Луна
Он сидел на грязных ступенях пыльного, давно не мытого подъезда обыкновенной шестнадцатиэтажной башни. Сидел и безнадежно пытался совместить в один, контур, засиженного мухами окна.
Но в глазах двоилось и этот процесс казался очень мучительным и бесконечным. Сквозь грязные стекла «обеих» окон проглядывали две ущербленные луны и их нечистый вид, а главное какая-то неправильная, нереальная, дурацкая симметрия вносили в его душу ощущение полного беспросвета и необъяснимой тоски.
-Господи!
Думал он, задницей ощущая холод бетонных ступеней.
– Да как же нормальные люди могут здесь жить, здесь, в доме, где даже луны и те, засижены мухами!?
Не дожидаясь ответа на собственные мысли, он достал из кармана плоскую четвертинку, в которой на палец булькала теплая водка.
Допив, то, что было, он в который раз поразился ее мерзкому запаху и точно в такой же раз попытался сигаретой перебить стойкий привкус аптеки, резины и еще какой-то гадости.
– Ну, конечно же, левая!
Вслух, самому себе заявил он.
– Не зря же я с такой малости поплыл. Да и цена…
Мысли его от этого пойла, тут же вернулись в квартиру, из которой он совсем недавно ушел, да еще с таким скандалом.
В ушах, казалось, все еще звучал резкий визг заказчицы, хозяйки квартиры, толстой до омерзения бабы, заставшей его за очередным глотком этой сивухи.
-Ты, как тебя там, плиточник, похоже, совсем охренел!?
Ты за мои деньги что я тебе плачу, должен меня в жопу целовать, мразь! А ты водку тут жрать удумал!?
Голос ее срывался на крик, пудра с трясущихся щек осыпалась, как иголки с новогодней еле в теплой комнате. Мат из ее густо накрашенных губ казался почему-то еще более паскудным, чем, если бы он его слушал от последней вокзальной, рублевой шлюхи.
Сначала, он еще пытался извиняться, что-то говорил о качестве работы, которое, несмотря на эти жалкие граммы, все равно очень хорошее, о творческом подходе, об однообразии, о глотке кофе, который сейчас же выгонит даже намек на опьянение.
Но она все визжала и визжала, и паузы между ее криками становились все меньше и меньше.
Тогда, скидав в большую сумку весь свой инструмент, он молча переоделся и также молча вышел из квартиры, громко хлобыстнув железной дверью, на прощание.
И, вот, теперь он сидел на грязных ступенях холодного подъезда и упорно смотрел на раздвоившиеся окна.
Перед глазами, где-то внутри его сознания, как на передержанном фотоснимке все более и более контрастным проявился образ его жены.
Ее сузившиеся от злости глаза, побелевшие губы и скулы, а за спиной ее стояли в молчаливом осуждении две дочери…
– Что же я наделал!? Что же я…
Мысли в его голове, нечеткие и обрывчатые, путались, цеплялись меж собой, а руки его, уже судорожно рвали скользкий от пыли и жира шпингалет.
С сухим треском в сторону отлетели твердые пожелтевшие бумажные ленты, которыми кто-то когда-то заклеил от сквозняка оконные рамы, да так и забыл про них на долгие годы.
Пожухшая, темная от пыли вата и сухие невесомые мухи, посыпались на него, а он, уже, опираясь ногой о люк мусоропровода, лез все выше и выше в оконный проем.
В лицо ударило чистым свежим воздухом и откуда-то снизу, где мотались голые ветви деревьев, тянуло аппетитным запахом жареных котлет, а в темноте, в черном почти небе, желтела ясная луна.
-А луна – то все ж таки одна…
С каким-то радостным откровением прошептал он и шагнул вниз.
Автор публикации
