* * *
– Собирайся, Михеич. На выходные в столицу, – сказал директор, энергично растирая затылок. – Давление разгулялось… а то бы и сам смотался. Хотел «лачетти»? Вот и пригонишь. Вторую Жихарев поведёт. Друг друга по пути не забросьте, игрули хреновы.
– Жихарева разве что в тыл забрасывать. Его второе имя – Краш-Тест, – не удержался Михеев. – Пусть сам себя за хвост поведёт. А как насчет командировочных? Не на свои же…
– И на мои не разгуляетесь. Зайдёшь к главбуху, выдаст на пельмени. И чай! Налево, на выход. Два купейных возьмёте. В один конец.
На платформе напарник Жихарев поведал Вене, что отпросился в Москву прокатиться. Ночное рандеву с любовницей. За казённый счёт! Просил не лезть ему в душу, не проповедовать и не трепаться. И сунул в руку билет попроще. Пожав плечами, Михеев полез в плацкарт, где разбитная проводница лет сорока на вид, не разгибаясь, наводила порядок. То есть покрикивала, запрещала и била кнутом стадо пленников полосы отчуждения. Провожающие, пряча радость избавления, чмокались, призывали звонить-писать и торопились наружу. Кое-кто остался жестикулировать под окнами, подобно гармонисту, забывшему ноты. Провожать водителя было некому, не любил он подобный пафос.
Присел Михеев к исцарапанному столику. Куртку истёртую снял, вздохнул от запахов, газетку развернул: помидорка, огурчик и курочка… газетка оказалась настолько жёлтой, что к окончанию трапезы живого места на ней не осталось. В неясных питерских сумерках пахла дымом тоска расставания. Поезд, дёрнув себя за что-то, решился всё же и пошёл в Москву за наукой.
Ночь прошла под перестрелку вагонных колёс. Раскинув казённый чай, как старый и унылый пасьянс, проводница с лицом поварихи, в котором смешали соус разных мастей – наливная, крутобокая татарочка с неожиданно густыми угольными бровями и русыми косами псковитянки, зашла со сменой белья к Михееву, попутно подивившись, что кто-то не желает спать с ботинками на матрасе. Уверяя, что в старом плацкарте, ветеране профсоюзного движения «Ленинград-Иркутск», порой найдутся даже скрытые олигархи, неуклюжий ухажёр налил сомнительного лимончелло во второй пластмассовый стаканчик. Помявшись для виду, проводница храбро приняла угощение и сразу же добавила по второй. Беседа неуклонно шла к амурной пристрелке. Ничем иным, решил Веня, эту наймитку конкурирующего способа доставки не проймёшь. Но проводница только посмеивалась:
– Повело кота на святки! Видишь, всё выпито? Не налегай на меня, большой мальчик. Я тоже баба, но всё же не водка. Меня за вечерок не схарчить. Нам, шпаловым, размениваться некогда. По графику хрючим, по сумеркам спим… покуда хвост не облезет и копыта не сносим. Не скажу, что без приюта. Родители? Из Мордовии. А я из Биробиджана. Ну, как… вот так: потому что детдомовская. Рванули мы однажды с Биробиджана, прямо из детдома целой ватагой. Хотелось мне за фруктами, а мальчикам за конфетами… но вместо Крыма пришли почему-то в Саранск. И я, соплюха-шестилетка, на базарной площади увидела молоденькую цыганку в красивой юбке. Шикарная юбка, в пол, в узорах да сборочках… подошла к ней, как зачарованная, и говорю: дай, тётя, такую же юбку!
Оглядела цыганка меня с головы до ног: что, мол, за чудо-юдо заморское, позвала через девочку старшего. Бригадир поезда, если по-нашему. В ту пору я была прикинута по варианту детдомовского гламура. Бошка от вшей выбрита, прикрыта вязаной шапкой с белым помпоном. Неясного цвета красная куртка плюс треники с сапогами лягушиной зелени, в пупырышках.
Фасон называется «Не лучший день в Африке». Подходит на зов старшой, пузатый такой, кривоногий мужичонка лет сорока пяти, в красной рубахе-косоворотке, с торчащими усами, брови обожжены, глазки чёрным огнём пылают. Крепко хватает за руку, куда-то ведёт. А я – нет, чтобы с перепугу обделаться! – иду-канючу: дай мне юбку, как у тётеньки! Хочу-у! С тех пор я обожаю пузатых-усатых, особенно в красных рубашках. Напрасно с собой не взял, тебе бы очень пошло… ха-ха!
Вижу, свой человек цыган, бродяга по жизни. Ну и вот… шёл да шёл он, а припёрся к ментам. Глянула, батюшки-светы: биробиджанцы мои сидят! Изловили местные унтеры малолетнюю базарную шоблу, перешерстили и сослали в местный детдом. Меня туда же, под белы рученьки. Часто нарывалась я на разборки: драться толком я не умею, но в бубен любых размеров вот этой вот рукой (проводница покрутила в воздухе крепко сложенным кулаком) занесу без напряга. Ставили нас за драку не в угол, а в большую нишу в детдомовском коридоре. Стою себе, размышляю, ковыряю в носу. Если до чего-то додумалась, сплёвываю.
И вот однажды, находясь, как часовой, на привычном посту, гляжу: по коридору топают папа и мама. Сыночка забрать заехали. Браток у меня – вот такой мужик! Педагог, с даунами работает. Обоссытся какая-нибудь Нюра-двадцатилетка, скажет громче: ой, я, кажется, описалась… Сашка отводит переодеться, подмоет, если надо, вытрет насухо, усадит снова за парту. Больше раза я в классе этом не высидела, тошнит. А он рычит: попробуй только, вякни мне что-нибудь! Не погляжу, что совсем ты ещё сикуха. Но это позже всё было.
Так вот, идёт мимо взрослая пара, а мне, мелкашке, кофта с юбкой на женщине приглянулись! Аж в дрожь кинуло. Серенький цвет такой, весь сиротский, но с жёлтеньким, не закрашенный крупный квадрат. Озверела я, тётку за подол ухватила: надо же ткань попробовать! Женщина остановилась, взглянула молча и юбку высвободила – не за мной она, выбрать сына приехала. Мчина, тот сразу замер, прям-таки уставился на меня. И я ему, в лицо, так и вывалила – сто двадцать бочек арестантов… ночные допросы, приставания, синяки и прочие беды.
И папа будущий сразу понял, без меня не уедет. Брат тоже подходящий попался, с полчаса как вышел из штрафного изолятора. Так и выросли мы в новой семье, в любви и согласии. Где мамина попа, там и папина рука. Зря смеёшься: до сих пор кроватью скрипят, жена брата мне каждый приезд потихоньку докладывает. В отцы-герои попасть решили? Теперь уж разве что костями хрустят…
Устав во тьме, поезд нечаянно взвизгнул тормозом, с испугу потолкался и замер. Михеев придержал на столе закачавшуюся бутылку. Проводница Тамара охнула, на ходу, как в стремена, прыгнула в туфли. Одёрнула китель, заторопилась к выходу из вагона. Михеев шумно вздохнул и прислушался. Ветер рвался в оконные щели, раздирая их тоскливо поющими лезвиями. Остановка закончена.
Канули в ночь огни, поплыл разговор:
– Замуж пошла по любви. Ладный был парень, первый мужчина мой. Дочка через год родилась, Сашенька. Мужа Вовку грохнули в девяностых. Перед этим долго скитались втроём, и выследили нас под Нижним Новгородом. Хозяева хаты за копейку продали, суки. Мы с Сашей, шесть лет ей было, до утра лежали в снегу, в глубине оврага, и слушали, как бандюки нас по снегу ищут. Как перекрикиваются в темноте эти славные парни, застрелившие мужа у меня на глазах. Жили мы с Вовкой тихо и счастливо, ни раза он нас не обидел! А был настоящим бандитом. Любовницу имел, им ведь по статусу так положено. Измена Вовкина меня, конечно, задела, но я и виду не подала. Может, потому и жили долго и счастливо? При живом-то Вовке ментов у нас духу не было. А как прикоцали муженька, стали следаки без конца с меня требовать, в чём-то покаяться: садист, мол, был Вовка, настоящий палач! Наемник высокого ранга. Руки по локоть в крови… садюга он был изрядный. Однажды, крепко был выпимши, он проститутке сосок отрезал. Я отвечаю: да мне плевать. Это мой муж! Вам до него… ну, это мелочи жизни. Сели мы с Сашенькой в поезд, две сиротинушки – папа мой в ту пору нас, свору бандитов, из дому вытолкал – и убежали назад в Москву. Там сколько-то проучилась, работала… бывали и ухажёры, но больше всё для здоровья. Для моего здоровья, не смейся! Сорвалась я как-то в Питер, тоской придавило, на свету гулять захотелось… и так мне у вас понравилось! Сказала я Сашеньке: давай-ка в Питере жить! К тому времени мы уже обе твёрдо на ножках стояли. Дочка у меня, тоже бедовая, вся в отца, говорит: а давай! Переехали, сняли полдома на Ржевке. Соседи – пара убитых хроников. Я на двух работах ишачу, администратором в гостинице и лестницы мою в жилых домах.
Домываю как-то парадную (чи, подъезд? аха-ха-ха!), и тут мне звонят: соседи дочку избили! Я заметалась: пол не домыт, ехать надо. Хорошо, мужик в подъезде нашёлся, отвёз меня шеметом. Каким это шеметом? В смысле, бикицер! Я к дочке, она ревёт. Вызвали врачей, милицию. Загремели алкаши, я их вломила по полной. Пора бы вернуться, да дочку боюсь оставить. Тут мент один говорит: ничего, мол, езжайте! Я с вашей дочкой побуду. И тоже, знаешь, здоровенный такой шелешпер, пузатый, с усами. Даже смешно.
Приезжаю, мне говорят: домыла сменщица полы – лети уже к дочке! Я опять домой, рада-радёшенька. Прилетаю, а они так рядышком и сидят, шерочка с машерочкой, сенбернар с тараканом. И дочка Саша, заплаканная, в синяках, раскрывши рот, хохочет над его рассказами. Так мент и остался с нами. Чечню прошёл, может, поэтому и пил каждый день. Мы почти и не жили-то с ним, как муж с женой. Он сказал: хочешь, найди кого – не обижусь. А мне зачем он, минутный кайф, если праздник царил в душе? Вот так, все три года, что вместе прожили! Пил мужик, а был в адеквате. Ни меня, ни Сашку пальцем не тронул. Слова не услышишь худого, всегда заботливый, ласковый. Саша таскалась за ним повсюду, как привязанная. Приду со службы, просто отдыхаю душой. И вот беда: инсульт второго свалил в одночасье. Всю жизнь под бандитами! Как и Вовка, умер Юра у меня на руках. С тех пор ничто мне не мило. Чего загрустил, ходок? Ну, ладно-ладно. Подставь-ка щёку, большой мальчик. Это тебе за угощение!
– Телефончик оставишь, Тома? Я послезавтра в Город. Вернусь домой, позвоню, – сказал Михеев, вновь обретая способность дышать.
– Отзынь, Михеев, не купишь. Это плацкарт, а не бланманже. Случается, ночью тут кровью харкают. Да и ты… не Муслим Магомаев.
– Понравлюсь позже, сейчас некогда. А там, глядишь, сама бы номерок попросила. У меня…
– Не попросила бы, – сказала Тамара. – У меня и в доме, и в жизни… как-то не прибрано. Откладываю на завтра, а оно никак не наступит.
Москва травила Веню свежим гудроном, нестерпимым запахом деловитости. Гулять здесь можно для моциона, для встреч, для рекламы. Неясное послевкусие томило таксиста, словно не заметил что-то в суете, не глядя перестроился в левый ряд. Машина, вчера ещё чужая, по звуку шла, как по нотам. Так мы, глядишь, и сроднимся, не то, что чужие люди, усмехнулся Михеев. Такси – это синтез двух индивидов, в котором каждый надеется, что партнер непременно вывезет. Во всех допустимых смыслах…
Из сборника "Знакомьтесь, Михеев"
Автор публикации
Судьба богата на излом.. то наверху, то бьёшь кайлом..
Хороший рассказ. Плюсов намного больше, чем минусов. Слог отличный. Текст умный, что для меня особенно ценно. Отличные сравнения и метафоры. На мой вкус их, пусть и удачных, многовато на такой объем. Возможно, это только мой вкус. С большой осторожностью отношусь к искусственным красивостям в тексте. Они как перец в харчо. Иногда повар его сыплет слишком много, чтобы замаскировать вкус несвежего мяса.
Строго говоря, это не рассказ, конечно, а добротная зарисовка. Это не в минус, хорошая зарисовка лучше плохого рассказа) Просто здесь нет родовых признаков рассказа – всяких кульминаций, антагонистов, развития или изменения главного героя и т.п.
Из недостатков на мой взгляд: вагонные разговоры – ну, пожалуй, на втором месте после “Ехал с таксистом и он рассказал…” по банальности. Тем более, что история Тамары все же пересказ жизни, а не сама жизнь. А сама жизнь вроде в Михееве, но она не очень интересна.
Ну и маленький тапок: колеса на рельсах между Питером и Москвой давно не перестукиваются, не то, что перестреливаются. Рельсы бесшовные. Для меня – к сожалению. Ушел кусочек дорожной романтики.
Хороший отзыв, спасибо.. тапок верну, ещё пригодится: нигде и не сказано – “наши дни”.. время действия – начало 2000-х, если уж уточнять. Проводница, таксист – люди пожившие и повидавшие.. я сам вынужденно работал в такси порядка двух лет (эта работа занимает почетное второе место по уровню интеллектуальных затрат после перетягивания каната)).. так что Михеев и многие другие просто списаны с жизни. А иногда с меня.. банально? Извините, но банальность во многом фундаментальна, если лишить её занудства и примитива.. впрочем, строго, имхо. Что касается градации рассказ/зарисовка/новелла (миниатюра).. да Господи, прелесть невежества как раз и заключается в отсутствии барьеров..)). Ещё раз спасибо за добрые слова. Хотите о Михееве что-то узнать? Начните с “Конфуцианца”, я очень люблю эту вещь..).. а там уже, как пойдёт.
Андрей, меня тоже бесит градация рассказ-не рассказ, но наука есть наука)
О банальности: для меня есть несколько табу – начинать рассказ с того, что гг проснулся и пошел пить кофе, пересказывать байки, ссылаясь на таксистов (ну если уж такая классная история, напиши свой рассказ, переосмыслив и доведя до совершенства, вай нот? Ну и еще парочку табушек. Например, что все случившееся оказалось сном. Это вообще “фу”)))
Байки – это шикарный жанр, нечто вроде частушек в прозе.. но надо уметь им пользоваться, тут спору нет.. бартер перед пошлостью тонок, зазевался – бултых..
что касается данного опуса, он просто часть житейского цикла.. а жизнь, как водится, соткана большей частью из наблюдений и размышлений.. поэтому-то размышлизмы Холмса куда занятней его ужимок с борьбой баритсу..)) мне, бывшему “вольнику”, искренне жаль было двух хороших актеров. Потом я посмотрел Холмса с Дауни-мл. и понял: сэр Артур проклял бы их обоих, вдвоем с режиссером..
И да, насчёт “всё было сном”.. интересно, как отнеслись бы Вы к концовке открытого типа: герой не может понять, случившееся – быль или призрачная фантазия..
Не знаю) Все зависит, как говорят американцы. Но меня лично такие концовки сильно разочаровывают.
Здесь можно провести любопытные психологические изыскания.. формат общения не тот. Спасибо за дискуссию, было здорово..
Барьер, а не бартер.. медвежья услуга, мистер Т9.. к утру зайдите за расчетом..).
Да я понял)))