Мусор вывозят в 6.00 и 18.30…
Илья Мухин, в коридоре запнулся о забытый домработницей пакет с мусором.
– Твою мать!
Зашипел он от бешенства и с силой ударил по пакету носком дорогого замшевого ботинка. Тот лопнул и его нелицеприятное содержимое, разлетелось по розовому мрамору, которым был выложен коридор.
– Уволю суку, завтра же и уволю!
Илья набросил на плечи плащ и, замкнув замок квартиры, направился к лифту.
– Доброе утро, господин Мухин.
Седоволосая консьержка вышла из своей комнатки под лестницей и распахнула перед Ильей дверь подъезда.
В свое время она служила в КГБ, чем, по мнению всего подъезда, продолжала гордиться и по сей день.
-Мария Эммануиловна,
Мухин вложил ей в руку десятидолларовую купюру.
– Я прошу вас, подыщите мне, пожалуйста, приличную женщину для уборки квартиры. С завтрашнего дня, мою домработницу в дом не впускать. Она уволена.
– Хорошо, господин Мухин, я все поняла.
Женщина вытянулась и даже попыталась прищелкнуть пятками, но в мягких, домашних тапочках щелчок не удался.
Мухин вышел во двор, со всех сторон огороженный высоким забором и направился к своей машине.
Ярко освещенный шлагбаум приподнялся и машина, выпустив облако белого пара, плавно выехала на улицу. Илья прикурил и опустил боковое стекло. Все как обычно. Точно также было вчера, сегодня и также, наверное, будет и завтра.
При выезде на Ленинский проспект, Илья попал в пробку. Очередной президент ехал по правительственной трассе встречать очередного высокого гостя. Машины и спереди и сзади Ильи покорно глушили моторы: минимум с полчаса придется проторчать. Мухин грязно выругался и толчком пальцев отшвырнул окурок далеко в сторону.
– Вот же сука!
Громкий женский голос заставил его осмотреться по сторонам.
– Швыряет свои сраные бычки, куда ни попадя. Тоже мне, новый, блядь, русский, чуть в глаз не захерачил! Нахапали иномарок и думают, что ближе к Богу стали, никого кроме себя и не видят!
Илья присмотрелся сквозь утренний, зимний полумрак и только сейчас заметил, как возле темно-зеленых, мусорных бачков с трафаретной ярко-белой надписью: “Вывоз мусора в 6.00 и 18.30”,копошатся несколько оборванных, закутанных в какое-то старье, человек.
Мусорные баки стояли возле высокого, аккуратного, ухоженного дома, относящегося к ведомству УПДК и населенному, в основном, иностранцами, работниками многочисленных посольств.
– Ну вот и сюда бомжи добрались: не крысы, так люди.
Равнодушно подумал Мухин и уже было хотел прикрыть боковое стекло, как вдруг женщина все еще негодующая по поводу неловко брошенного окурка вышла под блеклый свет фонаря и, глядя в лицо Илье, отчего-то улыбнулась, несмело и чуть заметно.
В одной руке она держала какой-то пестрый пакет набитый неизвестно чем, а другой, одетой в варежку с дырками на пальцах она показала Мухину неприличный жест и тут же, прыснув от смеха, вновь шагнула в тень, ближе к своим товарищам.
– Ты когда-нибудь, доиграешься, Нитка!
Услышал Илья хриплый прокуренный голос одного из мужиков, обращенный к женщине.
– Выйдет из машины, завалит и как ни в чем небывало уедет. И не хрена ему за это не будет. У него все адвокаты давно уже, небось, прикормлены. Пойдем от греха подальше, нам еще на вокзал надо успеть, к раздаче горячего.
Темно-серыми тенями они мелькнули мимо охранника сидящего в застекленной будочке и растворились где-то за углом дома.
Уже давно растаяли тени ушедших неизвестно куда бомжей и утренние, чуть сиреневые сумерки лениво растворились в серости зимнего московского дня, а у Мухина перед глазами все еще стояла та самая, легкая и несмелая улыбка, на мгновенье, словно осветившая все лицо этой молодой еще женщины.
– Глаза. Какие же у нее были глаза?
Мухин отчаянно пытался вспомнить их цвет, но отчего-то именно эта деталь ее лица, ставшей вдруг для него столь важной и неразрешимой дилеммой, мучила и не давала ему покоя.
Одно он знал наверняка: подобной улыбки, подобного выражения лица он не видел никогда…
Нетерпеливый сигнал задней машины выдернул Илью из какого-то ступора и он, действуя скорее по привычке, чем подчиняясь разуму, вывернул на проспект и машина его, каплевидное, иссиня – черное сосредоточение сотен лошадиных сил, влилась в шумный и равнодушный поток.
– Ирина Сергеевна.
Спросил свою длинноногую, светловолосую, готовую исполнить и, исполняющую любые прихоти хозяина кабинета, секретаршу, Илья.
– Как думаешь, какое женское имя может скрываться под прозвищем Нитка?
– Нитка?
Переспросила она недоуменно и сосредоточенно наморщила свой гладкий лобик.
…- Ну,- проговорила она неуверенно.
– Может быть Нина, или ли допустим Татьяна….Но вполне может быть, что прозвище родилось и от фамилии .
Например, Ниткова, или еще как….А вам, Илья Петрович, зачем это?
– Ладно, Ирина, ступай.
Илья махнул ей рукой и включил компьютер.
– Да, кстати, – остановил он ее на пороге
– Созвонись с каким-нибудь приличным борделем и забронируй девочку, часов на восемь вечера.
– А я вас уже не устраиваю как девочка, Илья Петрович?
Лицо секретарши побелело от обиды и ревности.
– Вы свободны, Ирина Сергеевна. Ваша настойчивость становится утомительна.
Секретарша резко повернулась и метнулась к двери. Если Мухин переходил с подчиненным на холодное, вежливое «Вы», обычно уже к вечеру в штате фирмы открывалось одно вакантное место.
Высокая, дубовая дверь кабинета чуть слышно закрылась и Мухин, откинувшись в кресле, удовлетворенно проговорил, ослабляя узел галстука
– Нина. Непременно Нина. И никак иначе!
На цветном Бульваре, что напротив известного цирка, в ряд выстроились старинные особнячки. До семнадцатого года во многих из них располагались дома терпимости, они и сейчас располагались там же, правда, скрываясь под серьезными различными вывесками с мудреными, звучными названиями и сокращениями. Клиентура у них была тоже очень серьезная – солидные банкиры, предприниматели, известные политики.
Колокольчик звякнул и на пороге роскошно обставленного холла, появилась молодая, профессионально улыбающаяся девушка.
– Добрый вечер господин Мухин
-Ее поставленный голос звучал очень убедительно и доверительно.
– Я рада, что вы решили посетить наше заведение и…
– Решил и тут же передумал.
Прервал ее Илья и, положив на край журнального столика, пять сотенных бумажек зелено-серого цвета, прошел мимо опешившей красавицы к двери.
Домой он вернулся уже ближе к ночи, прошел, улыбаясь мимо бдительно-бодрствующей консьержки и позабыв про лифт, поднялся к себе на четвертый этаж пешком.
Мария Эммануиловна проводив взглядом его угловатую фигуру, поспешила к себе под лестницу: подобные изменения в поведении своих жильцов она имела привычку заносить в свою книжечку – так, на всякий случай, по привычке.
Утро и весь последующий за ним день Мухин провел в поисках Нины.
Его машину можно было видеть вблизи всех мусорных баков Юго-Западного района.
А ближе к вечеру, он поехал на площадь трех вокзалов, где как он узнал, иногда раздают горячую бесплатную пищу для бродяг и беспризорных детей.
Нину он узнал сразу же, как только увидел ее на гранитных ступенях Ярославского вокзала в окружении десятка таких же, как и она бродяг – грязных и оборванных людей, с жадностью хлебавших что-то из одноразовых пластмассовых тарелок.
Легкий снежок, бесшумно сыпавшийся откуда-то сверху, сглаживал всю нелепость ее одеяния: рваную мужскую куртку на гусином пере, именуемую иногда пуховиком, туго подпоясанную кожаным, солдатским ремнем и немыслимого вида фиолетовый берет с огромной, сияющей фальшивым блеском , брошью.
Илья подошел к ней и молча, крепко взяв ее за руку, чуть выше локтя, повел вниз по ступеням к своей машине.
– Ты что, козел, себе позволяешь?- нарочито громко закричала Нина.- Я тебе что, блядь подзаборная, что ты вот так, запросто, можешь меня хватать?-
От здания вокзала, к ним, солидно и неспешно, направился лейтенант милиции, собирающий с сомнительных вокзальных завсегдатаев: проституток, торгашей и мелких воришек, небольшую, но постоянную и верную мзду.
Но, оценив профессиональным взглядом дорогой и изысканный гардероб Мухина, резко развернулся и поспешил скрыться от греха подальше за колоннадой вокзала.
Даже сквозь рукав пуховика, Мухин чувствовал, что женщину бьет сильная дрожь.
– Наверное, она основательно продрогла?
Умиленно подумал он и постарался поскорее усадить ее в теплый салон своей машины.
Но не успели они отъехать от вокзала, как сразу же запотели все стекла и Илья, особо даже не принюхиваясь, понял, что Нина дрожит не столько от холода, сколько от опьянения, а что еще более вероятно, от самого обыкновенного и банального похмелья.
– Ничего, Ниночка,- шептал Илья по дороге домой.
– Уж там-то я тебя вылечу, вот увидишь, вылечу.-
Услужливая Мария Эммануиловна, помогла Илье довести до лифта разоспавшуюся в тепле автомашины Нину и даже на полном серьезе пожелала им спокойной ночи.
В квартире Мухин первым делом набрал полную ванну воды, от души плеснув туда пены и заботливо раздев слабо сопротивляющуюся женщину, усадил Нину в это горячее, пахнущее хвоей и апельсином пенное облако.
Надев на ладонь рукавицу из мочалки, он тщательно вымыл ее столь родное и столь незнакомое тело. Когда струи душа обмыли с Нины последние остатки мыла, оказалась, что она совсем еще молодая женщина, практически девушка, с высокой шеей, маленькими розовыми ушками и слегка тяжеловатой для ее точеной фигурки грудью.
Илья перенес ее, покорно и доверчиво обнявшую его за шею, на кровать и с огромным сожалением накрыл тонкой, шелковой простынею темно-синего цвета.
Но и под шелком он видел каждый изгиб ее тела, упругий впалый живот с раковинкой пупка и тонкие, длинные руки, бессильно брошенные вдоль тела.
Всю ночь, Мухин просидел над спящей Ниной. При свете уличного фонаря, чьи неверные, блекло – желтые блики слегка освещали спящую женщину, Илья находил в ней, в ее лице и теле, вообще, во всем ее облике, все новые и новые черты, столь милые и дорогие для себя.
Скорее всего, даже если бы Нина и не обладала таковыми, Илья, несомненно и что самое главное, без сожаления их бы себе вообразил.
Под утро, выпив пару чашек крепкого кофе и приняв холодный душ, он, долго подбирая слова, написал ей записку, которую перед выходом из дома положил на соседнюю с прелестной ее головкой нетронутую и несмятую подушку.
‘’ДОРОГАЯ НИНА, К СОЖАЛЕНИЮ, МНЕ НЕОБХОДИМО НЕНАДОЛГО ПОКИНУТЬ ТЕБЯ. ВЕРНУСЬ ЧАСАМ К ПЯТИ. ОЧЕНЬ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ И НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ ОБЯЗАТЕЛЬНО МЕНЯ ДОЖДЕШЬСЯ. В ХОЛОДИЛЬНИКЕ ЕСТЬ ВСЕ, ЧТО ТЫ ПОЖЕЛАЕШЬ. КАК ВЕРНУСЬ, ПОЕДЕМ ПО МАГАЗИНАМ, ТАКАЯ ЖЕНЩИНА КАК ТЫ, ДОЛЖНА КРАСИВО ОДЕВАТЬСЯ! ЦЕЛУЮ – ИЛЬЯ».
….- Ты меня, конечно, извини, но ты Илья, дурак.
Генеральный директор, партнер и старый товарищ Мухина, седой, и уже в годах мужик, в возмущении плюхнулся задницей на стол Мухина, чего никогда себе до этого не позволял.
– Ты, взрослый и умный мужик, привел к себе в дом какую-то неизвестную тебе женщину, бомжиху, скорее всего воровку и дешевую блядь….
Да не обижайся ты. Я тебя знаю вот уже лет пятнадцать, но глупости подобной не ожидал…Что говоришь? Молчишь! Ну, вот то-то.
Илья молча поднялся, подошел к окну. Где-то там, далеко отсюда, за многие километры улиц и переулков, запорошенных мелким снегом, на противоположном конце столицы, в его пустой и безлико-роскошной квартире, наверно, так же стоя у окна, ждет его и только его лучшая на земле женщина – Нина.
– Ты знаешь, Вениамин Савельевич, Мухин обернулся к партнеру.
– Если бы не твой возраст, я, наверное, сейчас бы тебя ударил, не глядя на твою должность и авторитет в нашем бизнесе. Может быть, я и в самом деле дурак, но уж лучше быть дураком от любви, чем всю свою жизнь ходить в умниках, а дома, по вечерам волком выть от одиночества, или же спать с кем ни попадя. Вот мы с тобой знакомы столько лет, мы можно сказать друзья, а спроси меня сейчас, Илья, а был ли ты хоть раз по-настоящему счастлив? И я боюсь, что мне нечего будет тебе сказать. Удачи в бизнесе здесь совершенно не причем, это другое. Одно знаю наверняка, прикажи она и я забуду про все, чем мы с тобой занимались столько лет. Про бизнес наш удачливый, про западных партнеров, про налоговую, про стрелки с братками ,про милицейскую крышу, да мало ли еще про что….
И так же точно я уверен, помани меня она своим пальчиком и я брошу, брошу без сожаления все, что у меня есть: квартиру, машину, дачу…, да что я говорю о каких-то мелочах. Я жизнь свою к ногам ее брошу…. А ты говоришь- блядь дешевая.
Я не знаю, как такое могло случиться со мной, откровенно говоря человеком далеко не добреньким, но одной ее, случайной, мимолетной улыбки хватило, что бы все то, что наслоилось, приросло ко мне с годами, стало второй, непробиваемой кожей, враз осыпалось, отшелушилось и вот он я, стою перед тобой честный, словно на исповеди…Разве что не плачу от умиления…
В кабинете повисла густая, тягучая тишина.
Илья, все так же восторженно улыбаясь, подошел к окну и закурил, а гендиректор, товарищ Мухина и непосредственный его начальник, смотрел на Илью с видимым сожалением, хотя явно ощущал, что где-то в глубине души, копошилось нечто странное, мягкое и теплое – быть может, это была обыкновенная, белая зависть. Зависть человеку, сумевшему найти свою настоящую любовь, пусть даже и такую.
– Ладно, Илья,- нарушил он затянувшееся молчание.
– Отдохни недельку, со своей Ниной разберись до конца и к следующему понедельнику, я думаю, ты уже будешь более трезво оценивать и свою избранницу, и все, что касается ее появления в твоей жизни. Иди, в самом деле, расслабься. Сейчас от тебя один черт, пользы никакой. Дурак влюбленный!
…Некоторое время Илья стоял перед своей дверью в сомнении – как ему надлежит поступить: позвонить или же открыть ее своим ключом?
Звонок прозвучал за обитой кожей металлической дверью неуверенно и глухо.
Рука дрожала и хитроумно выточенный ключ, с десятком различных бороздок упорно не желал входить в замочную скважину.
Никого.
Темно- багровая роза на длинном, шипастом стебле, в жемчужных слезинках растаявших снежинок, бесшумно упала на давно остывшую постель.
Нины нет.
Она ушла.
И он опять один.
– Илья Петрович .
Зачастила появившаяся в дверях бдительная стража подъезда.
– Ваша знакомая ушла в девять часов утра и села на тридцать восьмой автобус, следующий до Востряковского кладбища.
Она гордо смотрела в лицо Мухину с твердой уверенностью, что именно так и должна поступать настоящая консьержка.
-Мария Эммануиловна.
– Илье очень хотелось заехать кулаком в это серое, гнусное существо, вечно подглядывающее и подслушивающее за жильцами подъезда, в ее крысиную физию, с длинным, шевелящимся при разговоре носом и крошечными, не моргающими глазами.
Мария Эммануиловна, скажите-ка мне на милость, как вы сумели увидеть, что моя, по вашему выражению, знакомая села именно в этот автобус? Из нашего подъезда, насколько мне известно, автобусная остановка не видна. Она за углом. Вы что, следили за ней? Или это тоже входит в ваши обязанности!?
Мухин побелел и пошел на активистку.
– Крыса! Удавить тебя мало! Вон из моего дома!
Консьержка попятилась, невольно перекрестилась и часто перебирая кривоватыми ногами в домашних, с помпончиками тапочках, бегом ринулась вниз, в свою спасительную нору под лестницей.
– Вот и делай людям добро…
Прошептала она, немного успокоившись и придя в себя от страха.
– Щенок! Молокосос! Жаль, что времена так круто поменялись… Лет двадцать назад, тебе, сосунок вшивый, подобное с рук бы так просто не сошло. Ты бы у меня лет на пять в дурку, в Кащенко, на раз угодил бы, сопляк!
А теперь что? О конторе все кому ни лень болтают и еще как! Совсем упал авторитет конторы.
Мария Эммануиловна, прикурила папиросу, без закуски выцедила полновесный граненый стакан водки и пристроившись на узенькой кушетке, заправленной старым пальто, долго еще злобилась, материлась в полголоса, бормотала о чем-то своем, тем ни менее зорко поглядывая на жильцов проходящих мимо небольшого оконца в ее клетушке.
Все три последующих дня Илья упорно и планомерно напивался.
Первое время он опорожнял свои запасы спиртного, но дорогие, коллекционные вина не приносили ему стойкого и отупляющего опьянения, и он перешел на более крепкие напитки. Еще никогда Мухину не было так плохо и одновременно так хорошо. Практически все время Илья находился в странном полусонном состоянии, отключаясь ненадолго и тут же просыпаясь, он ползал вдоль стен, оставляя на их лощеных поверхностях жирные следы пальцев и потеки засохшей рвоты.
Все телефонные звонки он игнорировал, либо снимал трубку и поносил звонивших ему отборным матом, не вслушиваясь и не желая даже узнавать, кто же ему звонил. На пятый день, Илья, с трудом ворочая необычайно неповоротливым языком, заказал через службу доставки ящик водки, щедро рассчитался с курьером, а потом плакал сидя на лестничной клетке, на пыльных ступенях и не желал возвращаться в квартиру.
Приехавшая к Мухину по приказу генерального директора фирмы, Ирина Сергеевна, обнаружила Илью ползающего по полу в мокрых, пропахших мочой штанах, с зажженной спичкой в трясущихся руках.
– Видишь Ирина,
Шептал он ей пугающим, звенящим шепотом.
– Видишь, что удумали соседи мои драгоценные: газом меня отравить желают, суки противные…. Мне главное источник газа найти бы…Дырочку, твою мать! У меня и пластилин заготовлен…
А ты, ты – то, какого хрена здесь нарисовалась!? А может быть ты с ними заодно!?
Пшла вон! Видеть тебя не желаю, потаскуха!
….Очнулся Мухин в своей постели, крепко привязанным свернутыми в жгут простынями. Над ним возвышалась капельница, стоящая на тонкой, никелированной ноге, а напротив него, в кресле, сидел, как всегда, очень элегантно одетый Вениамин Савельевич.
– Ну что Илюша? Кто оказался прав? Упорхнула твоя девица, Ниночка твоя ненаглядная. А ведь я тебя предупреждал.
А ты оказывается слабак, Илюша. Ох, слабак.
Напиться до белой горячки ради бабы, дело – то не хитрое, любой сможет. Тут особого ума не нужно – наливай да пей.
Ну, в общем так.
Кровь тебе медики наши подчистили, желудочек промыли, из запоя вывели. Все грамотно сделали, как полагается. Я с ними рассчитался, так что ты на этот счет не заморачивайся, не стоит.
Ты лучше мне вот что скажи, друг ты мой ненаглядный, Илья свет Петрович. Ты вообще-то, собираешься на службу, а? Мне уже клиенты позванивают, жалуются. И я их понимаю. А как иначе? Они, между делом, свои кровные в наш бизнес вложили и им, поверь, глубоко насрать на твои переживания.
Вениамин Савельевич резко поднялся.
– Значит так, Ромео недоделанный. Если завтра я тебя не увижу в офисе, чистого, бритого и готового нормально, я повторяю, нормально работать, я выношу вопрос о тебе и твоем на совет директоров. Пусть они решают, что с тобой делать, а мне надоело. Прощевай, Илья Петрович!
Он повернулся и, оттолкнув плечом пожилую медсестру в мятом белом халате, вышел за дверь.
– А мне всегда отчего-то казалось, что мы с тобой нечто больше чем обыкновенные партнеры. Наверно, я ошибался…-
Сквозь силу прошептал в спину уходящему товарищу, Илья.
…Весна обрушилась на Москву слишком рано и как-то уж очень внезапно.
Еще только вчера шел нормальный, зимний снег, а уже сегодня солнце ярко припекает и ему, солнцу этому весеннему, до фонаря, что еще только конец февраля, что еще впереди весенние заморозки и внезапные снегопады.
Это еще только будет, может быть, будет, а сейчас, сегодня, тепло отогрело и обсушило серебристую фольгу отопительных труб, проходящих над черным, пожухлым снегом и серые воробьи, распушив перышки, прижавшись к теплому металлу, чирикают себе что-то там под нос, весело и задорно.
И до того им славно отогреваться на этих сияющих серебром трубах, что их даже и не пугают две человеческие фигуры, одетые пес знает в какое тряпье, так же как и воробьи, решившие слегка отогреться на солнышке.
…- А знаешь, что Нитка? Давай на юг подадимся, к морю поближе. Я море очень люблю.
Женщина улыбнулась и, опрокинув лицо, солнцу навстречу, чуть помедлив, ответила, прищурив глаза.
– Давай, Илюша, давай.
Другие публикации автора:
Автор публикации
