штата. Я облокотился на стену и задумался.

– Сэр, в Маундсвилл есть ещё одна дорога, – после небольшой паузы выступил с предложением Мигель, – она никудышная, ею никто не занимался, пожалуй, со времён Гражданской войны, но она все-таки есть. Если кто-то возьмёт депешу и отправится в Маундсвилл верхом – он наверняка успеет.

– Кто? – в бессилии спросил я.

– Может, кто-то из конной полиции? – предположил мексиканец.

– Кхе-кхе, ничерта не выйдет! – отозвался Пейл. – Вся полиция занята расчисткой дороги.

Я окинул взглядом присутствующих. Старина Пейл выглядел настолько жалко, что посылать его куда-либо, тем более, верхом на лошади было настоящим безумием. Хромоногий Мигель выглядел не намного лучше. Мой взгляд остановился на Белхопе.

– Даже не думайте! – разгадав мои мысли, заявил посыльный. – Во-первых, я чертовски занят. Во-вторых, я совершенно не умею ездить верхом. И, в-третьих… в-третьих…

– Я отвезу! – понимая безысходность положения, вызвался я.

– Сэр! Я никуда вас не отпущу! – сразу же запротестовал Мигель. – Насколько я знаю, вы ни разу не сидели в седле. Даже для опытного всадника путь в двенадцать миль по скверной дороге в такую непогоду – неоправданный риск, а для вас – так вовсе сущее безумие! Даже не думайте!

– А как быть? – растерянно произнёс я.

– Пешком, кхе-кхе, – дал совет Пейл и отключился сидя на стуле.

***

В половине одиннадцатого мрачный тюремный коридор огласился отборными ругательствами, эхом раскатившимися по всей тюрьме.

– Сэр, – встрепенулся Виктор, сидевший в кабинете начальника, – по всей видимости, прибыл окружной прокурор.

Да, с первых же звуков сложно было не распознать визит окружного прокурора Тревора Глоттона. Окружной прокурор не имел обыкновения разъезжать по тюрьмам, считая эти заведения и их обитателей наимерзейшей мерзостью на свете. Этот красноликий, не в меру полный коротышка вообще с неохотой выходил из своего кабинета или дома, и то, по большой необходимости. Но служебные требования диктовали прокурору несколько другой режим. И он, с неохотой подчиняясь велению народа Америки, был вынужден порой покидать уютные стены своей обители, будучи обременённым гражданским долгом.

Однако и в этом, не самом любимом занятии на свете, Тревор находил пользу для себя. Ввиду аномального ожирения Тревор Глоттон страдал от всевозможных заболеваний. Врачи даже пытались найти хоть один здоровый орган в теле прокурора. Увы, попытка была тщетной. И потому, дабы сберечь жизнь ещё одному служаке народу Америки, врачи запрещали Глоттону решительно все блюда, который тот любил до безумия. Находясь под неусыпным контролем врачей и родственников, вечно голодный Глоттон не имел никакого шанса даже прикоснуться к свиным рёбрышкам,  картофелю на гриле, сочному стейку и всевозможному пиву. А вот в отъезде такого контроля не было. И как только окружной прокурор уезжал, исчезая из поля зрения соглядатаев, он немедля со звериной яростью набрасывался на вредную еду, словно желая компенсировать обиду за недопитое и недоеденное.

Виктор загодя подготовился к визиту столь высокого гостя. К прибытию прокурора, который, к слову, приехал накануне вечером, уже был накрыт стол со всевозможными вредными яствами. Зная не понаслышке крутой нрав вспыльчивого начальника, Виктор таким образом решил задобрить Глоттона, чтобы тот в пылу гнева не натворил чего-нибудь непоправимого.

– Простите, сэр, я пойду, встречу, – Виктор скоро бросил Фримену и бегом отправился ублажать вздорного визитёра.

– Мать твою, Огрызок! Какого чёрта я прибыл так рано?! – сокрушался в коридоре прокурор, неторопливо переваливаясь на своих коротких, толстых ногах по пути в кабинет начальника тюрьмы. – Ублюдочная тварь, я бы мог ещё спать!

Огрызок… Да, именно так прокурор называл Виктора, уничижительно намекая на его положение в служебной иерархии.

Матерясь похлеще портового грузчика, грузный краснолицый начальник ввалился в кабинет, с трудом добрался до подходящего по размеру кресла и плюхнулся в него, испустив громкий выдох с хрипотцой.

– Здорова, Чак! – наконец он поздоровался с хозяином кабинета.

– Здравствуйте, господин прокурор! – сухо ответил начальник тюрьмы и встал с кресла, протягивая толстяку руку для рукопожатия.

– Кого сегодня вздёрнем? – так и не пожав Фримену руки, поинтересовался прокурор.

– Заключённый Кёртис Лайфбёрн, сэр, – быстро ответил Виктор, уже готовый к докладу.

– Черномазый? – пренебрежительно спросил Глоттон.

– Нет, сэр, белый.

– А-ааа, ерунда! – возмущённо прохрипел Глоттон. – Говорю тебе, Огрызок, в деле точно были черномазые! Эти ублюдки способны на всё, все наши беды от них!

– Полагаю, сэр, – вступил в спор Фримен, – вы преувеличиваете.

– Иди к чёрту, Фримен! – в свойственной себе манере ответил прокурор. – Ты, мать твою, слеп и глух, ты ничерта не видишь сквозь свои дерьмовые тюремные стены. Говорю тебе, Фримен, говорю, как есть! Проклятые черномазые проныры заполонили Америку! Они как мерзкие крысы лезут со всех щелей, желая урвать лакомый кусочек! И урвут, чёрт возьми! Попомнишь мои слова, Фримен, настанет день – и бесхребетные поборники гражданских прав усадят их во главу нашего стола. Черномазые ублюдки будут мерзко чавкать, хватая нашу еду своими грязными ручищами, а мы будем целовать их в задницу, каясь в том, что родились белыми! К счастью, до этого чёрного дня я не дотяну!

В кабинете на мгновение установилась напряжённая тишина.

– Ладно, хрен с ними, – Глоттон махнул пухлой рукой и перешёл к делу. – Что натворил этот отморозок?

– Кёртис Лайфбёрн, тридцати трёх лет от роду, большинством голосов присяжных был признан виновным в жестоком убийстве водителя грузовика и его сожительницы. Восьмого сентября одна тысяча девятьсот тридцать второго года судья штата Западная Вирджиния приговорила Кёртиса Лайфбёрна к высшей мере наказания, – докладывал Виктор, извлекая из папки соответствующие бумаги и предъявляя их вздорному прокурору. – Поданные ходатайства о помиловании удовлетворены не были. Семнадцатого января одна тысяча девятьсот тридцать четвёртого года департаментом исполнения судебных решений штата Западная Вирджиния было принято решение о приведении приговора в исполнение…

– Какой датой подписано решение? – спросил у Виктора Фримен.

– Семнадцатый января сего года, сэр, – ответил зам и передал решение начальнику тюрьмы.

– Оно устарело, – даже не глянув на бумагу, заключил Фримен, – необходимо подтверждение не более чем недельной давности.

– Простите, сэр, но протокол не предусматривает … – начал пояснять Виктор.

– Протокол – нет, а я требую! – не желая дослушивать услужливого «Огрызка» до конца, заключил начальник тюрьмы.

– Так сними трубку и позвони этим лодырям, тупица! – крикнул Чаку прокурор.

– Сэ-эээр, – осторожно начал Виктор, – боюсь, это невозможно… – и испытав на себе вопросительные взгляды начальства, продолжил. – Дело в том, что мы отрезаны от связи с Уилингом, сэр. Разбушевавшийся ураган оборвал все провода. Боюсь, вы никак не сможете связаться с департаментом.

– Тогда я откладываю казнь до момента, пока связь не будет восстановлена, – вынес свой вердикт начальник тюрьмы.

На окружного прокурора это заявление возымело эффект разорвавшейся бомбы. И без того краснолицый Глоттон начал багроветь от ярости. Его лицо стало раздуваться, покрываясь уродливыми буграми. В какой-то момент он превратился в  перегретый паровой котёл, который вот-вот взорвётся. И взрыв не заставил себя долго ждать. Прокурор тяжело поднялся с кресла, запищал, как вскипевший чайник и выдал:

– Да, какого черта, Фримен?! Ты хочешь сказать, мерзкая тварь, что я понапрасну тащил свою задницу в эту дыру, мать твою?! Да ты…

И прокурор разразился отборными ругательствами, выворачивая на голову бедняги Фримена целые ведра словесных помоев. Но Фримен был непоколебим. Он настаивал на своём решении отложить казнь.

– Клянусь… – захлёбываясь от гнева, злобно верещал прокурор, – клянусь тебе, Фримен, я приложу все усилия, чтобы вышибить твою поганую задницу с этого тёпленького стула! Уверяю тебя, мерзавец, не пройдёт и месяца, как духа твоего не будет в этих стенах! Тебя это тоже касается, Огрызок! – кинул он в сторону Виктора.

С этими словами Глоттон демонстративно плюнул в сторону начальника тюрьмы и пошёл на выход, торопливо семеня своими коротенькими, словно игрушечными ножками.

Эта угроза не была пустой, брошенной пустословом для устрашения. Глоттон, имевший связи в сенате, вполне мог вышибить из кресла любого чиновника рангом ниже себя, будь то начальник полиции или начальник тюрьмы. Об это хорошо знали и Чак Фримен, и Виктор Плейсмен. Виктор испуганно выкрикнул «Чёрт!» и рванул следом за прокурором, а Чак спокойно опустился на пока ещё свой стул в своём кабинете.

Из коридора ещё долго доносились всевозможные неприличия, произнесённые визжащим голосом толстого неврастеника. Но в какой-то момент они затихли. Видимо, Виктор нашёл нужные слова, чтобы угомонить Глоттона. На очереди был Фримен.

– Умоляю вас, сэр! – с порога начал Виктор, ворвавшись в кабинет начальника. – Умоляю! Измените своё решение!

– Этого не будет! – отверг просьбу Фримен.

– Сэр, послушайте! С точки зрения буквы закона вы не обязаны получать какие-либо дополнительные решения или директивы, кроме тех, что уже получены. Поверьте мне, сэр, я сотню раз перепроверил все бумаги! Вам не придётся отвечать…

– Случись что, Виктор, – перебил его начальник, – и мне придётся отвечать перед теми, над кем не властен ни Глоттон, ни сам Рузвельт! – и Чак указал пальцем в небо. – И я не уверен, что найду слова оправдания своему поступку. Я не стану казнить человека по прихоти взбесившегося чинуши!

– Да вы меня казните! – в отчаянии с надрывом в голосе выкрикнул Виктор и упал на колени. – Чёрт возьми, Чак, неужели вы не понимаете?! Этот полоумный толстяк вышвырнет меня отсюда в два счета, поставив тем самым крест на моей карьере! Я понимаю, вы достаточно послужили и готовы оставить свой пост. Но, Чак! Я не готов!

***

В одиннадцать тридцать зловещий полумрак казематов Маундсвилла огласился мрачным отзвуком шагов. Двое тюремных конвоиров, звучно отстукивая железными набойками последние минуты жизни, вели к «Чистилищу» очередного обречённого. Просторную комнату со зрительным залом в двадцать мест, ширмой с тяжёлой бордовой шторой, петлёй и люком, открывающим смертникам дорогу на тот свет, в тюрьме шутливо называли «Чистилище».

Все, кто от имени народа Америки должен был принять плату за содеянное, с нетерпением ожидали узника. После печальных событий, произошедших три года назад, зрительный зал был пуст от ротозеев, желающих поглазеть на висельника. Развалившись в просторном кресле напротив люка с петлёй, сидел и ругался краснолицый прокурор. Возле него, стоя слегка согнувшись как заправский лакей, находился Виктор. У столика с медицинскими принадлежностями скучал тюремный врач, периодически поправляя фонендоскоп, переброшенный через шею. В дальнем от виселицы углу стоял святой отец и ждал покаяния от грешника. Двое тюремщиков, выстроившись по стойке смирно у входной двери, ожидали дальнейших команд начальства. Были все, кто по протоколу должен присутствовать во время казни. Все, кроме начальника тюрьмы.

Чак Фримен стоял снаружи у входа в «Чистилище» и ждал приговорённого. До этого дня он никогда так не делал. Словно встречая высокого гостя, Чак стоял у входа в неизбежность и внимательно наблюдал за приближением процессии из двоих вышколенных конвоиров и невысокого мужчины, закованного в наручники.

– Господин начальник тюрьмы, – подведя заключённого к двери, стал докладывать один из конвоиров, – заключённый Кёртис Лайфбёрн доставлен для приведения приговора в исполнение!

Фримен кивнул конвоиру и пристально посмотрел на узника. За долгие годы службы он повидал немало лиц смертников и кое-что отметил для себя. Все приговорённые, без исключения, в последние свои минуты переставали походить на людей. Их обуревали звериные эмоции. Их лица и души искривлялись, поддаваясь животному страху и демонической злобе. Они плакали, рычали, неистово ругались, падали и пытались во что бы это ни стало избежать неминуемой кары. Никто из них не каялся в содеянном и не просил милости у Господа. Утратив всякую надежду на спасение грешной души, они превращались в диких зверей, словно никогда людьми и не были.

Кёртис Лайфбёрн не был похож на них. Он стоял пред лицом своего палача и улыбался. Его лицо источало искреннее любопытство с нотками беспечной радости, словно милая мордашка первоклассника, впервые пересекающего порог класса. Лайфбёрн пристально взглянул в глаза начальнику тюрьмы и окунул того с головой в бескрайнее синеокое море небесной благодати.

– Снимите с него наручники, – приказ Фримен.

– Сэр? – непониманием ответил один из конвоиров.

– Я сказал, снимите с него наручники! – громче и повелительнее повторил Чак.

Когда оковы были сняты, Кёртис потёр запястья и обратился к Фримену.

– Кэп! Мне приснился чудный сон. Моя смерть породит жизнь!

– Возможно, ты прав, приятель, – грустно ответил начальник тюрьмы и, взяв приговорённого под руку, самолично повёл его туда, откуда обратной дороги нет.

***

Едва держась на ногах от усталости, мокрый, избитый непогодой и бездорожьем, я ввалился в кабинет начальника тюрьмы в тринадцать ноль пять. Во всяком случае, часы, висевшие на стене в кабинете, показывали именно это время. Я застал там Фримена, сидевшего в кресле, и Плейсмена, стоявшего рядом.

– Сэр! – задыхаясь, выкрикнул я. – У меня срочная депеша!

Начальник мельком кинул на меня отрешённый взгляд и попросил своего заместителя прочесть послание.

– Начальнику Маундсвиллской тюрьмы, Чаку Фримену, – начал зачитывать Виктор, – от начальника департамента исполнения судебных решений округа Маршалл штата Западная Вирджиния. В связи с вновь вскрывшимися обстоятельствами решением окружного судьи Динары Фейр приостановить приведение приговора… Сэр! – остановив чтение, воскликнул Плейсмен. – Мы не могли этого знать, сэр! Это роковое стечение обстоятельств! Мы действовали сообразно…

– Похороните его на городском кладбище Уилинга, Виктор, – прервав оправдательные речи заместителя, произнёс Фримен.

– Но, сэр, муниципальная программа не предусматривает средств для…

– Я оплачу из своего жалования.

***

– О, Боже! – всплеснула руками девчушка, слушая мой рассказ. – Боже, как это… грустно и страшно.

– Простите, юная мисс, я не хотел вас пугать, – извинился я.

– Нет, нет, что вы, сэр! – поспешила успокоить меня юная слушательница. – Вы не виноваты! Это просто история такая. Скажите, сэр, – с наивным любопытством, которое присуще только детям, стала расспрашивать меня она, – а чем закончилось расследование преступлений, якобы совершенных Кёртисом Лайфбёрном?

– Ничем, – грустно улыбнувшись, ответил я. – Расследование затихло, как ураган, который когда-то оборвал хрупкие ниточки связи Маундвилла с остальным миром. Народу Америки не интересно знать, кем на самом деле был тот, кого уже нет.

– Жаль! – грустно констатировала девчушка и продолжила расспрашивать. – А что стало со скандальным прокурором?

– С Тревором Глоттоном? – уточнил я. – С того момента Глоттон не прожил и года. На очередном пиршестве, куда он попал по велению народа Америки, его хватил сердечный удар прямо за обеденным столом. Бесчисленные болезни наконец доконали Тревора, и он испустил дух ещё до приезда врачей.

– А как сложилась дальнейшая судьба начальника тюрьмы? Как он пережил этот инцидент?

– О-ооо! – с удовольствием протянул я. – Чак Фримен стал свободным человеком! И недели не пролетела с момента казни, как Чак развёлся и подал рапорт об отставке. Теперь он свободен от каких либо обязательств и обременений. Отдав сполна свой гражданский долг, Чак Фримен ушёл на покой и теперь припеваючи живёт на неплохую пенсию, которую народ Америки регулярно выплачивает ему за многолетнюю безупречную службу.

– И чем он теперь занимается?

– Путешествует. Он навсегда оставил Маундсвилл – хмурый городишко, пропитанный не самыми лучшими воспоминаниями. Сейчас он может быть где угодно! Он может нежиться под ласковым солнцем на пляжах Майами, может карабкаться по горам Вайоминга или гулять по вольным степям Техаса. Теперь он может все, потому, что он – по-настоящему свободный человек!

– А Виктор? Он все-таки стал начальником тюрьмы?

– Сразу после ухода Фримена, – не тая некого презрения, ответил я. – Его услужливость с Глоттоном принесла долгожданные плоды. Его мечта сбылась, карьера построилась и… И мне даже немного жаль, что своей победой Виктор наслаждался не так уж и долго. Через каких-то пару лет после назначения, к тюремным стенам прибыли сотрудник ФБР в сопровождении полиции. Виктор оказался не только отменным карьеристом, но и бессовестным казнокрадом. Народ Америки не любит, когда кто-то без спроса тянет Франклинов и Вашингтонов из его кармана. К моменту прибытия федералов Виктора в тюрьме уже не было. Он сбежал, будучи поставленным в известность кем-то из числа продажных копов. Сбежал, поставив окончательный и бесповоротный крест на своей карьере.

– Поразительно! – снова восхитилась малышка. – А вы, сэр? Эта история как-то изменила вашу жизнь?

– Разумеется! – усмехнулся я. – Я научился ездить верхом! Теперь, мисс, я – превосходный наездник! Можно сказать, конный почтальон. Теперь без своего четвероногого друга по кличке Раш я никуда не выдвигаюсь. Кроме…  – я вздохнул, сглотнув горечь воспоминаний, и продолжил. – Вот уже двенадцать лет к ряду, каждый год перед началом сезона ураганов я собираюсь в дорогу. Я встаю как можно раньше, одеваюсь по погоде и отправляюсь из Уилинга в Маундсилл. Непременно пешком! Я торопливо иду одной и той же дорогой, чтобы быть в Маундсвилле не позже двенадцати. Я прибываю к мрачным стенам тюрьмы, выполненным в готическом стиле, и смиренно жду. Жду, когда с двенадцатым ударом часов массивная дверь распахнётся, чтобы дать волю одну узнику: голубоглазому мужчине с пронзительным как сама жизнь взглядом. Я жду его каждый год, чтобы пожать ему руку.

А когда сезон ураганов стихает, я прихожу сюда, к этому серому, безликому камню…

– Дженни! – внезапно раздался клич женским голосом. – Дженни, детка! Юная мисс Бьюти, я к вам обращаюсь!

Девочка обернулась на зов светловолосой женщины средних лет, по всей видимости, матери.

– Дженни, перестань докучать господину и беги сюда, – продолжила женщина, – нас папа заждался…