— Следующая станция Новослободская. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.
Александра вышла на перрон вместе с остальными пассажирами, основательно осмотрела себя в большое круглое зеркало, стоящее у самого конца перрона и, поправив белые тряпичные перчатки, направилась к эскалатору.
Ее появление вызвало, впрочем, как и всегда, определенное оживление у окружающих. Еще бы. Подобные колоритные фигуры в нынешней Москве встречаются отнюдь нечасто. Небольшая шляпка с легкой вуалью и потрепанным фазаньим пером чудом держалась на гордо поднятой голове с коротко остриженными волосами, седину которых не смогла перекрыть даже ярко-фиолетовая краска. Сморщенные старушечьи нарумяненные щечки поддерживали жесткие уголки высокого воротника длинного, в пол, платья, тугого в талии и широкого в бедрах, сшитого, похоже, из самого обыкновенного тюля. Потертый кожаный ридикюль болтался на ее левой согнутой в локте руке. Правой, старушка опиралась на сложенный, явно старинный зонтик-трость, с пожелтевшей от времени костяной ручкой.
Александра вышла на улицу и зажмурилась. Полуденное солнце зависло в блеклом линялом небе. Мимо старухи медленно, словно через силу двигались потные люди. Воробьи лениво купались в теплой пыли в рваной тени чахлого кустарника. Воздух казался серой взвесью, густо замешанной на запахах размягченного асфальта, табачного дыма, автомобильного выхлопа и прокисшего пива.
Старуха раскрыла зонт и с минуту поколебавшись, завернула за угол, во дворы: туда, где новая Москва, постепенно, через пару кварталов уступала Москве старой, позабытой, купеческой.
Небольшие, некогда доходные дома и городские усадебки утопали в тополином пуху, который почему-то никто не убирал. На натянутых через двор веревках сохло белье. На балкончиках, украшенных растрескавшимися балясинами и гипсовой лепниной, дремали старики, изредка поглядывавшие на проходящую Александру.
Неожиданно, по левую руку появился темный кирпичный забор, за которым темнели заброшенные постройки старинной табачной фабрики, ржавые трубы и полуразрушенные стены цехов. Вдоль забора виляла еле заметная под тополиным пухом дорожка, обрамленная пыльными листьями подорожника. Старинный кирпич фабричной стены, темно-красный, в пятнах мха, несмотря на жару, казался влажным. Шуршание шагов старухи были, пожалуй, единственными звуками, нарушающими странную для Москвы, патриархальную тишину.
Александре даже подумалось, что вот сейчас, из-за угла, появится черная пролетка с полусонным, пьяненьким Ваньком на козлах, в шляпе с загнутыми вверх полями, для блезиру иногда трогающего вожжами свою старенькую, пегую лошадку.
Старушка поспешила за угол, но естественно ни Ванька, ни пролетки там не было, а стоял небольшой, аккуратный флигелек под зеленой, железной крышей.
Рядом с флигелем, там, где, скорее всего раньше были большие ворота, ведущие к господскому дому, изготовился к прыжку позеленевший от времени мраморный лев. Одна его лапа оперлась о большой шар, а другой вовсе не было.
— Бедолага.
Участливо проговорила Александра, подходя ко льву. Она прижалась к его прохладному боку и, сняв перчатку, прошлась по искусно вырезанной гриве.
— Какая же сволочь тебе лапу отломала?
— Французы мадам. Еще в восемьсот двенадцатом…
Услышала Александра мужской голос сверху.
Из раскрытого окна флигеля, облокотившись на подоконник, на старушку с веселым удивленьем взирал лысоватый, добродушный толстяк, в белой сорочке и мягком, лилового бархата галстуке.
— Этот флигель, ну и лев естественно, единственно, что осталось от бывшей городской усадьбы Поповых. Пожар мадам, увы…
…— Мадемуазель…
Строго поправила мужчину Александра и уже более внимательно осмотрелась.
На уровне окна, у подъезда чернела небольшая табличка черного зеркала.
ООО «Le baiser de l’ange».
Прочитала она удивленно и перевела взгляд на собеседника в окне.
— Да-да.…Именно общество с ограниченной ответственностью «Поцелуй ангела», и я председатель его московского филиала, Евгений Петрович Усталый. Фамилия у меня такая странная — Усталый. Не желаете ли чашку кофе, мадемуазель. Я завариваю по старинке, в турчанке…
— Кофе?
Старуха наморщила лобик, и жеманно согнав крашеные губки в щепоть, величественно согласилась.
— Ну, хорошо. Только одну чашечку, не больше, ибо я чрезвычайно тороплюсь.
— Хорошо. Хорошо… Госпожа торопыга. Всего одну чашечку.
Усталый рассмеялся и скрылся в комнате.
***
…Вместе со старухой в комнату вошел запах. Запах старости, дешевой пудры, подопревшей материи и невообразимо сладкого, безликого парфюма.
— Прекрасные духи.
Галантный Евгений Петрович усадил даму в большое кресло багрового плюша. Кресло это было, пожалуй, единственным современным пятном на фоне интерьера начала двадцатого века.
— Да. Это настоящие «Shalini Parfums Shalini».
Старуха вальяжно раскинулась в кресле, словно устраиваясь надолго, и вдруг, прикрыв глаза тонкими и сухими как у черепахи веками, затихла.
— Господи! Неужто откинулась?
Усталый бестолково засуетился возле Александры, забавно подпрыгивая перед ней словно большой, упитанный воробей в галстуке. Махал у старушки перед лицом пухлой ладошкой, похлопывал ее по дряблым, напудренным щекам, ну, а потом, отчаявшись, просунул руку женщине под воротник платья и попытался отыскать пульс на сухой, старческой шее.
—… Да вы что голубчик, белены объелись?
Александра вскочила и даже пару раз успела съездить ридикюлем растерявшемуся Евгению Усталому по лицу.
— Я вам, mon cher никакого повода для подобной фамильярности не давала.
Она слегка успокоилась, вернулась на свое место, но продолжала вполголоса ворчать, перемежая русские фразы, фразами на французском языке.
— Ну что право за нравы? Что за воспитание? Абсолютный mauvais ton…Только пришла, а тебя уже лапают! Сauchemar, мать его…
Впрочем, инцидент вскорости был милостиво забыт, обещанный кофе выпит, а Евгений Петрович Усталый полностью реабилитирован.
Пред светлые очи старухи была допущена и довольно молодая девица, секретарша Наташа, как отрекомендовал ее Усталый.
Целуя ручки старухи, вернее сказать ее довольно потасканные перчатки, он узнал, что зовут ее просто: Александрой Павловной Абамелик-Лазаревой, и что живет она, княгиня, в большой, приватизированной трех- комнатной квартире на третьем этаже дома, стоящего в двух шагах от американского посольства.
Старуха выудила из ридикюля потрепанный паспорт, достала сложенный в двое ордер на квартиру и помахав им возле носа Евгения Петровича продолжила.
— Я голубчик, через окна этого самого посольства, иногда их гадкие фильмы про любовь посматриваю. Своего телевизора нет, так что пришлось бинокль приобрести, Nikon Aculon, дай Бог памяти А 211.
Я, если погода, конечно, позволяет, на балкон табуреточку выношу, рядом чай, печенюжки, бараночки там какие-никакие и смотрю. Звука, конечно, нет, но эти фильмы, если честно, и без звука смотреть можно. Все понятно.
Она громко фыркнула, что наверняка должно было изображать смех, и больно ткнув терпеливому Евгению под ребра тонким, твердым пальцем, поинтересовалась.
— Ну и чем вы здесь занимаетесь, в этом вашем поцелуе?
Княгиня глубоко затянулась Беломором и, стряхнув пепел в стеклянную пепельницу, услужливо поданную Евгением Петровичем, непроизвольно прижала старческую, в россыпи пигментных пятен руку к сердцу. Она хотя и бодрилась, но выглядела неважно, довольно блекло.
— Мы, мы воплощаем в жизнь любое самое заветное желание человека. Вот, к примеру, какое ваше самое сокровенное желание?
— Да какие у меня могут быть желанья? У старухи-то?
Вот разве что не могли бы вы у соседа моего, того что сверху, дрель отобрать. Замучил сволочь колхозная, со своим ремонтом. Мало того, что за квартиру плачу пес знает сколько, так еще эта долбежка ежедневная.
Евгений Петрович довольно бесцеремонно прикрыл старушечий рот своей пухлой ладошкой и по слогам проговорил, громко и четко.
— Самое сокровенное желание. Вы меня слышите, Александра Павловна? Самое…
Старуха вырвалась и, облизав ярко-накрашенные губки, выдала, негромко и безнадежно.
— Ну уж если совсем начистоту, то я молодой человек, к примеру хотела бы посетить кладбище Sainte-Genevieve-des-Bois. Там покоится моя мать. А здесь, в России, я совсем одна. Сирота можно сказать.
Старуха вновь впала в оцепенение, но уже ученый председатель московского филиала ООО, события не торопил, с помощью не лез, а посматривая на княгиню, думал о чем-то своем, изредка пробегаясь пальцами по калькулятору.
Александра задышала, и вяло махнула рукой.
— Да что толку говорить? Каждый день последним стать может. Одно плохо, землю на кладбище прикупить не удосужилась. А сейчас, кто его знает, куда закопают? Одна я. Совсем одна…
Старуха приподнялась и, передавая секретарше, пустую чашку из-под кофе, бросила устало.
— Ладно господа и дамы, все пустое… Я уже не девочка дорогие мои, что бы в мечтаньях часы проводить. Пойду я, пожалуй.
***
— А не хотите ли, дорогая вы наша княгиня Александра Павловна, побродить по Парижу, посетить кладбище Sainte-Genevieve-des-Bois, преклонить колени перед могилой матушки своей и вообще вдохнуть запах Франции, так сказать перед смертью?
А мы вам номер-люкс в хорошей гостинице оплатим, дадим вам с собой на расходы триста, да что я мелочусь, пятьсот евро и самое главное: жить вы будете до тех пор, пока последний, так сказать грош не разменяете.
Хотите за день потратьте, хотите за полгода. Наши старики на сто евро месяц запросто прожить могут. А еще…
—… Да вы голубчик, не убить ли меня решили?!
Перебила его старуха и вновь вернулась в удобное кресло.
— Уж, не из-за квартиры ли? Так грех-то, какой, Евгений Петрович, большой грех, смертный.
— Да какой там грех?
В удивленье уставился нее Усталый.
— Вы старенькая. И наверняка не очень здоровая. Ну что вас здесь держит? Квартира? Да с собой вы ее все равно не унесете, ведь, правда? Тем более, что наследников у вас нет. А там Париж, Лувр, башня, как бишь ее, ну да, Эйфелева. Могила матери, наконец. Вас, кстати, рядом с ней и похоронить могут. И очень даже запросто. Фамилия одна, тем более княжеская. Ну, а вы нам, за все это, ордер и дарственную. Мне кажется справедливо?
В комнате повисла вязкая тишина, и лишь секретарша Наташка, сидя на подоконнике, излишне старательно зашуршала какими-то бумагами.
— …И кто меня убивать будет? Она что ли? Я баб не люблю…— Княгиня полезла в ридикюль за папиросами.
— Да что вы, дрожащая Александра Павловна, какие бабы?
Усталый даже рассмеялся, дробно и мелко.
— Есть у нас для этой цели молодой человек. Сереженькой кличут. Да я вам сейчас его и представлю…
Из соседней комнаты, словно случайно вышел молодой, смазливый мужик, высокий и накаченный. Щелкнув каблуками, он остановился возле кресла, где восседала Александра, и застыл, словно профессиональный мим.
Старуха промычала нечто одобрительное, поднялась, и, обойдя вокруг Сережи несколько раз, согласно кивнула головой…
— Ну, хорошо.
Но только чтобы не больно. И что бы без обмана, как только деньги кончатся. Ни днем раньше.
— Да что вы такое говорите?!
Евгений Петрович даже обиделся.
— Мы на рынке уже около десяти лет, и еще ни разу и никого не обманывали. В принципе можно и расписку подмахнуть, только стоит ли? Куда вы с этой расписочкой с того-то свету? Да и к кому?..
Все рассмеялись, и даже Сережа, а старуха, кивнув на прощанье, поговорила.
— Вы ребята, к понедельнику все приготовьте: билеты, гостиницу, деньги, визу. И в понедельник (люблю черт возьми дела начинать в понедельник), естественно до аэропорта меня довезите. Сами. Я как-то такси не очень жалую… Ну, а там, в Шереметьево, в зеленой зоне, я вам передам и ордер, и дарственную. Договорились?
Княгиня поднялась с кресла, бросила в пепельницу так и не зажженную папиросу, и направилась к двери.
— До свидания, мои родные. До свидания!
Старуха ушла, но что-то нехорошо было на душе у Усталого.
То ли в воздухе грозой попахивало, то ли уж слишком много знала эта больная на голову старуха.
Шереметьево. Виза. Зеленая зона.…И зачем у нее так, кстати, оказался ордер на квартиру?
Евгений Петрович потер устало крупный лоб, но тут взгляд его упал на распахнутую Наташину кофточку, на ее чистые ключицы и его мрачные мысли растворились.
***
…Цок-цок-цок… По ступенькам флигеля простучали легкие каблучки Наташи, и вот уже она влетела в комнату, нарядная и радостная.
— И что, Евгений Петрович, когда мы будем делить наши деньги?
Девушка пробежала через всю комнату, к своему заветному креслу, по дороге не забыв чмокнуть шефа в нос.
— Какие к херам собачьим деньги, дура?
Он бросил на секретаршу презрительный взгляд и рывком, словно от удавки, избавился от своего галстука. Лицо Евгения Петровича пошло пятнами, красными на белом…
— Эта Александра… Эта Абамелик-Лазарева, та еще штучка…
Княгиня тоже мне, блядь старая!
Председатель московского филиала ООО «Le baiser de l’ange» Евгений Петрович Усталый, бросил на колени девушки фотографию старухи, с надписью крупными красными буквами поперек груди.
«Разыскивается особо опасная преступница. При себе может иметь документы на имя гр. Амелик-Лазаревой, Георгадзе, Лукошко, Рабинович. Особые приметы: на левой груди профиль Сталина, на правой груди профиль Хрущева. На правой ягодице, голубая роза, на левой — голова кошки с надписью под ней: Кто обидел тебя?
Владеет русским, украинским, бурятским языками. Иногда вставляет в разговор французские словосочетания».
— Я эту бумажонку в Бибирево, у отделения милиции сорвал. Эта старуха, как оказалось, в прошлом известная на всю Россию хипесница! Аферюга, пробы ставить негде. Четыре ходки и три побега. Шлеп нога ее погоняло. Всегда в одиночку работает, ни тебе корешей, ни подруг. На малинах и блатхатах не появляется. Пойди, вычисли её.…
Вот ты, Наташа, как там тебя, Смирнова, смогла бы в Москве без прописки более тридцати лет прожить? Херушки.
А она смогла. При Брежневе ее вместе с другими проститутками за сто первый километр выселили, дабы так сказать не портила картинку образцового олимпийского города. Квартиры лишили, прописки. Одним словом все как полагается. А она вынырнула. По благородным семействам пошла, в качестве гувернантки, якобы со знанием французского. Шалава страшная.
Евгений Петрович остановился перед Наташей, вглядываясь в ее лицо, ее дрожащие губы и поморщившись брезгливо, снова забегал по комнате.
—…И как все четко подгадала, сука?
Понедельник — вечер… Ни одна уважающая себя контора не работает. Пойди, проверь эти бумаги.
Он схватил со стола мятый, надорванный конверт, потряс им зачем-то перед самым носом у Наташи, но, так и не дав ей бумаги, вернулся к столу.
— …Еще этот придурок, Сережа звонит из Парижа. Ночь, полночь!
Евгений Петрович зажал нос и загундосил, видимо передразнивая этого самого придурка из Парижа.
— …Что делать? Старушка в L’hôtel «De saule» не вернулась?! Ах, ах.…Быть может позвонить в полицию? Пусть разыщут бедную русскую княгиню…
— А может быть и в самом деле позвонить в полицию?
Пискнула испуганно девушка. Ведь мы на нее больше трех тысяч потеряли…
Наташа попыталась утонуть в кресле, ну или как минимум стать вдвое меньше.
— Тысяча девятьсот шестьдесят пять евро — гостиница, билет бизнес класс княгине, билет туда и обратно, плюс гостиница Сереже… По инерции спокойно, несколько даже флегматично прошелестел Усталый, но тут же взорвался и, смахнув рукой со стола на пол всю ту канцелярскую мелочь, которой практически обязательно обрастает любая, пусть даже совсем небольшая контора.
— Ты что же предлагаешь, дура набитая? Что бы я, Жора Ленивый, самолично обратился к ментам за помощью? Что меня, дескать, старая арапка, хипесница мать ее, на четыре штуки зеленью кинула? Да меня на самой задрыпанной зоне на смех поднимут. И будут правы кстати, будут правы…
Жора Ленивый успокоился, безнадежно махнул рукой, скинул пиджак, рубашку и, закурив папироску сел на подоконник.
Вечерний сумрак, перемешавшись с сизым табачным дымом, осторожно вползал в комнату.
На большом, багровом кресле, обхватив колени руками, сидела заплаканная девушка и влюбленными потекшими глазами смотрела на своего шефа, его умный высокий лоб, небольшую аккуратно подбритую бородку и синюю татуировку на левом предплечье. Из густых, старательно наколотых облаков, вырастает красивый храм о семи луковицах и надпись, стилизованная под колючую проволоку:
«Не слушай маму, слушай звон кандалов»…
Другие публикации автора:
Автор публикации
