Интервью не попавшее в тренды…

Смартфон валялся где-то в дальнем углу комнаты, в районе кресла. Вероятно, там же, где лежали джинсы, которые он еле стянул, когда уже вернулся под утро домой. Божественный Фредди Меркьюри вопил изо всех сил: We are champions, my friend. Александр сделал попытку встать, но понял, что это невозможно, голова шла кругом и его мутило. Не хватало ещё, чтобы его вывернуло на новенькую кровать, которую он заказал в хорошей итальянской фирме. Меркьюри на несколько секунд замолк и за эти несколько секунд Саня успел провалиться в, как ему показалось, глубокий сон из которого его вновь выцепил голос солиста группы the Queen.
– Чёрт бы тебя побрал, – прошипел Саня и попытался приподнялся.
Вчера он хорошенько набухался у Колесова в клубе, отмечали успех репортажа о сталинских репрессиях. Меньше чем за месяц ролик на Ютубе собрал больше пяти миллионов просмотров.
– Это, мать его, Александр Прудников, уже не какой-то блогер, а самый настоящий журналист! – кричал пьяный Колесов.
В начале были обзоры на игрушки и футбольные матчи, потом выстрелило несколько передач про известных спортсменов. У него набралась аудитория. Сначала была сотня, потом вторая и это все без каких-либо накруток. Особенная подача, которой владел Саня прельщала, прежде всего подростковую аудиторию, а возрастную заставляла нервно ухмыляться.

Саня всегда осознанно шёл на пресловутый конфликт поколений и времён. Советских легенд спорта он намеренно принижал и всячески стебал, а западных наоборот восхвалял. Конечно это было не от юношеского максимализма. Просто он прекрасно понимал, чувствовал сегодняшнюю аудиторию Ютуб каналов.
Потом на него вышли уважаемые люди из солидного фонда, который был связан с американцами. Но ему было плевать, фонд башлял солидные бабки и о чём-то думать и заламывать руки строя из себя целку было бы неправильно, упираясь в какой-то странный патриотизм, которого не было и в помине. В Рашке ты или с деньгами или тебя вообще не существует. Эти люди и предложили ему создать серию роликов, хотя здесь даже можно сказать репортажей, про сталинские репрессии и вообще про кровавый совок.
Фредди вновь смолк, но на этот раз Саня решил не ложится, а попытаться восстать из мёртвых.
Пытаясь припомнить остатки вчерашнего вечера Саня вспомнил удушливую блядь, которая так и висла на нём пытаясь залезть ему в штаны, но вроде бы он держался молодцом. На всякий случай он осмотрелся свою квартиру- студию в Москва Сити на предмет женской одежды, совершенно не полагаясь на свою память, расшатанную алкоголем. Но никаких трусиков и лифчиков он не заметил. На полу только валялась его футболка и носки, и он облегчённо выдохнул. Только сейчас ему не хватало сумасшедших сучек, особенно теперь, когда у него на горизонте вырисовывалась амур с одной весьма приличной девочкой, дочерью очень влиятельного папы, который мог раскрыть перед ним совершенно иные перспективы, чем ребята из американского посольства. Тем более что быть либералом неплохо в двадцать, тридцать, а в сорок надо просто жить в своё удовольствие, а в Рашке жить в своё удовольствие можно только имея в тылу влиятельного родственника, который посадит тебя на денежное местечко.

Поэтому он, в последнее время, пытался избегать левых связей. Тем более сейчас, когда подлости можно ждать даже от близких людей, которые в погоне за хайпом готовы на всё. И Саня их не судил, он сам такой. Просто не нужно быть лохом по жизни и всегда держать удар.
И вновь взвыл Фредди вернув Прудникова в реальность. Номер был ему неизвестен, но он решил ответить и если это та самая дурёха, которая откуда-то узнала его телефон то он выскажет ей все что он думает о ней и даже её мамочке. Однако его поприветствовал сухой напорный голос
– Добрый день, Александр, есть ли у вас время, поговорить со мной?
Секунду Саня раздумывал над тем, чтобы просто вырубить смартфон, поссать и завалиться спать. Но что то заставило его этого не делать.
– Это зависит от вас, кто вы и что вам надо?
– Меня зовут Евгений Николаевич и у меня есть история, которая вас должна заинтересовать.
–  Откуда у вас мой номер?
– Это не важно, просто я знаком с людьми, которые знакомы с другими людьми,
Американцы, почему-то подумал Прудников, они вечно любят наводить тумана. Прудников окончательно разлепил глаза и уставившись на инсталляцию фотографии Джима Мориссона во всю стену, он ещё несколько секунд колебался продолжать разговор или нет? Что-то ему подсказывало, что история стоящая. Возможно, сработала внутренняя чуйка. О, с этой дамой он был на короткой ноге, и она редко его подводила. В конце концов, почему бы и нет, мать его?

– Я вас внимательно слушаю Евгений, как простите, вас…

– Евгений Николаевич, это очень хорошо, Александр. Я думаю, что вы оцените то, что я хочу вам рассказать.

– Хорошо, Евгений Николаевич, прошу вас выкладывайте свою историю.

– Честно говоря эта история не моя. Но поскольку все её герои ныне уже давно отошли в мир иной, то я думаю, что вправе рассказать вам её.

– Продолжайте, – Саня поудобнее уселся на постели и закурили вейп.

– Мой отец во время, так называемого, большого террора был следователем на Лубянке. В том числе он работал над первым и вторым московским процессом. Он был близок к тогдашнему начальнику Лубянки, всесильному Николаю Ивановичу Ежову. Он был у него в любимчиках. После себя отец оставил обширные воспоминания. Ну и мне устно, так сказать, есть чем дополнить его рассказ.

Прудников услышав сказанное едва не подпрыгнул на кровати. “Исповедь палача” или “Кровавый прокурор”, какое-то такое название программы или цикла программ завертелось у него моментально в голове. Завертелись шестерёнки, вырабатывая нужные мысли, предельно чёткие и конкретные, которые позже будут конвертированы: в лайки, просмотры и воспевающие его смелость и прозорливость комментарии на Ютуб. Этот Евгений Николаевич со своим доблестным папашей был просто золотой рыбкой, которая плыла к нему в руки.

– Евгений, простите вылетело, как там, вас?

– Николаевич.

– Да, да, Николаевич, – почти выкрикнул Прудников, всё ещё не веря своей удачи. – Ваша история, вернее история вашего отца, невероятно меня заинтересовала. Когда мы можем встретиться для более подробной беседы? Я бы хотел лично просмотреть бумаги вашего отца, ну и конечно поговорить с вами. Если материал, которым вы располагаете действительно так крут, то мы можем рассмотреть с вами варианты сотрудничества. Если вы, конечно же, не против.

– Вы сможете подъехать ко мне сегодня, скажем так, без четверти восемь?

– Конечно, по какому адресу подъехать?

– Второй Надеждинский переулок, дом пять, корпус два, подъезд один, квартира семь.

– Всё, пока, в смысле, до встречи, Евгений Николаевич.

– До встречи, Александр.

Прудников поймал своё отражение в большом зеркале у стены, с совершенно дебильной улыбкой. И в этот раз чуйка его не подвела. Сосите хуй вонючие завистники, недожурналюги! Сейчас я вам такую забабахую тему, что все вы охуеете. А то всё ноют, чтобы быть журналистом нужно отучится на журфаке. Хуй, вам! Чтобы быть хорошим журналистом, им нужно родиться.

Прудников достал из холодильника ополовиненную бутылку коньяка и ловко без закуски опрокинул две рюмашки. Всё шло, как надо. Он даже видел довольную харю того полупокера из американского посольства. Он от этих сказочек про кровавою гэбню невероятно возбуждается и нехерово заряжает “зелёными”. А тут целая исповедь палача, который был на короткой ноге с самим Ежовым!

Так, во сколько там сказал этот старичелло к нему подвалить, без четверти восемь? Это блядь во сколько?

Прудников включил голосовой поисковик.

– Привет, Алиса! Без четверти восемь — это сколько?

– Привет! Четвёртая часть от шестидесяти – это пятнадцать минут. Итого восемь часов в которых нет четверти часа, семь часов сорок пять минут, – закончила умничать Алиса.

– Блять, ну какого хуя так всё усложнять? Нельзя что ли просто без выебонов сказать, девятнадцать сорок пять. Интеллигенция, хуева!

 

Таксист с трудом, даже с помощью навигатора отыскал этот дом, затерянный в переулках Лубянки. Дом был сталинского ампира из какого-то красного камня с высеченными на фасаде рожами бывших жильцов этого дома, Прудников пробежался по фамилиям и ни одной знакомой не попалось. Впрочем, судя по напыщенным харям, дяди, в своё время, были весьма и весьма серьёзные.

Повезло же кому-то здесь родиться, на этой миллионной жилплощади и теперь эти “поганки”, дети бывших НКВДэшных воротил, догнивают в этой “элитке”.

В огромном холле подъезда сделанного под мрамор, колоннами и золочёнными рамками картин на которых были изображены мотивы то ли возрождения, то ли ещё какой-то поебени в этом духе.

Да, – думал Саня, любуясь всем этим диковато-дорогим убранством, – вот в какую недвижимость нужно было вкладывать бабло полученное от америкосов.

– Вам в какую квартиру, молодой человек? – прервал его ротозейство, сморщенный грузом времени консьерж, облачённый в синюю униформу. – Или так зашли, полюбопытствовать? К нам частенько водят экскурсии смотреть.

– Нет, бать, я по делу. Мне нужно в шестую квартиру к Евгению Николаевичу.

– Один момент.

Старик взял массивную трубку и несколько раз лихо крутанул диск телефона.

-Аллоу, Евгений Николаевич, к вам гость, молодой человек. Понял, – кивнул старик и положил трубку.

– Прошу, вас ожидают.

Старикан любезно проводил Саню до лифта. Когда дверцы со скрипом распахнулись. Старик деланно улыбнулся и слегка приподнял фуражку с блестящей кокардой, выпуская наружу седой чуб.

– Приятно провести время, господин Прудников.

В груди неприятно кольнуло, откуда он знает, как меня зовут, ведь он совершенно точно не представлялся. Но спросить Прудников не успел, так как двери захлопнулись и массивный лифт натужно поехал на верх. Впрочем, лёгкий приступ тревоги быстро отступил. Саня сообразил, что наверняка этот Евгений Николаевич и сказал ему кто он такой есть. И как он сразу не сообразил?

На этаже тоже был просторный холл с величественно высоким потолком, на стенах так же были развешаны репродукции и всё так же выглядело дорого и богато только чуть поскромнее, чем на первом этаже. Признаться, не это думал увидеть Санёк. Он конечно понимал, что домик будет старенький, так сказать из культурного наследия, он таких повидал. Снаружи вроде ничего, фасад подправленный и подкрашенный, а зайдёшь внутрь, дырки в полу на месте унитаза. И живут в таких домах отжившие жизнь ветераны, дети и внуки этих ветеранов самых разнообразных войн, о которых даже никто не слыхивал. В массе своей высокомерные старикашки. Здесь же дом и снаружи и внутри был на пять баллов и теперь он уже и не знал к кому идёт в гости, может быть к подпольному миллиардеру из неофициального списка Форбс. Это те товарищи, которые сколотили свои первые миллионы ещё при Горбачёве и сумели выжить и не разориться в девяностые, теперь они были, так называемыми, серыми олигархами, которые были в разы богаче самого богатого Абрамовича. Слышать о таких людях Сане приходилось, но видеть ни разу.

И действительно, из дверного проёма ему на встречу вышел довольно высокий подтянутый старикан, возраст которого на глаз определить не удавалось. Ему с лёгкостью могло быть и шестьдесят пять и девяносто пять. Седые волосы с сохранившимися тёмными вкраплениями у висков были элегантно зачёсаны назад. Дорогая рубашка и брюки, это Саня мог с лёгкостью определить на глаз. Да и башмаки, были явно не из китайских подделок. Это не просто пенсионеришко в проперженном трико. По всему видать, что дедуля серьёзный был, хотя может и остаётся таковым быть.

– Евгений Николаевич Свирский, – дед сдавил Саньку руку, совсем не по-стариковски. Дури в нём, не смотря на возраст, было ещё много. На среднем пальце высвечивал огромный золотой перстень с каким-то блестящим фиолетовым камешком.

– Прудников Александр.

Из-за спины Евгения Николаевича выскочила шустрая слегка полноватая старушенция.

– Женечка, ну что-же ты держишь гостя на пороге, – защебетала она, приятным совершенно не старушечьим голоском.

– Проходите и чувствуйте себя как дома.

Как дома Сане почувствовать себя не получилось бы, как бы он не старался. Его хата в современном доме, напичканная всякой новомодной электроникой и обставленная мебелью в самых последних веяниях, вполне заслуженно казалась ему по сравнению с этой квартирой, хатой в двенадцатиэтажке у кольцевой дороги, где он провёл большую часть своей жизни. Сказать, что дорого, а что нет Санёк не решался. Выглядело всё улётно, будто в каком-нибудь Эрмитаже. Старинная массивная мебель с дорогой отделкой, кресла и массивный стол посередине комнаты на котором высился самовар. Не дурацкая подделка, которая фурычит от сети, а настоящий огромный пыхтящий. И одна за другой утопающие внутрь квартиры комнаты, впрочем, которых он разглядеть не смог, массивные двери захлопнулись и за ними не переставая улыбаться белоснежно фарфоровой улыбкой исчезла старуха.

– Присаживайтесь Александр, может чаю или чего-нибудь покрепче? – Предложил Евгений Николаевич, указывая на стол. – У меня есть превосходный коньяк сорок второго года, храню его специально для таких гостей.

Кто бы сомневался, старый хрен, – подумал Саня, – наверняка это не самое лучшее пойло в этом доме, которое ты держишь для более дорогих гостей.

– Не откажусь!

Старуха, тут же выскочила из-за дверей с пузатой бутылкой и разрезанным на дольки лимоном.

– Извините, не знаю как вы, но я привык закусывать коньяк по-императорски, так как его любили закусывать Николай второй и Иосиф Виссарионович. Только лимон, не признаю никаких шоколадок. А вы как, Александр?

– Честно говоря, я любитель хорошего вискарика, предпочтительнее бурбона.

– Ну как вы можете лакать это кукурузное пойло? – возмутился Евгений Николаевич. – Вам непременно стоит отведать данный напиток, возражения не принимаются.

На вкус коньяк оказался восхитительным, действительно такого он ещё не пробовал. И возможно не скоро попробует.

– Начнём, Евгений Николаевич?

– Да, конечно, с чего вы хотели бы начать?

– Для начала я хотел бы, если это возможно, поподробнее про вас, а потом уже взглянуть на мемуары вашего отца.

– Ну что же, конечно. Как зовут меня вы знаете, родился я в двадцать девятом году, здесь, в Москве. Правда тогда мы жили в знаменитом доме на набережной, который так восхитительно описал в своём романе Трифонов, вы читали Трифонова?

– Нет, а его в школе проходят? Не знаю, возможно я болел в это время. Не слышал такого.

– Отец мой был в то время работником только созданного аппарата НКВД. Во время гражданской войны он воевал в знаменитой чапаевской дивизии, где и познакомился со своей будущей женой, то есть моей матерью. Которая служила в той же дивизии. После школы я поступил на юридический, после окончания, пошёл по стопам отца в МГБ, которое через некоторое время было переименовано в КГБ, в котором я прослужил до начала второго Нэпа

– Какого Нэпа?

– Новой экономической политики, которую ввёл Ленин после гражданской войны, для восстановления хозяйства разрушенного революцией и гражданской войной. Второй раз за существование социалистического государства к НЭПу обратился Горбачёв, слыхали про такого? – подмигнул Евгений Николаевич. – Так вот, в попытке спасти разрушенную советскую экономику Михаил Сергеевич ввёл повторно Нэп, правда тогда это называлось Перестройкой. Спасибо моей супруге Тонечке, – указал он на супругу, – она у меня закончила экономический факультет МГУ, а папа её был видным советским экономистом, может слыхали такого, Бартенев?

Прудников отрицательно покачал головой. Никого он блять из этих динозавров не знал, да и знать не мог. Хоть и родился он в Советском Союзе, всё-таки время его взросления пришлось на Россию свободную от коммунизма и его демонов. Про такие вещи в то время было просто стыдно говорить, что чей-то родственник был каким-то там видным деятелем. Не говоря уже про то, что кто-то из родственников работал в НКВД или КГБ. Это сейчас, пошла кокая-то волна красного ренессанса. Заностальгировали все по тем временам из которых так стремились вырваться.

– Так вот, мне она посоветовала уйти из органов и заняться кооперацией. Не хочу хвастаться, но свои первые миллионы я заработал уже к первому году Перестройки. А дальше завертелось-понеслось, как поётся в одной эстрадной песенке. Ни в какие Форбс я не лез. Выставил своих представителей, которые теперь многоуважаемые господа и имена их на слуху, а сам я мирно отошёл от дел, так сказать за долю малую. А что мне старику надо? Бутерброд с чёрной икоркой на завтрак, извините имею слабость, и сто пятьдесят грамм настоящего грузинского коньяку, обязательно выдержки сороковых годов, а в остальном, как писал Маяковский: кроме свежевыстиранной сорочки мне ничего не надо.

Да уж, самый яркий из представителей советских лицемеров. Сделал карьеру на имени своего папаши, женился на выгодной партии, того же советского истеблишмента, а потом, как только понял, что задул ветер перемен тут же начал рубить бабло. И про мифических миллионеров эпохи перестройки он похоже не ошибся и перед ним яркий представитель этого ускользающего рода. Этот Евгений Николаевич конечно фрукт гораздо интереснее, чем его папаша тупо отправлявший людей на смерть, во времена, когда это нужно было делать, впрочем, американцы платят именно за сталинских палачей, а не за подпольных олигархов.

– Расскажите пожалуйста про своих родителей?

– Как я уже сказал, отец и мать познакомились в Чапаевской дивизии. Сразу после войны вместе перешли на работу в органы, бороться с недобитой контрой. Вскоре мама, оставила службу и занялась домашним хозяйством, после появления почти друг за другом моих брата и сестры. Мама переживала переход к так называемой мирной жизни невероятно болезненно. Она была очень деятельным человеком, ей нужно было постоянно участвовать в борьбе, с несправедливостью которая её окружала. Она постоянно писала письма в различные организации, абсолютно по любым поводам, у меня даже сохранились некоторые из них и ответы из учреждений, в которые она писала.

– То есть она писала доносы? – прощупывая насколько крепка стена, нанёс первый удар Прудников, ему нужно было прощупать, что можно, а что нельзя, тем более с таким человеком. Без этой разведки боем невозможно было продолжать дальнейшую работу.

Однако Евгений Николаевич нисколько не обиделся или во всяком случае не подал вида, впрочем, старый чекист даже не повёл бровью.

– Вы абсолютно правы, молодой человек, в том числе и доносы. А куда было деваться если скрытой контры после гражданской войны осталось немерено, как прикажете было с ней бороться? Ещё раз повторюсь, моя мама была самым настоящим чекистом, тем самым выпестованным революционной борьбой. Поймите же, не все господа белогвардейцы, как это сейчас принято декламировать, уплыли из Крыма в Константинополь в двадцатом году. Уверяю вас, львиная их доля осталась здесь в России и затаилась, выжидая своего шанса. Ко всему прочему добавился ещё один враг – внутренний. Старые большевики, ковавшие победу в гражданской войне советского народа за годы НЭПа и мирной жизни извратились и совершенно позабыли идеалы вверенные им Владимиром Ильичом. А многие так и вовсе продали. Многих людей по, как вы это называете доносам, моей матери посадили и отправили в лагеря на перековку, некоторых и расстреляли.

– Вы оправдываете её действия, сейчас, с позиции прожитых лет?

– Абсолютно, тем более что она оказалась способна на высшую справедливость. В один прекрасный момент она встала над своими материнскими чувствами. Когда она обнаружила у моей сестры троцкистскую литературу, моя сестра Вера, то ли по глупости и малолетству, а может быть и по неким своим извращённым убеждениям, вступила ни много, ни мало в подпольную боевую, подчёркиваю, боевую троцкистскую организацию. Они планировали покушения на членов правительства: Молотова, Кагановича и самого товарища Сталина.

– И что, она самолично отвела её на Лубянку?

– Вот именно, повторюсь, мама не терпела несправедливость и нарушения социалистической законности.

– И что с ней стало?

– Её расстреляли. И совершенно хотелось бы сказать справедливо.

– Но она же ведь была ещё ребёнком и могла в чём-то заблуждаться.

– Это ваше поколение в семнадцать лет ещё только от соски отрывается, а в то время это были уже созревшие личности и поверьте, никаких заблуждений они не испытывали. Это сейчас модно среди молодёжи заблуждаться, менять свои убеждения и всячески уходить от ответственности за свои поступки мотивируя всё инфантилизмом. Нет, дорогой мой, тогда всё было по-другому, ибо время было гораздо суровее и люди рождённые и сформированные первой пятилеткой были стальными, потому что они были детьми Сталина, недаром он ведь именовался отцом.

– Как восприняли эту ситуацию ваш отец и брат, вы сами.

Ну со мной всё просто. Мне было мало лет и размышлять серьёзно на эти темы я естественно не мог. Но мама для меня была непререкаемым авторитетом и я знал, что она всегда права. Поэтому мне, наверное, было проще всего. Отец, человек закрытый, никогда не говорил со мной на эту тему. В то время тем более ему было не до семейных неурядиц. Тогда шли первый и вторые московские процессы, и отец работал днём и ночью выявляя врагов Родины. Дома он практически не появлялся. Брат Колька, вот он затаил обиду на родителей. Он уехал, куда-то-то за Урал. Когда началась война ушёл на фронт. В сорок втором на него пришла похоронка. Он погиб в Крыму.

Вот это я удачно зашёл, вот это Санта-Барбара, да тут целая сага вырисовывается покруче, чем просто отец палач и сынок КГБэшник, тут штука из которой можно выжать мильон просмотров только так, а скока срача!

– Как сложилась судьба ваших родителей после этого тёмного для страны времени? – Прудников уже пытался вживаться в образ интервьюера. И хоть это было ещё далеко от завершения, только еле видимый кусочек надвигающегося айсберга, его всего изнутри переполняло. Он не просто вытащил счастливый билет, а выиграл нехуёвый Джек-пот. Он уже представлял себя перед телекамерой, расправил крылья, горящий взгляд, он чувствовал эту добычу и должен был разорвать её своими волчьими зубами.

– Тёмного вы имеете, в виду так называемый “ Большой террор”?

– Его и войну тоже, коль вы уже её упомянули.

– Интересный термин, который у меня вызывает всяческое удивление. Не скрою, в некоторой степени даже возмущение, Большой террор! Тоже мне отыскали террористов. Вы просто не интересовались что происходило в Сантьяго в семьдесят пятом году, когда власть в Чили захватил Пиночет, вот там был по-настоящему террористический режим.

– Да, Пиночет — это конечно плохо, но насколько мне известно в Чили не было Колымы. Людей не отправляли на каторжные работы.

– Вы правы мой юный друг, Колымы там не было. Людей просто с вертолётов сбрасывали над морем без суда и следствия, без всяких там процессов. Вот был человек и вот его не стало. Хотелось бы заметить, что на Колыме, как вы теперь её любите называть – Родине вашего страха, трудились не только политзаключённые, но и вполне себе уголовники.

– А как же “Один день Ивана Денисовича”?

– Бред человека, которого даже близко не было там. Все эти свои лагерные легенды Александр Исаевич понасобирал сидя всего лишь в московской пересылке. Позже он сидел в Подмосковье в одной научной шарашке, на должности библиотекаря и заодно кормился у администрации на должности штатного стукача. Вот такие дела, мой юный друг.

– Извините, Евгений Николаевич, но мы отклонились от нашей темы про родителей.

– Да, конечно, только давайте выпьем, за родителей.

Старик начислил по сотке, и они выпили. Закусив терпкость коньяка лимонной кислотой. Никогда Саня не закусывал коньяк лимоном, сначала это показалось ему невероятно противным и каким-то плебейским. Но теперь он прочувствовал прикол и это теперь отдавало чем-то аристократическим. Старики, которые из бывших, но опустившиеся до плебса всегда стараются тянуть марку. Одевают брюки и начищенные туфли, когда идут выкидывать мусор в ведре. Это и есть бывшая советская интеллигенция. Если увидите старикана с мусорным ведром, знайте это какой-то бывший академик.

– Мы с мамой всю войну провели в эвакуации в Ташкенте. Папа ушёл на фронт, сначала нёс службу в особом отделе, выявлял дезертиров и шпионов, потом после создания легендарного СМЕРШа перешёл на службу туда. Войну закончил в Праге. Ненадолго вернулся в Москву, но власть уже менялась, да и жизнь тоже. Он часто любил повторять, что плохо придётся после смерти Иосифа Виссарионовича, поэтому всегда пил за его здоровье и желал ему ещё долгих лет жизни. Отец погиб незадолго до смерти вождя в пятьдесят втором году, он тогда уже служил в Западной Украине, боролся с фашистскими недобитками, именующими себя бандеравцами. Автомобиль, в котором он ехал, попал в засаду.

– Вы сказали фашистские недобитки, но эти люди ведь сражались за независимость своей страны?

– Независимость от кого?

– От коммунистов.

– Вот я и говорю, фашисты. Потому что Гитлер тоже в своей пропаганде вещал, что он несёт освобождение России от ига большевиков. Россия без колхозов и коммунистов.

– Страшно это признавать, но во многом и Гитлер и Геббельс были правы, – Саня занёс камень и со всей силы бросил в стекло, теперь уже беседа должна была пойти на совершенно ином уровне.

– Вы либерал, позвольте узнать?

– Нет, я просто против всякой такой нездоровой фигни типа коммунизма, когда всё гуртом, всё общее и никакого индивидуализма. Колхоз убил деревню. Коллективизм задушил российского фермера. Честно скажу, я не знаю чью бы сторону я бы выбрал, если бы оказался в то время.

Евгений Николаевич, на удивление не злился и даже не раздражался. Не побагровел, не побелел и не посинел, продолжал вести себя вполне уверенно. Впрочем, он и не производил впечатление человека, которого можно вывести из себя такой болтовнёй. Уверен, во времена своей службы в Гэбне он и не такого наслушался и поэтому сейчас всего лишь слегка лыбился.

– Я так вам отвечу, молодой человек. Вы бы, с таким мировоззрением, если бы оно у вас в то время таковое сложилось, до прихода Гитлера не дожили: либо сгинули на каком-нибудь закрытом полигоне, либо перевоспитались где-нибудь, где вам бы было не до подобных размышлений.

– И всё-таки ограничение свободы, притеснения и конечно террор. Мы сделали круг и вернулись в начало разговора.

– Несомненно ограничение свободы и террор, только направленные исключительно на врагов.

– Но ведь если искать врагов повсюду, то могут попасть под горячую руку невинные люди.

– Могут попасть и невинные, но главное, чтобы попали враги, – всё с той же не сползающей с лица улыбкой продолжал говорить Евгений Николаевич.

– Моя точка зрения на то время и те события, вряд ли когда-то соприкоснётся с вашей. В силу возраста, воспитания  и знаний.

– О, да, старый дьявол Сорос постарался, чтобы у вашего поколения и последующих были определённо отличные от наших знание и воспитание.

Зрил, старик в самый корень. Может он конечно и подготовился к его визиту, навёл кое-какие справки. В принципе с его положением, вполне можно было докопаться до американцев. Да и докапываться особо не нужно, никто не скрывается всё лежит на поверхности. Да и не он один сидел на подсосе у различных американских грантов и фондов. Большая часть либеральной тусовки ходит чуть ли не каждый день в американское посольство на планёрку.

– Вы так и не рассказали, как сложилась судьба вашей мамы.

– С моей мамой всё в порядке. Она жива и находится в … Хорошем месте, скажем так.

Сначала Прудников думал, что он ослышался или как-то не так понял старика.

– Простите, как жива, ей сейчас должно быть больше ста лет.

– Если быть точным сто одиннадцать. Вы знаете, молодой человек, большие деньги дают большие возможности. Не безграничные конечно, не стоит переоценивать их, всё-таки это бумаги. Но и бумага тоже порой способна творить чудеса. Вы когда-нибудь слышали про экспедицию Николая Рериха в Тибет?

– Ну так, в общих чертах, кажется он искал там Шамбалу, как и нацисты.

– Мне кажется, вы пересмотрели Индиану Джонса в детстве, впрочем, что ещё вы могли смотреть? – сказал он это с насмешкой и Саня это почувствовал и его это немного вывело из себя это барское самодовольство старика.

Конечно, что же он ещё мог смотреть в разворованной стране такими мудаками, как этот Евгений Николаевич, который корчит из себя теперь праведного коммуниста верного заветам Ильича. Прудникову почему-то вспомнился старенький кинотеатр, который стоял на районе, который еле как дышал в его детстве и крутил кино, а потом и вовсе загнулся ещё до приходов всяких Аймаксов сам по себе, потому что никому ничего не было нужно.

Потому что все эти уважаемые господа занимались тем, что набивали карманы баблом. А теперь стараются порицать его в том, что он тоже хочет по лёгкому поднять баблишка и чем его путь хуже их пути?

– Так чем же на самом интересовался Рерих в Тибете? – сдержанно спросил Саня.

– Шамбала – это сказка для детей. Красивая ширма, которой прикрывались так или иначе, кто посещал те места. На самом деле по заданию самого Иосифа Виссарионовича он искал документы тибетских монахов, в которых скрыт секрет вечной жизни. Не знаю слышали вы или нет, но в некоторых сказания есть истории про людей которые спокойно жили двести пятьдесят лет и это был для них не предел. Пример из христианской мифологии вам надеюсь известен, что Ной прожил пятьсот лет.

– Это безумие, мне проще поверить в мифическую шамбалу, чем в это.

– Гитлер, хочу заметить искал тоже самое, к чему людям Шамбала, ещё один неведомый мир или сосредоточение силы. Человек не может в полной мере одолеть тот мир, который ему предоставил господь Бог.

– Я сторонник версии про Рептилоидов, – хмуро хихикнул Прудников.

– Это ваше право Александр. Каждый имеет право на свои личные заблуждения и лишь избранные имеют право вводить в заблуждения миллионы. Так вот, Рерих нашёл древний фолиант, в котором описывался этот секрет.

– И что же Иосиф Виссарионович, открыл секрет долголетия советским людям?

– Конечно же нет, что вы? Таким секретом должны обладать только избранные. Повестка бессмертия вождей мирового пролетариата встала остро после смерти Владимира Ильича. Это трудно понять сейчас, тем более вам, воспитанному на том, что все большевики были кровавыми упырями. Не надо не отводите глаза я прекрасно знаю в том числе и лично вас. Прежде чем вам позвонить я навёл о вас кое-какие справки.

Всё-таки наводил справки, старый чёрт! Александру сделалось как-то не по себе, по спине пробежал холодок. Что мог вообще выведать про него этот полоумный старик, какие его тайны. Саня посмотрел в его глаза и ужаснулся насколько бесновато они горели. На момент ему показалось что этот старикан стал увеличиваться в размерах и нависать над ним оскалив острые клыки, но хмарь быстро слетела и перед ним по-прежнему сидел Евгений Николаевич, только глаза так и остались помутнёнными, хотя возможно так на старика действовал коньяк.

Однако Саня принял решение не испытывать судьбу и скорее сматываться. Опять же где-то внутри об этом стала вопить его вездесущая чуйка. Тем более для начла материала он собрал более чем предостаточно и даже мемуары его покойного папаши, яйца выеденного не стоят, по сравнению с рассказами самого Евгения Николаевича.

– Так, допустим, и что там Рерих передал вождю секрет? – как-то уже рассеяно спросил Александр.

– Да.

– Ну что-то он ему не помог.

– Сталина отравили его ближайшие соратники. Иначе он правил бы до сегодняшнего дня на благо Родины.

– Ну видимо не так он всё-таки был хорош, если его как вы говорите отравили ближайшие соратники?

– Иосиф Виссарионович собирался омолаживать кадры. Не все из ближнего и среднего, так скажем круга, но многие бы пошли либо на заслуженную пенсию, либо под суд. Ведь после победы во второй мировой у многих, как и после победы в Гражданской войне появилась эйфория, некое чувство вседозволенности и непоколебимости героев. Некоторые из них действительно были герои, и просто потеряли реальность за военными успехами, а некоторые просто, как пиявки присосались к победе и победителям и высасывали сок из неё. Повторюсь, после победы прошло уже восемь лет и совершенно очевидно, что нужно было перестраиваться на другое противостояние с западноевропейскими странами и Соединёнными штатами, что для многих было не очевидно, как не очевидно было и то, что СССР на тот момент не был готов к этому противостоянию ни в военном, ни в экономическом плане.

Головы не всех, но многих бы полетели. Однако, как было угадать чья голова попадёт под меч, а чья нет? И вот воспользовавшись человеческими страстями был разыгран этот фарс на ближней даче. К большому сожалению Иосиф Виссарионович был предан и убит. Помянем его доброе имя, – после непродолжительной паузы предложил Евгений Николаевич, – золотой был человек, истинный марксист, продолжатель дела Владимира Ильича. Или может быть вы не хотите за него пить, для вас же либеральной общественности он кровавый тиран, утопивший страну в крови? – грозно зыркнул старик.

Для Прудникова Сталин действительно был тираном и действительно нисколько не лучше Адольфа, только вот либералом он был постольку поскольку. Платили бы ему такие деньги неомарксисты или черносотенцы он бы был бы с таким же успехом черносотенцем, сионистом или кем там ещё можно было стать за деньги.

Деньги, вот была его истинная вера и религия. Деньги — это та вещь, без которой он не мог жить. И конечно он выпьет с этим напыщенным павлином за усатого палача. Потому что в перспективе – это деньги, большие деньги. Может быть не самое сытое детство, а может государство, которому было наплевать на всё кроме денег его так воспитало, да и не только его одного. Ни одно уже постсоветское поколение выросло на этой парадигме – заработать как можно больше денег и не важно каким способом.

– Конечно выпью, ведь я у вас в гостях и не в праве вам отказывать. А мои убеждения они на вкус замечательного коньяка нисколько не влияют, – улыбнулся Прудников.

– Ну и добре!

Старик расплескал коньяк по рюмкам. Затем он поднялся, придерживаясь слегка за ручку кресла.

– За вождя всегда стоя, – сказал он и не понятно было приказ это или просто уточнение.

На всякий случай Прудников поднялся. Ведь в конце концов деньги не пахнут. Да и кто узнает, что он пил за Сталина стоя, да если и кто узнает, что Саня Прудников пил за Сталина стоя никто не поверит. Если конечно у этого старого ублюдка не припрятана где-нибудь скрытая камера. Хотя конечно же камера наверняка была, только не для этих целей. Слишком мелко, наверное, для человека его круга.

Впрочем, вряд ли он пригласил его сюда чтобы чем-нибудь скомпрометировать. Нет, этому бесу нужна слава, признания его величия. Саня знал этих тварей, видел их насквозь. Их гордыня требовала выхода, тщеславие за столько лет молчания вопило во всё горло – выпусти меня наружу. Прудников знал это, он это чувствовал. Мемуары его папаши — это только предлог, жалкая ширма. Старик предлагал себя, свою историю. Он хотел показать всем своё величие, не расплескавшееся за многие годы и требовавшее выхода.

– Простите, Евгений Николаевич, но мы снова отклонились от нити беседы. Вы рассказывали про древний Тибетский секрет долголетия. Остановились на том что Сталина вероломно убили, и потом что, куда делся этот секрет?

– Хрущёв его искал, но не нашёл, – продолжил старик, – хотя искал в верном направлении, секрет был у Берии и был скрыт в недрах МГБ и далее КГБ, недаром Лаврентия Павловича ликвидировали без суда и следствия, когда поняли, что добиться от него ничего не получится. Поэтому то Хрущёв так активно стал перетряхивать чекистов, только и здесь у него ничего не вышло.

– А Брежнев, как, обладал Тибетским секретом?

– Мне точно не известно, но вероятнее всего нет, хотя в последнем своём походе на Афганистан он явно что-то пытался найти в афганских горах. Впрочем, секрет этот был у Андропова и много лет будучи главой КГБ он подготавливал для себя почву, чтобы на долгие годы стать вождём нации. Только другой, он мечтал о русском национальном государстве, абсолютно суверенном с элементами социализма.

К сожалению его тело и разум, когда настал момент были не в идеальном состоянии, время брало своё и он понимал, что нужен другой момент, чтобы реализовать свои замыслы. Ему нужно было новое тело, более молодое и крепкое.

Юрия Владимировича ввели в искусственную кому и заморозили его тело, до лучших времён. Ждать пришлось долго, пока его ученики реализуют некоторые из его замыслов. Когда, настал час икс, в секретной лаборатории на лубянке, мозг и сердце Андропова пересадили в моего лучшего ученика, которого я самолично готовил долгие годы для этой цели. Володя был отличным сотрудником, одним из лучших.  Я лично его всему обучал. И к миссии своей он шёл исподволь и теперь вы можете наблюдать результат этой операции.

В какой-то момент Прудникову показалось, что старик бредит про Андропова/Путина, но он видел его глаза и у него почему-то не возникало сомнения, что старик говорит правду, либо настолько верит в то, что говорит, что это резонирует и на него. Хотя конечно это была история в духе передач на Рен-тв. И поверить в это было совершенно невозможно.

Пора было прекращать этот бред. Старик от выпитого либо дурел, либо просто над ним издевался и всё это превращалось в дешёвый фарс. Просто сумасшедшему, богатому человеку скучно, ну а какая для них может быть самая лучшая развлекаловка? Конечно же игры с живым человеком. И тут Прудников ненароком почувствовал себя персонажем, виденной ещё в детстве, комедии с Пьером Ришаром.

– Всё это очень интересно, Евгений Николаевич, но мне пора. Дел много, завтра вставать рано, – прозвучало как-то совсем по-детски и совершенно не убедительно.

– Но как же? Позвольте, ведь вы не дослушали историю про секрет долголетия тибетских монахов.

– Ну мне кажется, я понял, вы его купили у Владимира Владимировича, простите, то есть Андропова. И теперь вы и ваша мама, и все ваши родственники будут жить вено.

– Вы не верите?

– Евгений Николаевич, вы взрослый человек, честно, это уже не смешно. Какой Путин/Андропов, какой секрет долголетия, вы меня за идиота держите? Хоть я и делаю свой контент, в основном для молодёжи, но не надо думать, что я настолько туп, что поведусь на всю эту вашу херомантию! – Прудников резко вскочил из-за стола, показывая тем самым что намерен покончить с этой дерьмовой историей, но ноги подкосились, голову повело и всё поплыло перед глазами и только теперь он понял, что вероятно уже сильно пьян.

– Извините старого человека! – он виновато прижал к груди руки и искренне заулыбался, – ну бес попутал, как говорится. Понесло Остапа! Заболтался, знаете под коньячок, да приятную кампанию. Меня такие гости, как вы, посещают довольно редко. Право, простите старика. Посидите ещё немного, выпейте.

Он разлили остатки коньяка по рюмкам и ловко подрезал ещё несколько долек лимона.

– Простите, я вам соврал, – сказал он, поморщившись, после того как ловко опрокинул рюмку. – Мама покончила с собой после двадцатого съезда, как и многие честные коммунисты, истинно преданные делу Владимира Ильича. Не знаю, зачем я вам это всё наплёл, старый дурак.

Прудников успокоился и размяк. Выпил за два захода коньяк и стало ему как-то даже жалко этого, как ему казалось могущественного экс-силовика, чуть ли не властителина вселенной, который оказался просто несчастным одиноким стариком, которому несмотря на его богатство просто не с кем потравить байки.

И вся история его семьи построена на лжи, преступной системе ценностей и все её члены это поняли: кто-то раньше, кто-то позже, но совершенно очевидно, что поняли все. История расставила все акценты и раздала каждому по делам его. Так что-же она воздала последнему выжившему члену этой семейки, безумие? Если так, то от него можно ждать всего чего угодно, да и действительно, как-то всё затянулось и не было у Александра того ощущения триумфа, которое его не отпускало буквально час назад.

– Так или и иначе, Евгений Николаевич, но мне нужно идти.

– Конечно, не смею вас задерживать. Сейчас я вам принесу рукописи моего отца.

– Не нужно, – остановил Прудников, вскочившего из кресла старика.  – Сейчас они мне точно ни к чему, да и завтра поработать с ними не получится. Давайте так, я позвоню вам и мы встретимся, когда вам будет удобно уже у меня в студии и тогда вы привезёте мемуары вашего отца, возможно сразу мы над ними и поработаем.

– Как вам будет угодно молодой человек, как вам будет угодно.

Евгений Николаевич и откуда не пойми взявшаяся его шустрая жёнушка подхватили Прудникова под локти и помогли встать. Только теперь Саня понял, что бабка на самом деле никуда и не выходила, а всегда была где-то позади него.

Еле ковыляя он добрёл до коридора, который был подобен подземному переходу. Такой же длинный и мрачный, освещённый по бокам тускло мерцающими лампами. Где посередине, Прудников обратил внимание, на полинялое место среди обоев, где судя по всему висел чей-то огромный портрет.

– Портрета не хватает, – заплетаясь языком, констатировал Прудников. – Ваш папа тут висел или вы собственной персоной? – ухмыльнулся он, совершенно уже теряя очертания реальности.

– Здесь висит портрет очень дорогого мне человека, но это не мой отец, хотя он тоже его боготворил, как он его называл фельдмаршал второй гражданской. Сейчас портрет на небольшой реставрации, но я уверен, что вы скоро его увидите.

Старуха всё мелькала за спиной Прудникова и Саня всё время натыкался на неё взглядом, когда оборачивался через плечо. И глаза её хищно мерцали, а маленький рот был раззявлен то ли в полуулыбке, то ли в полу оскале и от этого хотелось просто выбежать на лестничную площадку подальше от этих безумных стариков с их прокисшей историей и остановившемся временем. Прочь от этого дома и переулка, потерянного в Лубянских дворах. Прочь от всего этого дерьма в свою уютную модерновую, обставленную в стиле хай тек квартирку, чтобы никого из них никогда не видеть.

– Ну, что же, приятно было познакомится, пообщаться. Я с вами ещё свяжусь Евгений Николаевич, до свидания, – Прудников попытался выдать нечто подобное книксену и едва не завалился.

Ловким движением старик поймал его под руку, и Прудников едва не взвыл от боли, настолько крепко старик стиснул ему руку. Даже несмотря на опьянение он едва не взвыл от боли. Распахнулась дверь и Саня обомлел, увидев на пороге нескольких улыбающихся хищным оскалом стариков и старух.

Сколько их было Прудников сказать точно не мог, всё плыло перед глазами, а звуки стали приглушёнными. И в этом булькающем пространстве он услышал обрывки фраз или это ему только казалось, он не мог это разобрать: – Господи, Евгений Николаевич, ну что же так долго, мы устали уже здесь вас ждать.

– Видимо снотворное испортилось, не брало никак, чёрта! Помогите мне, он скоро уже должен вырубиться.

Постепенно Прудников начал понимать, что он уже не стоит, а лежит на мягком пушистом ковре, видит вокруг себя начищенные чёрные ботинки и женские туфли кремового цвета. Эти туфли кремового цвета, так и остались последним, что ему запомнилось перед тем как он пришёл в себя в каком-то тёмном помещении, связанным на стуле.

Внутри полыхал пожар, голову невозможно было поднять из-за заполнявшей её боли. Он смутно вспомнил последовательность прошедших событий и теперь ему стало тревожно, он ещё раз попытался высвободиться, но понял, что это безнадёжно. И едва не застонал от боли и безысходности. Он стал пленником этих безумных людей и один только Бог мог ведать, что они с ним тут собирались делать и как долго держать.

Надежды на то, что его кто-то найдёт, не было. Без допуска, как минимум, начальника ФСБ, пройти в этот дом скорее всего невозможно. Теперь он отчётливо понимал, что всё это было хитроумно выстроенной ловушкой. Они знали, что он обязательно на это клюнет и заманить его к ним в логово, к этим извращенцам, оказалось делом техники.

Неожиданно включился свет. Но не под потолком, а где-то сбоку. Так что Прудников не мог видеть лиц, сидящих в полукруге, но ему и не надо было их видеть, он знал, что там сидят эти мерзкие старикашки. Откуда-то из темноты материализовался Евгений Николаевич, одетый в китель офицера НКВД.

– Славно, что вы пришли в себя, молодой человек! Мы очень долго ждали, чтобы вынести вам обвинительный приговор.

– Чтобы вы там не затеяли полоумные, знайте меня будут искать, так вам это с рук не сойдёт.

– Конечно будут искать и поверьте найдут, но не сразу и не всего, – засмеялся Евгений Николаевич и смех его старческий каркающий вызвал у Прудникова дрожь, он совершенно чётко понял, в этот момент, что живым ему не выйти из этого дьявольского представления.

– Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности и шпионаже в пользу Соединённых штатов Америки. Признаёте ли вы себя виновным?

– Не признаю, – сникшим и обречённым голосом еле шевеля языком ответил Прудников.

– Иного я от вас и не ожидал. Вот документы изобличающие его договорённости с сотрудниками Американского посольства. Евгений Николаевич положил несколько листов на стол за которым сидело трое человек, так же в форме НКВД. Над ними Прудников сумел разглядеть огромный портрет Ежова, который по всей видимости позаимствовали из коридора.

– Вот видеоматериалы и аудио его мерзких пасквилей на нашу с вами советскую Родину, – от удовольствия происходящего действа Евгений Николаевич, едва не приплясывал.

– Нам и так видно, товарищи, – сказал один из тройки который сидел посередине. – Вина этого гада нами признаётся, для этого следствие предоставило предостаточно доказательств. Вердикт нашей тройки: признать Прудникова Александра Ивановича виновным в подрывной деятельности против Советского союза. Так же признать его виновным в шпионаже в пользу американских, английской и японской разведок. Вердикт обжалованию не подлежит. Расстрелять. Председатель тройки Матвей Моисеевич Иванов.

– А как же адвокат, защита? – выкрикнул Прудников уже в пустоту.

Когда приговор был зачитан свет вновь погас, а когда через некоторое время вновь загорелся Евгения Николаевича уже не было, как и не было тройки под пристальным взглядом нарисованного Ежова. Перед собой он увидел скрюченную старушку в инвалидной коляске. Было такое ощущении, что она ничего перед собой не видела и водила бессмысленно белёсыми глазами. С ужасом Прудников увидел, что старушенция целится в него из нагана. Он не мог поверить, что вся его карьера, всё чего он смог добиться, всё это сейчас оборвётся и никто ему не поможет, что вся его жизнь теперь в руках этих демонов коммунизма.

– Давайте, мама, совершите акт социальной справедливости, – откуда–то сбоку донёсся возглас Евгения Николаевича.

В тот же момент грянул оглушительный выстрел. Глядя на старушку, еле державшую корявой рукой наган Прудников думал, что выстрелит она, конечно, мимо, да и вообще, где-то в глубине души теплился спасительный огонёк, что весь этот цирк закончится, они все посмеются, он вызовет такси и больше никогда не вспомнит об этих людях, никогда.

Только ничего этого не случилось. Голова Прудникова качнулась и нависла безвольно над грудью. Из небольшой тёмной точки во лбу начала сочиться кровь, заливая встревоженное лицо, черты которого так и застыли в неопределённости: то ли тревоги, то ли надежды.

– Браво, мама! Как всегда, эффектно! – вскричал Евгений Николаевич и громко захлопал в ладоши.

Гулко звякнув, наган выпал из окостеневшей руки и старуха изобразила некое подобие улыбки. Ей всегда этот процесс доставлял огромное удовольствие. Нет ничего лучше, чем прострелить голову врагу советской власти. Эта привычка вошла в её жизнь во время гражданской войны. Это было упоительное время борьбы, когда врагов было много, а пуль на них никто не жалел и никакого следствия, никакой сраной юриспруденции – ты сам себе судья и сам себе приговор, высшая кара.

Даже собственную дочь лишила жизни она сама. Высшее проявление справедливости – дать жизнь и отобрать её. Она до сих пор помнила, как эта глупая девчонка обоссалась и дрожа от страха всё звала её: мама, мамочка, прости… Но гниду нужно выжигать исключительно калёным железом… По-другому никак.

Повсеместно раздавались аплодисменты и еле слышные переговоры, все собравшиеся поздравляли Евгения Николаевича с удачным представлением. Он довольно улыбался и раздавал поклоны направо и налево.

Из темноты выплыл, посверкивая пенсне, Лаврентий Павлович, и слегка кивну Евгению Николаевичу. Лаврентий Павлович склонился над коляской и поцеловал старуху в щёку, та, впрочем, уже вновь впала в сон, в котором ей снился девятнадцатый год. Разгромленные колчаковцы, стоят на коленях и молят её о прощении и никого она не пощадила, лично отправив на небо полсотни беляков.

Из той тени из которой вышел Лаврентий Павлович, на мгновение показался человек, похожий на человека, решающего все вопросы в стране. Он вкрадчиво посмотрел на Евгения Николаевича и слегка улыбнувшись вновь исчез в той же тени.

Довольная публика, не торопясь, расходилась и никому не было уже никакого дела до человека с простреленной головой, которого вскоре сожгут в специальном крематории и захоронят в братской могиле номер четыре на безымянном секретном объекте номер два. Нет человека и нет проблемы…