Гена встретил без толики удивления. Мне показалось, даже ждал моего приезда. Что, собственно, он и подтвердил, бросая вместо приветствия:
– Что-то долго ты ко мне ехал, ёлы-палы. Я тебя на следующий день уже выглядывал.
Я пожал протянутую мозолистую руку комбайнёра. Тот приветливо улыбнулся и по-дружески похлопал меня по плечу. Этот простой жест показался таким тёплым и таким нереальным в этом мире, что я даже немного засмущался.
– Нет, я серьёзно, – не унимался Гена. – Ты разве не видел, что тут творится?
– Да видел… – с грустью отмахнулся я. – Приболел чуток, пришлось задержаться. А так уже на третий день, думаю, приехал бы… Вижу, тебя даже спрашивать ни о чём не надо?
– Да что тут спрашивать, добрый человек. – Он жестом указал на калитку и подтолкнул в спину тяжёлой рукой. – Идём во двор, посидим, поговорим, расскажу, что знаю. А там уже сам думай, как быть да что делать.
Во дворе суетилась Варя, развешивая постиранное бельё на растянутые через весь двор верёвки. Завидев гостя, она тихо поздоровалась и тут же предложила накрыть на стол, вызывая у меня улыбку. Вот что не меняется ни в том, ни в этом мире – гостеприимство этого дома.
Стемнело. Над столом горела лампа, привлекая ярким светом стаи мошкары, которые небольшой тучкой кружились над головой. Сверчки отовсюду стрекотали свои мерные песни. Странное дело: мошкара в сентябре. Но было так.
– Что ж ты не сказал мне сразу? – Я старался говорить так, чтобы в голосе не прозвучал упрёк.
– А зачем? Что изменилось бы, ёлы-палы? Обратно нырнул бы, что ли? Не поехал бы к семье?
– Поехал бы, – кивнул я. – Конечно, поехал бы.
– Ну вот. Так что извиняй. Ты такой счастливый был, что обламывать не хотелось.
– Правильно поступил. Всё правильно. – Я вздохнул, перебирая в голове события последних месяцев, а когда справился с воспоминаниями, спросил: – Помню, у тебя эликсир жизни был. Может, угостишь? А то поговорить надо, а без анестезии, боюсь, может не получиться.
– Дык, ёлы-палы! – Гена оживился, потёр ладони и вскочил с лавки. – Этого добра полный пузырёк!
Он принёс знакомую бутыль и разлил по знакомым же стаканам. Мы выпили.
Я не знал, с чего начать разговор, поэтому решил сначала расспросить Гену.
– Как ты тут вообще? Ну, в этом вот во всём…
– Да как-то… – Он неопределённо пожестикулировал пальцами в воздухе и махнул рукой: – Живу как-то, ёлы-палы. Жена, вон, есть… Тружусь, детей ращу. Вроде люблю их… А что ещё надо? Привык, наверное. Я-то из детства почти ничего уже и не помню. Помню, что мамка любила меня сильно. Строгая она у меня была, конечно, но… Гоняла крепко за всякую шкоду. Бывало, и хворостиной могла пригреть, но опосля обязательно пожалеет, приголубит. Батя – тот, будто, такой и был всегда. Вроде и не изменился даже. Но мамка, конечно, да… – Он снова налил, выпил и продолжил: – Сильно поменялась мамка. Вроде как мачехой стала. Ни тебе доброго слова, ни полслова. Пороть стала, как сидорову козу. Но что я? Мальцом ведь был. Что я мог понимать? На свой счёт принимал. Думал, повзрослел, стал непослушным, вот мамка и гоняет сильней. Но, бывало, подойду к ней, обниму, прижмусь… Ну, мамка же как-никак, ёлы-палы! Материнской ласки-то хочется. А она леща мне по затылку – хрясь! Куда, говорит, лезешь, стервец. Ещё и ухо накрутит до синяков. И обидно мне так становилось, аж до соплей! Убегу на речку, пореву втихаря и домой иду, ёлы-палы. А куда мне было? Не в болоте ж опять идти топиться. Так и живу тут. До сих пор меня всерьёз не воспринимают. Стебутся иногда. Вроде как дурачок местный. А я на них обиды и не держу, Коль. Что с них взять? Мне их вроде и жалко даже. Да как им объяснишь? Вот и не трогаю никого. И меня не трогают. – Он тяжело вздохнул, снова налил и посмотрел на меня. – Давай ещё бахнем чуток. А то мне по душам-то и поговорить не приходится. Тут чужие горести никому не интересны, не нужны. А ты вроде даже слушаешь…
– Давай, – согласился я.
Мы выпили и на несколько минут замолчали, плотно закусывая крепкий напиток.
– А жене-то ты своей рассказывал, откуда взялся? – спросил Гена, прожёвывая ломоть чёрного хлеба с салом.
– Нет, – покачал я головой, – не сказал. Она уже и не жена мне, наверное. На развод подала. А меня в дурдом упекли. Сначала в тюрьму, потом туда.
– Во какой! – восхитился Гена. – Не успел по явиться, а уже делов наворотил. Чё это ты? Прибил кого-то уже?
Я, сидя в задумчивости, кивнул. Улыбка исчезла с лица комбайнёра.
– Да ладно! Правда, что ли, убил?
– Психиатра одного. Он мать мою убил. Да я и не решился бы, наверное. Он сам виноват. Бежал быстро, упал неаккуратно… Долго рассказывать, в общем.
– И как же ты на свободе оказался?
– Сбежал из дурдома. Один хороший человек помог. Он потом погиб из-за меня.
– Да-а-а… – выдохнул Гена, почесал голову и снова налил.
Я почувствовал, что начинаю пьянеть, поэтому пить отказался. Но комбайнёра это нисколько не смутило. Он пожал плечами и, не говоря ни слова, осушил свой стакан. Потом утёр губы и сказал:
– За хорошего человека. Помню, в детстве мужики так деда поминали.
– Гадко как-то, Гена. На душе гадко. Я же всё-таки человек! Сколько я горя и неприятностей принёс здешним людям! И ради чего? Жена мужа потеряла, дочку так и не спас, человека вон убил… Да и мать до сих пор жива была бы, если бы я не влез.
– Ты себя-то не ешь, Коля. Я тебе так скажу: тут обидеть кого-то сложно. Разозлить – да. Но обидеть… – Он отрицательно покачал головой. – Не тот случай. А почему? Да потому что плевать всем и на тебя, и на всех остальных вообще. И на то, что ты о них думаешь им тоже плевать, ёлы-палы. Ты правильно всё сделал. Главное – не доказывай никому ничего. Всё равно не поймут, зато дураком считать будут. А оно тебе надо? Я вот мамке своей рассказал, что утоп в болоте, и что? Даже вспоминать противно…
Повисла минутная пауза.
– Как думаешь, у них душа есть?
Гена снова разлил самогон по стаканам.
– Кто его знает, Коль. Вроде ж живые… да? Должна быть, ёлы-палы… Сам много раз думал об этом. И каждый раз понимал, что нету её у них. Но всегда хотелось верить, что ошибаюсь. Вот и сейчас тебе говорю, что не знаю, а сам-то ведь знаю… Видать, обманываю сам себя, чтоб жить было не так страшно.
– И как же ты с женой-то?
– Да как! – Гена засмеялся. – Души-то, может, и нету, зато страсти – хоть отбавляй! Огонь баба, грех жаловаться, ёлы-палы. Иной раз даже не знаю, куда от неё прятаться.
Я улыбнулся, и мы чокнулись.
– За душу человеческую, – провозгласил Гена.
– За любовь, – добавил я.
Мы снова выпили, теперь я не отказался, и стало чуть легче. Я представил, как этот человек всю свою жизнь, по сути, проводит в одиночестве. Всю жизнь! Среди двигающихся, говорящих, мыслящих тел. Всю жизнь с людьми без толики человечности. Один. Мне стало его жаль, но в то же время я понимал, что оказался в гораздо худшем положении. Он уже не помнит, что жизнь может быть другой. Я же сюда попал, уже успев полюбить так, как, наверное, любить нельзя. И в этот момент я сильно почувствовал… почувствовал и осознал, что не хочу так. Не хочу один! Пусть в том, в моём мире, не осталось самых дорогих мне людей, но, даже несмотря на это, в нём я не был одиноким. Пусть я не хотел замечать очевидной поддержки Лёхи, пусть мне никто больше не был нужен, но там были люди. Настоящие! Живые! Любящие! Люди, которым нужен был я! Которые меня любили! А я их бросил… Бросил маму, бросил друга, Фила бросил. А ведь им теперь так же тяжело, как и мне. Они потеряли родного человека! Дорогого! Нужного!
Чем больше я обо всём этом думал, тем больше ругал себя за то, что сделал. Почему я не задумывался о таких очевидных вещах, пока не столкнулся с этой реальностью? Не знаю… Возможно, потому, что, потеряв семью, я и сам стал пустым и бездушным.
Омут
Омут. Глава 1. Гроза
Омут. Глава 2. Нога
Омут. Глава 3. Гена
Омут. Глава 4. Эликсир
Омут. Глава 5. Утро
Омут. Глава 6. Час от часу не легче
Автор публикации
