Не волки, не холод гнали людей вперед. Голод. Оно, конечно, татьба да смертоубийство грех, так людоедство грех поболее. Вот и понадеялись на число. Понадеялись, что обожжённая на костре заостренная палка пробьет броньку, что под красным халатом поддета. Что удар палки тяжелой будет достаточно сильным. Да хоть бы меринка свалить – уже пища. В другое бы время остереглись на обоз митрополита нападать. Да совсем невмочь стало. А кто и сам смерти искал – авось сразу удар сабли вострой упокоит душу грешную без мучений. И упокаивал. Да не всем легко уйти удавалось – обильно кровью лесной зимник залило. Им бы хоть дерево поперек свалить, чтобы лучникам из их худых луков пострелять. Да топоров не было. Вот и рубили краснокафтанные налево и направо да конями топтали. А бывшие крестьяне, снявшиеся с севера и на юг беспокойный сбегшиеиз-за тягла неподъемного, из-за неурожая, из-за злобы помещиков, все выбегали и выбегали на поляну и конца им не было.
– Уходить надо, Варлам.
– Макарию сам расскажешь, куда десятину дели? Руби – Бог с нами.
И рубил Симеон как умел. А умел крепко. Да только нашла палка заостренная и в бахтерце слабину. Упал с коня Симеон на снег окровавленный, свою кровь из бока с кровью простолюдинов мешая, проклял парня дюжего – убийцу своего, который сам оторопел от удачи. Дернулся еще раз воин божий, да затих.
А тут и светать начало – словно ждало этого. Словно последней каплей стала смерть огненника. Ударили лучи солнца, заставляя людей жмуриться и закрываться руками от него. Словно глаз в небе раскрылся среди хмари и посмотрел на людей, непотребство творящих. И ужаснулись тати, крестьяне бывшие, знаку такому и побежали, крестясь на бегу и бормоча молитвы, словно пытаясь прощение себе вымолить. И только парень тот стоял, покачиваясь, да на солнце пылающее огнем прямо смотрел.
***
– Песья кровь.
Варлам спрыгнул с коня и кинулся к Симеону, попутно ударив замершего татя в голову оголовьем сабли, да так, что тот кулем повалился и остался недвижим.
– Симеон!
Да не ответил ему брат во Христе.
– Отошел, – перекрестился монах, закрывая навсегда глаза друга своего.
Стон стоял над полем рати – то потоптанные да порубленные. Кто Богу молился, кто черту, а кто проклинал всех и долю свою да трусов, что бросили их тут на погибель.
Варлам тяжело поднялся с колен и вздрогнул. На огненника не мигая смотрели голубые широко распахнутые глаза того парня. Парень уже поднялся на ноги, и, крепко сжимая свою палку, улыбался. Широко улыбался, оголив зубы до десен.
Монах уж было к сабле потянулся, да только не было в глазах тех ни искры разума. А улыбка словно оскал зверя была.
Понаблюдав некоторое время за, очевидно, блаженным, который не двигался, огненник тяжело проговорил:
– А ведь я рубил тебя. Как так вышло, что лишь ударил – сам не ведаю. Словно, кто руку отвел, – монах глянул на уже почти скрывшееся среди туч солнце и перекрестился, – видать, не время еще тебе умирать.
Ничего ему парень не сказал. Даже не шелохнулся.
А вот тать рядом шевелился и уже к палице своей тянулся. Пришлось саблю все же доставать.
***
– Эй, ты меня слышишь вообще?
Парень как-то криво кивнул головой вместе с плечами, не переставая улыбаться.
– Жить хочешь?
Снова дерганное движение.
– Яму копай. Там. На пол палки твоей. Понял?
Снова кивок и пошел парень к указанному месту. Как дошел, стал палкой своей методично землю долбить мерзлую, да потом в сторону ладонями сгребать. А как повернулся парень спиной, стало видна вмятина на затылке страшная глубокая, да кровь на волосах запекшаяся.
– Эк я так, – почесал затылок Варлам, особой силы в руках своей доселе не ведавший. – Чудны дела твои, Господи.
А парень всё копал и копал.
Варлам дочитал отходную над могилой Симеона. Перекрестился и колпак красный на голову вернул – подмораживало. У парня морозец так уже нос и уши выбелил, а крупное лицо раскраснелось.
– Что же с тобой делать, убивец…
Парень ожидаемо ничего не ответил.
– Сведу ка я тебя паря, в разбойничий приказ. Только замерзнешь по пути…
Монах покрутил головой по сторонам – но ничего теплее порванного и залитого кровью кафтана Симеона, который поверх броньки, уже увязанной к заводному коню, не нашлось.
– Надевай, – тяжко вздохнул Варлам, вновь крестясь и прося заранее прощения за деяние сие. Парень надел. И колпак напялил.
– Хоть вмятиной своей православных пугать не будешь, – прокомментировал монах. – Палку брось – руки вязать буду.
Не бросил. Пришлось вместе с ней связывать. Веревку к заводному зацепил, да поехали.
***
– Да святится имя Твое, да пребудет царствие Твое… Что?
Варлам вздрогнул, когда парень вдруг перестал стоять истуканом, как обычно, а неведомо как оказался вблизи, плюхнувшись рядом в снег, и слушал внимательно слова молитвы, глядя неотрывно на костер.
– Нравится?
Парень дернул плечами, что у него означало кивок.
– Эк, как душа твоя к Богу тянется. Ну слушай и запоминай.
Еловые ветки потрескивали и плевались искрами, а монах все говорил и говорил. А парень все слушал и слушал, смотря на пляшущие языки огня. И неясно было, слово Божие в нем отклик находит али пламя жаркое.
***
– Варлам, – ткнул себя в грудь монах. – Ты?
– Огн… ени… ик, – неловко ткнул себя в грудь парень, с трудом вытолкнув из себя сложное слово.
– Да нет! – взъярился монах. – Какой-ты, к лешему, огненник. Имя у тебя есть? Кем нарекли? Я – Варлам.
– Огненник, – вновь стукнул в грудь себя парень.
– Тьфу ты, прости господи. Огненник- это человек святой, что огонь святой носит в свите митрополита. А ты – тать лесной.
Парень замотал головой.
– Огненник! Шапка – огненник. Кафтан – огненник. Копье – огненник. Огонь люблю. Огненник!
Монах только закрыл глаза, покачал головой и почесал лоб. На каждой стоянке надеялся он, что всплывет что в дурной голове из прошлого. Но все беседы были как одна. Разве что говорить начал тать, а не улыбаться молча.
– Спать давай уже, – пробормотал, укладываясь ближе к огню. – Может к Туле чего и вспомнишь…
– Молитва! – прозвучало над ухом монаха, а сильные руки его затормошили. – Нужна молитва. Нельзя спать. Молитва!
– Я уже прочел про себя, – проворчал монах. – Сам читай.
– Господь Бог… наш. Если грешил словом…
Парень замялся.
– … делом и мыслью, – нехотя подсказал Варлам, ворочаясь.
– Делом и мыслью… – снова пауза.
– … прости меня, ибо благ и милостив.
Парень повторил.
В итоге, все равно всю молитву до конца дочитали. А как дочитали, повалился «огненник» на лапы еловые и захрапел сном праведника.
А вот к Варламу сон уже не шел. Он смотрел на парня, приговоренного к смерти за татьбу, и думал. Сильно думал. И не мог надумать никак.
***
Волчий вой слышался издалека. Но это было обманчиво – кони храпели и не слушались, взбрыкивая. Как назло, сильный снегопад за ночь почти скрыл зимник – шли с трудом, пробиваясь через сугробы. Одна надежда – впереди уже блестел лед реки, по нему оторваться верхами шанс будет. Да и то невеликий шанс.
Варлам посмотрел на две тугие сумы с десятиной. За эти сумы с того света достанут…
Затем оглянулся на топающего позади парня. Потом – глянул на небо. Вновь, как тогда, тучи разошлись, показывая лик солнца, заставляя снег вспыхнуть мириадами искорок.
– Значит, одобряешь, – пробормотал монах, кивнул самому себе, решительно достал саблю, подъехал к парню и рубанул по веревке. Путы опали.
Вой раздался совсем близко. Кони дернулись.
– Молись, огненник. Пусть твоя жертва не будет напрасной.
Варлам пнул коня в бока и тот вынесся на сияющую гладь.
А парень послушно молился, старательно проговаривая слова молитвы, наиболее ему полюбившейся – Символа веры.
***
Человек стоял и не пытался убегать. Волк встопорщил шерсть. От человека сильно пахло старой кровью, потом и железом. Страхом не пахло. Волку это не нравилось. Он глухо зарычал. Человек что-то говорил и крепко сжимал палку. Палки волк не любил. Но эта была без наконечника. Монотонная речь волка раздражала – от нее чесалось между ушей, от нее свербели лапы и ныло в голодном животе. Не в силах больше выносить этот зуд, словно над ним вился рой диких пчел, волк прыгнул.
И промахнулся, челюсти впустую клацнули. Но живот заболел еще сильнее. А еще лапы сучили в воздухе, не в силах дотянуться до земли.
– Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века.
Но волк не дослушал – глаза его остекленели, а тело, нанизанное на палку, обвисло.
– Аминь, – закончил человек и освободил палку для новых волков, появившихся на поляне. Немного подумав, дергая головой, он вновь начал, сбиваясь и запинаясь, стараясь не забыть ничего из того, чему его учил Варлам:
– Верую во Единага Бога Отца…
И волки не заставили себя ждать.
***
Первыми его учуяли собаки и зашлись лаем, переходящим в скулеж. Молодой кобелек забился под лавку и тявкал оттуда, поджав хвостик.
– Никодим, никак, волки?
– Днем-та? Сколько лет живу, ни разу не видывал, чтобы под солнцем волки приходили.
– Так иди и погляди.
– Пойду, – Никодим уже накинул тулуп, подхватил деревянные вилы и приоткрыл дверь.
За плетнем стоял человек в красном кафтане и колпаке, сжимающий в руке копье, похожее больше на заостренную палку. На снегу рядом была волокуша с тремя мертвыми волками.
Никодим задом попятился и вошел в дом.
– Чавой там?
– Никак, огненник… С волками.
– Живыми?
– Тьфу на тебя! Не дай Бог! Мертвыми!
Обитатели дома высыпали на улицу.
Парень улыбался жутковатой улыбкой и молчал.
– Тебе чего, мил человек? – опасливо крикнул Никодим.
– Огненник, – постучал тот себя в грудь. – Огонь!
– Замерз?
– Огонь, – парень двинулся вперед, замешкался перед плетнем, а потом просто прошел сквозь него, повалив.
– Тьфу ты, пропасть. Чего творишь?!
Но тот не обратил внимания на его слова, подтащил волков к Никодиму и прошел в дом, сев около очага и не мигая уставившись на языки огня. Где и просидел до самого вечера, не двигаясь, под испуганными взглядами семейства, пока старший сын ездил в соседнюю деревню за священником.
***
– Огненник, – вновь повторил парень.
Отец Амвросий хмурился, морщился, но никак не мог понять, что ему делать с этим блаженным. Ему было очевидно, что незваный гость Ельшовки никакой не огненник, а простой крестьянин, зачем-то напяливший на себя одежду настоящего церковника. Судя по обилию кровавых пятен и большой дыре на правом боку – вряд ли живого. Хотя да, похож – статный, крепкий. Оружие, опять же, похоже – огненники уважали копья. Не рогатины, а именно длинные копья, с которыми еще нужно было уметь обращаться. Явно парень видел настоящих огненников, но где и как? Сам Амвросий видел краснокафтанных единожды – когда Макария в сан вводили. Ходили слухи, что сии молодцы не только огонь умели носить, но и сабелькой владели, под кафтанами броньку прятали. И все это не для красы – чтобы поручения всякие тайные исполнять. Так или иначе, были они настоящими служителями Церкви. А этот же молитвы знал, но плохо и только самые основные: Символверы, трапезную да перед сном. Крестик тоже был самый простой – деревянный на бечеве. А огненники серебро носили небось.
– Кто учил Слову Божию? – спросил он снова.
– Варлам.
– Кто такой Варлам?
Парень молчал и улыбался жутковатым оскалом, сжимая в руках окровавленную заостренную палку с обожжённым концом.
– Я его забираю с собой, – вздохнул священник, вставая, когда ему это надоело окончательно.
– Слава Богу, – перекрестился Никодим.
– К добру али к худу он на наши головы свалился, то только Богу известно. Пойдем, огненник.
Парень молча встал и пошел за священником.
***
Стал жить парень у Амвросия на подворье при церкви. Что скажут, то и делал, все службы с братьями стоял. Даже молитвы худо-бедно выучил. Но как оставляли его в покое, тут же бежал к очагу, плюхался на пол и ну в огонь пялиться, будто рассмотреть что-то силился в нем. Бабы сперва пугались его сильно. А то как же – ходит в кровавом закостенелом кафтане, с которым не расстается с зимы, палка его страшная, вся потемневшая от крови, всегда под рукой рядом, улыбка эта дикая. Да потом привыкли, даже жалеть стали. Блаженный – что с него взять?
Так бы и жил в труде и молитвах, если б беда не пришла…
– Татары! – истошно заорала какая-то девка, а в тон ей набат забил на окраине села. Заметались жители, забегали. Тын-то не убережет – в лес нужно прятаться. Да поздно – вон уже пыль столбом – передовой отряд на рысях летит. Даже ворота закрыть не успели растяпы, влетели всадники на плечах бегущих с полей крестьян и давай колоть немногочисленных защитничков. В халатах простых да шапках плохоньких, заостренные палки вместо копий – пастухи, в набег пограбить пошедшие. Да только на конях. А пеший конному завсегда не соперник. Да и не стали они в рукопашный бой ввязываться, луки потянули. Луки хоть и дрянь, стрелы без наконечников, да против мужиков с вилами и их хватило. А тут и основной отряд подоспел. Во главе – настоящий воин-степняк, за молодыми пастухами присматривать нанятый. В кольчуге доброй, шеломе, на аргамаке, сабля хорошая и лук с саадаком полным стрел. Гордо Нурлан смотрит на суматоху и воинов своих, по селу разбежавшихся– прибыль считает. Сколько акче за дев юных, которых уж из домов тащат, сколько за женщин, сколько за мужиков. Их хоть и хуже брали, да на галеры в Порту всегда гребцы надобны. А ведь еще железом можно разжиться, рухлядью какой, зерном, с которым в степи вечная проблема, утварью церковной.
Кто-то из ретивых как раз до церкви добрался. Дымок над крышей показался. Еще пара домов дымили в разных частях села. Толи случайно загорелись, толи специально поджег кто. Да только глупость эта большая – вся округа теперь узнает. Но не беда – набег и так удастся, если успеет увести полон, вместе с теми, кто при обозе из других сел под охраной пастухов. Тульский полк долго собирается – пока соберутся, пока воевода порядок наведет, пока выйдут. Не первый раз Нурлан на Русь ходит – ни разу не успевали нагнать.
Да только вышла замятня какая-то у церкви. Подъехал – а там одинокий копейщик в красном халате от его людей отмахивается. Один уже на земле корчится, за живот держась. А второй недвижимый лежит в луже крови, в которой языки огня отражаются.
Молодежи потеха – смеются, ставки ставят на очередного охотника уруса заколоть.
Скривился степняк, но не вмешался – пускай развлекутся, силу покажут. Он уже присмотрел нескольких, которых можно себе взять в отряд после набега. Как раз один из таких, Ахмет, вышел в круг под одобрительный гул. Да не с копьем – саблю потянул из-за пояса.
– Красный какой ты, урус, красивый. Может тебя тоже с девками в гарем продадим?
Окружающие засмеялись. А копейщик улыбался жуткой замершей улыбкой. Наверняка ничего не понял.
Ахмет продолжал насмехаться, а сам играл саблей, а потом резко рубанул. Хитро, ожидая, что урус на древко удар примет – он бы тогда ему пальцы и срубил. А тот просто сделал шаг вперед и бесхитростно ткнул. И попал – обожжённый наконечник на две ладони из затылка Ахмета вышел. Кровь хлынула, сабля на землю упала. Но был ведь удар! Не закрывался урус, не парировал, не отходил. Да цел стоит, невредим. Уже палку выдернул, оттащил труп в сторону и снова встал, улыбаясь.
Заробели тут степняки. Никто вперед больше не хотел. Кто-то лук потянул уже. Да стало интересно воину – как это так от верных ударов уходить можно.
Подъехал, прикрикнул, чтобы не стреляли. Расступились перед ним.
– Эй, урус, как тебя звать? – Нурлан знал немного по-русски.
– Огненник, – медленно пробубнил парень. И показалось, что безумен человек, перед ним стоящий.
Было жарко – церковь разгоралась под свежим ветром, только вот стоящему напротив будто и хорошо было.
– Странное у тебя имя. Не важно. Сейчас ты умрешь не от руки пастуха, а от руки настоящего воина – честь великая тебе. Рад ли ты? Вижу, что рад. Молись, урус, своему Богу – скоро встретитесь.
Парень послушно забормотал слова молитвы.
И еще жарче от слов его стало Нурлану. Пот выступил из-под шлема обильный, а в кольчуге совсем уж нестерпимо припекло, словно внутрь углей насыпали. А парень бубнил и бубнил. И зачесался воин весь, лоб зачесался, нос, темя, затылок. Захотелось, чтобы он уже заткнулся, прекратил.
Ударил саблей Нурлан – а вроде и нет перед ним парня в красном халате – только огонь красный пляшет. Сквозь языки клинок прошел – лишь нагрелся. Горячий, красный, высокий огонь – в рост человека. Рубит его Нурлан – да толку никакого. Пот глаза заливает. Сбросил шлем – волосы затрещали от близкого огня. Бьет саблей, со всех сил, со всего старания, со всего умения. И ведь попадает – да что его потуги пламени? Смеется над ним, колеблется туда-сюда. Только вдруг взвилось, язык раскаленный в его сторону выбросило и опалило грудь. Да не отдернулся язык тот – загорелась, затрещала плоть, зажариваясь. Закричал Нурлан дико, бросив саблю и стал кольчугу на груди царапать. И на древко наткнулся пальцами, мокрыми от крови своей.
Отступило наваждение – парень перед ним, церковь в огне, безумно яркое солнце, бьющее в глаза, да глаза голубые на бородатом лице. Последнее, что услышал: «Аминь». Тут и зуд страшный прекратился. И жизнь.
– Сихерче, сихерче, – забормотали степняки, пятясь и глядя, как простая палка пробила насквозь добрую кольчугу, выйдя из спины. Парень выдернул свое верное копье. Они еще шаг назад сделали. Когда тучи разошлись и упал луч солнца прямо на улыбающегося парня – еще шаг. А как вспыхнул на том красный кафтан, и так уже тлевший от жара, так и побежали, не оглядываясь на пылающую фигуру «колдуна»-огненника.
С громким «Боооом» упал колокол, а за ним колокольня осыпалась вниз, взвивая целое облако искр.
И будто очнулся от сна парень. Прояснились глаза. Выронил палку, за крест схватился на груди, уставился на солнце, прямо в лицо ему сияющее среди туч, улыбнулся чисто и благостно, как человек нормальный, пробормотал губами опаленными: «Простил меня, ибо благ и милостив», да упал замертво на землю вместе с первыми каплями дождя.
Конкурсные рассказы
Нашедшийся
Кофе
Запах
Пастырь
Счастья, здоровья
Мечта
Автор публикации
Простите, но как-то вымучено каждое слово. Искусственно сложено в красивые фразы. Но не могу сказать, что совершенно не понравилось. Надо видимо отлежаться словам.
Ну попытка имитации:) Что тяжко да, согласен. Но нада ж пробовать себя в разных стилях.:) И вообще, главное идея)
Хорошую идею очень просто испортить имитацией. Это тоже самое, что во время секса один из партнеров имитирует желание. Результат всегда не впечатляющий.
Ну… не всегда ж все получается) Пусть уж будет.