– Проснись, Настюшка, пожалуйста, – мама нежно, но настойчиво трясла за плечо одиннадцатилетнюю дочку. Часы показывали половину третьего ночи.
– Мама, который час? Пора в школу?! – Настя сладко потянулась и тут же свернулась котёнком, зарывшись в пышную мамину перину, щедро нашпигованную пухом бесчисленных дворовых кур.
– Детка, папа  в командировке, а наша Жданка принесла телёночка. На улице минус двадцать, ему в хлеву очень холодно, он дрожит весь! Да ещё
и родился слабеньким, выживет ли? – Мама подталкивала тёплые вещи к сонной Настеньке и говорила, говорила…
Её волжский окающий говорок звучал всегда успокаивающе. Музыка маминой напевной речи поселяла в душе покой и незыблемость семейного счастья.
При этом, на удивление всем, сама Настя говорила на красивом московском диалекте, так как с младенчества радио у них в доме не выключалось. Училась она блестяще, но успевала всегда помочь по хозяйству.
Колола дрова, ворошила вилами сено, носила на своих хрупких плечиках коромысло с вёдрами, наполовину наполненными водой, полные вёдра она бы не смогла поднять. От таких прогулок с грузом на плечах фигурка была необыкновенно стройной.
– Так мы, мамуль, его домой принесём?! – изумлённо спросила девочка.
– Да, доченька, в столовой места хватит. Подрастёт чуть-чуть, утеплим маленький хлев и перенесём туда.На улице была морозная синяя ночь, огромные звёзды смотрели с осколка неба, не закрытого дворовым навесом.
Мама открыла тяжёлую дверь жилища коровки, которая в эту ночь перенесла нелёгкие роды.
Жданка вздыхала, от неё исходил характерный запах и молока, и навоза, смешанный ещё с чем-то тяжёлым для настюшкиного восприятия. Рядом лежало чудо – рыженькое, мокренькое, с тонкими ножками и огромными глазами.
– Мамочка, какой он хорошенький, – всплеснула ручками Настёна, – какой неземной! А как мы его понесём?
– Да, вот так, доченька, – сказала мама, расстилая толстый старый плед, – давай-ка, подтянем его на одеялко.  Ей было явно тяжело затаскивать малыша весом тридцать килограмм. Мама с Настей старательно подсовывали под него плед, и, наконец, им удалось поместить Мишку (так его уже назвала мама) в центр.
«Медвежонок» издавал странное «му» , похожее на «мяу», и было его очень жалко.
Ноша оказалась невероятно тяжела для Настеньки, она чуть не обронила свои два конца одеяла.
А впереди был ещё подъём на крыльцо.
– Давай, доченька, передохнём, – с нескрываемой жалостью в голосе, сказала мама. Они опустили телёнка на самый верх крыльца и обе судорожно выдохнули.
– Ну, ничего, мам, осталось чуть-чуть, – успокаивала мужественная девочка.
В столовой они почти уронили тяжёлую ношу на чистые доски пола вишнёвого цвета.
– Мамуль, он же весь пол испортит, – по-хозяйски рассудила девчушка.
– Что поделаешь, покрасим потом, – улыбнулась мама. Её красивое лицо выглядело очень усталым. Папа всегда на работе, а она всех кормила, крутилась с трёх утра до позднего вечера.Телёнок попал в тепло и ожил.
Он являл собой живописную картину: старался изо всех сил подняться на тонких ножках, четыре копытца разъезжались, и малыш смешно шлёпался на пол. И так несколько раз.
Не получалось у него пока держаться на ногах.
Настя каждый раз протягивала руки в безудержном желании помочь, но не успевала. Мишка на дрожащих непослушных ножках делал пируэт, как на коньках и приземлялся в самой непостижимой позе.
Настёна присела перед ним на корточки. Её распущенные пышные русые волосы опустились до самого пола, она не сводила любопытных серых глаз с новорождённого.
Трогала его бархатные ушки. Низко наклоняясь, заглядывала в глупые синие глаза с каштановыми ресницами, касалась пальчиком мокрого кожаного носика и тут же отдёргивала руку.
– Мам, а можно я его попою из бутылочки?
– Конфеточка моя сладенькая, – нежно и жалостливо глядя на дочку, сказала мама, – это уже завтра, тебе ведь в школу рано вставать. Давай-ка я радио выключу и разбужу тебя ко второму уроку. Первый урок у вас – труд, вот и объяснишь учителю, что пришлось ночью маме помогать.
– Да, конечно, я всем-всем расскажу, что принимала роды! – не скрывая гордости, радостно сказала Настя.