пос. Жагура. ч.5 Гога с Технолога

Гога  с Технолога

 

Прошло полгода работы Натальи Григорьевны в посёлке, любовь к северу не появилась и не проявилась. Зато всей своей душой Наталья Григорьевна полюбила здешнюю баню. Нет, конечно, и в Питере она ходила и в сауну и в хамам, но ни что не сравнится с баней в посёлке Жагура. Первый раз её потащила в баню, в прямом смысле этого слова, её тёзка – Наталья Петровна, учитель биологии, крупная женщина за сорок по кличке Тычинка. Наталья Григорьевна отнекивалась, стесняясь своего худого и бледного питерского тела, но, в конце концов, поддавшись на уговоры, местами переходившие в угрозу и мольбу, согласилась. Суббота и воскресенье делились поровну – до обеда «женский час», после обеда – «мужской». Зайдя в просторную баню, Наталья Григорьевна невольно охнула  — помещенье было громадным. В холле стояло даже два биллиардных стола! Кожаные диваны вдоль стен, громадные рога сохатого под потолком, стилизованные под люстру и две медвежьи шкуры на полу. Наталья Григорьевна не ожидала увидеть такой самобытности, простора и красоты. Она стояла на пороге и смотрела, открыв рот.

— Здравствуйте, Наталья Григорьевна! – дружное приветствие заставило её опустить голову от великолепной люстры.

— Ой! – вскрикнула она, перед ней стояли ученицы десятого «А».

Все были раскрасневшиеся,  с полотенцами на головах, свежи и с наглыми  улыбками до ушей.

— Мыться? – кто-то задал вопрос.

Наталья Григорьевна стояла в растерянности перед своими ученицами, и уже сделала еле заметный шаг назад, как появление Тычинки на пороге бани как ветром сдуло всех девчонок.

— Ну? Чего стоишь? Три часа осталось, не успеем!

— В смысле три часа? В смысле не успеем? – всему удивлялась Наталья Григорьевна.

— Париться – это тебе не в душе мыться! Давай быстрей! – перед Натальей Григорьевной, которая ещё не сняла верхнюю одежду, Тычинка стояла в сланцах и спортивном костюме. Наталья Григорьевна быстро разделась и они прошли в предбанник. Народу было немного, укутавшись в простыни, женщины сидели и негромко переговаривались, увидев Наталью Григорьевну с Тычинкой, по предбаннику прошло оживление.

— О! Наталья Григорьевна!

— Первый раз?

— Ох, и баня сегодня! Жара!

— Вот кабинка свободная!

Всем хотелось хоть как-то угодить Наталье Григорьевне за её труд в школе с их балбесами.

— Да! Жара! Семаков постарался!

После молниеносного романа с Семаковым, Наталья Григорьевна до сих пор вздрагивала при упоминании его фамилии.

— Что «постарался»? – напряженно спросила она у Тычинки, которая уже разделась.

— Да он здесь  истопником подрабатывает.

— Семаков топит баню?

— Ну…

— Кошмар!

Наталья Григорьевна сидела в нижнем белье и не решалась его снять. Крупная пожилая женщина напротив сняла с себя простынь обнажив огромные обвислые груди с большим живот в несколько складок и неимоверной пышной растительностью между ног, улыбнувшись Наталье Григорьевне, она  сказала:

— Пошли, Наташка, я тебя попарю, ишь, тоща ты какая, мужик залезет на тебя, как на швабру. А я попарю  — ты будешь мягкая и розовая, как поросёнок молочный, а ты за это Борьке четвёрку поставь за четверть.

— Вы кто? – удивлённо спросила Наталья Григорьевна.

— Я – то? Баба Нюся, — она махнула рукой. – Нагуляла дочка, курва, детёныша и умыкнулась на вахту, вот воспитываю гадёныша одна. Ну, дык что, поставишь Борьке оценку-то?

-Да поставит, поставит! Иди уже, баб Нюся, парься! – ответила Тычинка  за сидевшую Наталью Григорьевну, которая вжала голову в плечи, а худые плечи в спину, где можно было посчитать каждый позвонок.

— На! – сказала Тычинка и дала большой берёзовый веник. – Прикройся, если боишься…

Наталья Григорьевна зашла в большую помывочную. Шум и плеск воды отдавался гулким эхом от кафельных стенок. На больших бетонных скамьях женщины терли друг другу спины, сидели с намылинными головами и делали маски.

— Пошли, пошли… — Тычинка поволокла Наталью Григорьевну в парную. Неимоверных размеров парная впечатлила Наталью Григорьевну не меньше, чем холл. Человек двадцать может поместиться, прикинула  она.

— Сорок восемь.

— Что? – переспросила Наталья Григорьевна

— Сорок восемь человек тут помещается одновременно. Проверено, — сказала Тычинка и залезла на верхнюю полку.

Наталья Григорьевна последовала за ней. Через минуту она почувствовала, как уши начинает щипать.

— Полотенцем обмотай, — посоветовала Тычинка.

В парную пришла баба Нюся с ковшиком воды. Плеснув в жерло здоровенной каменки, она села на самую нижнюю полку – «детскую».

— Ты зачем поддаёшь, раз не паришься? – Тычинка уже хлестала себя веником.

— Это я не себе, это я для Наташки, пусть Борьке «четыре» поставит.

— Поставит! Тебе же сказали!

Наталья Григорьевна сидела на верхней полке, закрыв лицо руками, жар, исходивший от веника Тычинки был просто нестерпимый.

— Это ты сказала, а она —  нет, — и баба Нюся плеснула на каменку остатки из ковшика, пар вырвался, как из сопла ракеты.

Наталья Григорьевна поняла, что через секунду от такой жары у неё раскрошатся зубы, вытекут глаза и расплавятся все органы. Она медленно слезла и почти наугад вышла из парной. Тело горело, сердце стучало в голове. Окотившись прохладной водой, Наталья Григорьевна понемногу приходила в себя. Она плескала на себя  из тазика, сидя на бетонной скамейке. Хорошо, подумала, Наталья Григорьевна, баня и вправду хорошо. Из парной вышла на толстых ногах баба Нюся и встала напротив Натальи Григорьевны.

— Ну? – спросила баба Нюся, расставив своё мохнатое междуножье перед носом учительницы, так, что та отпрянула.

— Что «ну»?

— Поставишь Борьке оценку?

— Конечно, оценку поставлю.

— Ну, вот, молодец, Наташка! Пойдём, попарю! – хлопая толстой ладошкой по плечу учительнице, сказала баба Нюся.

— Не, я всё.

— Ну, пойду с Тычинкой погреюсь, — и баба Нюся ушла в парную.

— Не, ну и наглая эта Нюська!

— Никак зековские замашки не бросит!

— Вы, Наталья Григорьевна, её не бойтесь, она хоть и наглая, но дура!

— Да и дочка такая же! Говорит, что на вахте, а сама точно в колонии!

— Внука, Борьку-бандита жалко. С такой бабкой живёт!

— Вы уж поставьте ему оценку, не связывайтесь с ней.

Так начали говорить женщины в помывочной Наталье Григорьевне.

— Да поставлю я ему оценку! Я всем оценки ставлю! Смотря какую! – сказала Наталья Григорьевна и окатила себя водой из тазика.

Взрыв хохота стократно отразился от стен с кафелем, заглушая плеск воды.

— Ну, Наталья Григорьевна!

— Оценка!

— Ну, даёт!

— Во, училка! Бабку Нюську ещё никто так не обманывал!

— Хотите крем-маску для лица, Наталья Григорьевна?

Из парилки вышла Тычинка, красная как помидор с малиновыми подтёками на коже от веника.

— Чего ржёте, бабы? Аж стены трясутся.

Все наперебой начали рассказывать о диалоге бабы Нюси и Натальи Григорьевны. Посмеявшись, Тычинка сказала.

— В парную пока не ходите, там Нюська на нижней полке разлеглась, уснула, может, угорит и сдохнет, — в помывочной резко замолчали, переглянулись и напряженно посмотрели на Тычинку.

— Да шучу я! – засмеялась она. – Просила через пять минут зайти и разбудить…

Наталья Григорьевна возвращалась домой в полусонном состоянии после бани, она ничего не чувствовала, даже как шла. Еле-еле ей хватило сил снять с себя верхнюю одежду и завалиться на кровать. Она проснулась от дикого чувства голода на закате, сварив пельмешек и съев, к своему удивлению, штук пятьдесят, она опять уснула до утра.

С тех пор она полюбила баню всей душой и по субботам приходила почти к открытию. Она обзавелась толстой банной шапкой, войлочной подстилкой и рукавицами. Ей приходили посылки с можжевеловыми и дубовыми вениками, а берёзовых хватало и местных. Она перечитала всё научную и публицистическую литературу в библиотеке о пользе русской бане, заодно прочитав повесть Эфраима Севелы «Мужской разговор в русской бане», от которой неделю пребывала в прострации и легкомысленно ставила всем отличные отметки по литературе.  К походу в парную она подошла с научной точки зрения. Она лично приобрела точные гигрометры и термометры для измерения влажности и температуры в парилке, а Тычинка их торжественно приколотила в парилке на строго определенной высоте. Мужики только диву дались такому энтузиазму Натальи Григорьевны и были счастливы вручить ей  десяток-другой отличный берёзовых веников. В доме Натальи Григорьевны стоял дух берёзовой рощи и скошенной травы, веники висели под потолком, лежали кучей в углу и пылились на антресолях. Казалось, их хватит чтобы целый батальон мог париться целый год.

Наталья Григорьевна брала собой три веника – берёзовым разогревалась, второй и третий заходы шла с можжевеловым, иголки которого вонзались в худое тело и вызывали крики и стоны Натальи Григорьевны, что находило восторженные отзывы в предбаннике.

— Ну, хоть так, — перешептываясь, качали головой жагурейки на стоны Натальи Григорьевна из парилки. – Раз мужика-то нет.

Дубовым же веником она закрывала банные процедуры.

В один прекрасный для себя день, Наталья Григорьевна сидела в просторном  холле бани с удовольствием вытянув ноги на медвежьей шкуре. Уже давно закончился «женский час» и  уже начали в баню собираться мужики, которые проходя мимо, звали её с собой попарится. Но Наталья Григорьевна пребывала в таком расположении духа, что даже не было сил на ответы деду Семёну, который больше других возжелал полежать с ней в парной. Домой идти не хотелось, Она почти уснула на кожаном диване под крики из предбанника о преимуществе мормышки перед блесной или наоборот, как вдруг напротив раздался мужской голос.

— Прямо как с картины Босха.

Она открыла глаза, на соседнем диване, по пояс голый сидел молодой мужчина, с короткой бородой и полотенцем на голове. Худое тело было опоясано жилами и мышцами, как тонкими канатами.

— Что? – спросила Наталья Григорьевна

— Да, говорю, в предбаннике, как на картине Босха – всё не понятно, и заставляют ещё в этом участвовать. Мормышки! Блёсна! Закидушки! Я последний раз рыбачил в десять лет, я не разбираюсь в рыбалке!  Пристал этот дед Семён! Помыться толком не дал, — в сердцах сказал незнакомец.

— Я думала, что уже всех знаю в посёлке, — проговорила Наталья Григорьевна.

— А, да я вчера только прилетел  вашим самолётом. Ну и холодно на АН-2 летать, я вам скажу! Буду на вашей пилораме германскую пилу с ЧПУ запускать, в среду обратно уже. Дома месяц уже не был, соскучился по Питеру…

Наталья Григорьевна подскочила.

— Вы из Питера?! – вскричала она.

— Ну, да… — отшатнувшись, ответил незнакомец.

Наталья Григорьевна закрыла лицо руками

— Мой родной город, я уже полгода здесь, — сказала она сквозь ладошки.

— Да ну! – удивился незнакомец, он пересел к ней на диван и протянул ей руку. – Георгий Горный, питерский технологический.

— Наталья Сорокина, питерский педагогический, филфак, — пожала она и улыбнулась.

— А чего так далеко?

— Личное…

— Сбежала от милиции?

Наталья Григорьевна отшатнулась.

— Неее… А что, и так можно было?

— Ну… наверное, места, я гляжу, здесь глухие. Пять дней добирался из Новосибирска.

— Горский… знакомая фамилия. В Питере мы с вами не встречались?

— Давай на «ты».  Вполне могли, я же в музыкальной группе в институте играл «Технолог», называлась.

— Точно! – крикнула Наталья Григорьевна. – Я на вашу группу на третьем курсе ходила!

— Ну да, по институтам мы ездили… меня тогда Гога называли…

— Гога… Гога, расскажи про Питер, как там сейчас, — и Наталья Николаевна залезла с ногами на диван и прижалась к Гоге – родная душа…

…Откинув одеяло, Наталья Григорьевна услышала, как рядом храпит Гога. Нет, подумала, она, значит всё было взаправду! Да ещё и воскресенье сегодня! Бывают же праздники в жизни! Она быстренько встала и убежала на кухню.

— Никогда такой вкусной картохи не ел! – Гога уплетал за обе щёки жаренную картошку, удивляясь количеству берёзовых веников, развешанных в коридоре. Напротив сидела Наталья Григорьевна и  улыбаясь, смотрела. Вдруг она громко рассмеялась

— Что? – удивился Гога

— Я читала, что баня всегда приносит положительный результат. Вот, — она обняла Гогу. – Результат!

Гога неопределённо хмыкнул, но согласился.

— Завтра мне надо на работу, на лесопилку, а в среду уже домой, через Ленск полечу, ближе никак. Крюк в триста кэмэ. Питеру что-нибудь передать? – спросил он, доедая картошку.

— Передай, что я скучаю по нему…  Спой что-нибудь, Гога, из нашего, из студенческого, – грустно попросила Наталья Григорьевна.

Гога подстроил гитару, взятую Натальей Григорьевной на время у Газельского, и запел про тополя в пуху, про сиреневый туман, и про то, как поезда уходят вдаль. Голос у него был низкий, красивый  и сильный. Так они просидели до обеда, вспоминая студенческие старые песни.

Рано утром в понедельник Гога, пообещав прийти после работы, отправился к себе на съёмную квартиру за документами, и доложится начальству о прибытии, а Наталья Григорьевна, вся в растрёпанных чувствах еле-еле провела шесть уроков, глядя в окно на поленницу около дома через дорогу.  Каждый раз, заходя в учительскую, чувствовала на себе взгляды коллег.  Они были не осуждающие, а скорее изучающие. В среду Гога уедет, думала она, и ей становилось грустно до слёз. С ним она могла поговорить и послушать его по своему, как привыкла за свои двадцать три года – по-Питерски, глубоко и спокойно. И тут у неё созрел план, прямо посредине последнего урока. Она неожиданно отпустила весь десятый класс с урока со словами:

— Идите на улицу и ищите красоту в окружающем мире! Завтра спрошу на оценку!

На вопрос директора, чего это десятый класс неприкаянно бродит по коридорам во время урока, все ученики начали наперебой рассказывать, как урок литературы прервался, и Наталья Григорьевна всех отправила на мороз искать красоту. На что директор вздохнул, протёр очки, пробормотал что-то про молодость и любовь, и гаркнул на учеников, что раз сказали им искать красоту, то быстро оделись и пошли её искать! Оболтусы!

Пока десятый класс мёрз на улице под зорким взглядом директора, попивающего чай из тёплого кабинета, и искал красоту в заиндевевших деревьях и сугробах по пояс, Наталья Григорьевна неслась к дому начальника лесопилки посёлка. Запыхавшаяся, она без стука ввалилась в дом, чем сильно напугала Макарыча, и его жену, мирно обедавших наваристым борщом.

— Что? – вскочил Макарыч. – Сашка что-то натворил? Матерился? Что-то сломал?

Наталья Григорьевна выдохнула, улыбнулась и покачала головой.

— Да вы проходите! – наконец сообразила жена Макарыча. – Борща?

Наталья Григорьевна прошла и поставила на стол большую красивую коробку.

— Ишь ты! Красота! – воскликнула жена Макарыча, всплеснув руками.

— «Хеннесси». Ого! Вам, Наталья Григорьевна, что, досок надо первосортных? Так я вам и так сделаю! Заберите это! — Макарыч  вертел в руках коробку.

— Макарыч! Дорогой! Обратно не приму! Дело такое!

И Наталья Григорьевна рассказала про командировочного Гогу, то есть Георгия Горского, про настройку какого-то немецкого оборудования, и нельзя ли это оборудование сломать, чтобы Гога Горский задержался здесь ещё на хотя бы на недельку, пока его чинит.

— И вот за это прими, Макарыч, «Хеннесси», от всего сердца,  — сказала Наталья Григорьевна и села в кресло с ждать решение её проблемы.

Макарыч усмехнулся, покрутил ещё красивую коробку в руках.

— Дорогущая же вещь! – сказал  он толи про бутылку, то ли про немецкое оборудование с ЧПУ.

— Подсудное дело – ломать заграничный аппарат!

— Помоги девочке! Не кобенся мне тут! – вставила слово жена Макарыча и подмигнула Наталье Григорьевне.

Макарыч скривил недовольную гримасу в сторону жены.

— Добро, Наталь Григорьевна, что-нибудь придумаем. А доски первый сорт точно не нужны? А пересортица? – вдогонку крикнул радостно убегавшей Наталье Григорьевне.

Гога пришёл вечером как и обещал, принёс с собой бутылку вина и озадаченность на лице. Наталья Григорьевна расстаралась, как умела – обалденные запахи домашней пищи прогнали все дурные мысли Гоги. Уха из щуки и котлеты из оленины. Наталья Григорьевна сама не ожидала, что получится вот так вкусно. Гога ел, выпучив глаза.

— Ничего вкуснее не ел! Обалдеть! Живут же люди! Хоть оставайся! – нахваливал он.

— Ну так и оставайся, — негромко сказала Наталья Григорьевна, глядя на Гогу.

Гога перестал жевать, поднял глаза  и проглотил большой кусок не жуя.

— Так придется, видимо, — сказал он, глядя на Наталью Григорьевну. – Собрать не могу агрегат, запчасти лишние остаются, первый раз со мной такое!

— Так он не сломался? – удивленно спросила Наталья Григорьевна и тут же осеклась.

— А почему он должен сломаться?  — не обратил внимания  на вопрос Гога. – Я его собрал, а осталось ещё три шестерни, пять болтов и какой-то кронштейн. Я опять разобрал, собрал – тоже самое. Ну, а тут и вечер.

Наталья Григорьевна к концу объяснения уже лежала головой в подушке и хохотала, чтоб не заметил Гога. Ну, Макарыч! Вместо поломки, он добавил лишних деталей! Вот голова! Наталья Григорьевна хохотала до слёз.

— Ты чего там?  — спросил Гога, озадаченный её отсутствием.

— Всё норм!  — донёсся из спальни её истерический кашель сквозь слёзы смеха. – Косточкой подавилась!

И она опять упала хохотать в подушку.

Всю неделю Наталья Григорьевна испытывала невероятные чувства –  она готовила ужин для мужчины, утром провожала его на работу, вечером встречала с работы, хоть всё более и более озадаченного с каждым днём. Уроки пролетали на одном дыхании, она перестала замечать время. В учительской она подошла к физруку крепко поцеловала его, ударила журналом десятого класса по голове, и сказала.

— Если ты будешь на меня ещё пялится, я засуну тебе мяч, — и крепко выругалась, у директора запотели очки и выпал учебник биологии из рук, но он не сказал ни слова, Тычинка захлопала в ладоши такому поступку, остальные женщины поддержали. Со звонком все пошли на урок, физрук так и стался стоять посреди учительской, что-то соображая.

В коридоре её поймал Макарыч, при нём был пакет, где чётко угадывалась коробка «Хеннесси».

— Слушай, Наталья Григорьевна, забирай свой подарок, всё! Не можем мы больше без станка. Неделя прошла! Сами его уже сегодня собрали, без твоего Гоги. Забирай! – и он сунул пакет в ей руки.

У Натальи Григорьевны упало сердце.

— Спасибо, Макарыч, а это  — оставь себе, — и она медленно пошла в класс, вытирая глаза. В классе была тишина, ученики сидели, переглядывались, Наталья Григорьевна смотрела в окно на знакомую поленницу около дома. Вдруг ей в голову пришла безумная идея, она подскочила и выбегая из класса сказала:

— Все пишут сочинения!

— А какая тема? – донеслось до неё.

— Любая! – крикнула она из коридора, чем сильно озадачила класс.

В автобусе никого не было, и она ехала до конца посёлка одна.

— Аэропорт! Конечная! – весело сказал водитель.

— Отлично!  — сказала Наталья Григорьевна и спрыгнула на очищенную полосу.

АН-2 стоял в маленьком ангаре, по полосе на маленьком тракторе ездил начальник аэропорта Протасов, он же первый и единственный пилот самолёта. Протасов чистил полосу от снега. Увидев учительницу, он резко свернул в её сторону.

— Что такое? У Наташки «пять» за четверть не выходит? – Протасов был одержим оценками дочери и золотая медаль за окончания школы ему была нужна больше, чем ей.

— Пока выходит, — уклончиво сказала Наталья Григорьевна, Протасов нахмурился и слез с трактора.

— Что значит «пока»?

— Спряжения глаголов хромает, в окончаниях падежей ошибки, структуры предложения разбирает неверно, так что еле-еле «четыре», но «три» твёрдая, — сказала Наталья Григорьевна.

Протасов снял форменную шапку и вытер ей лицо.

— Ну- ка пойдём, — они зашли в небольшое здание аэропорта. – Говори, зачем пришла.

Протасов всем «тыкал», так как считал себя выше всех во всех проявлениях этого слова – лётчик.

— Надо, что бы ваш самолёт сломался и не летал, хотя бы дней десять.

— Ты чего? – выпучил глаза Протасов. – А если заболеет кто? Везти же надо!

— Я вот полгода здесь живу и ни разу не слышала, чтобы вы работали санавиацией.

— Так-то да, — Протасов скис. – Народец болеть не хочет. А тебе зачем?

— Личное…

— Ну знаешь! Что мне крыло оторвать у самолёта?

— Вам видней,  — и с этими словами Наталья Григорьевна достала из сумки красивую бутылку «Хеннесси» в красивой коробке.

— Иттить! – удивился Протасов.

— Это вам взятка!

— Да я понял!

— Может колесо?

— Что колесо?  — спросил Протасов разглядывая коробку.

— Отвинтите.

— Э! Ничего я отвинчивать и ломать не буду! Тебе когда надо?

— Ну… с понедельника и хотя бы на неделю, чтобы никто не улетел.

— Так… — Протасов начал загибать пальцы. – Сегодня пятница, плюс два, минус  пять, да плюс ещё три, минус выходные, плюс сорок минут.

Наталья Григорьевна немного обалдела от такой математики, тем не менее, все десять пальцев Протасов загнул.

— Ладно, Наташка, помогу тебе, но только и ты моей дурочке поставь уж тогда «пятёрку»… за год.

— Знаете что, Протасов, «за год» это надо, что бы вы месяц не летали!

— Ну ладно, ладно. Недельку никто не улетит.

Таким образом, за бутылку «Хеннесси» Наталья Григорьевна оставила посёлок без связи с большой землёй на неделю. И всё из-за любви! Ну, или ей так казалось.

Вечером Гога пришёл не то озадаченный, а  немного опухший и от него несло спиртным. Он подошел к Наталье Григорьевна обнял её и разрыдался ей в плечо. Такого поворота она не ожидала. Дождавшись конца истерики, она усадила его за стол. Сегодня толчонка была с малосольным хариусом, а отбивные приправлены жаренным луком со сметаной. Гога сидел за столом, иногда всхлипывал и вытирал нос.

— Может самогоночки? Писят? – спросила Наталья Григорьевна на манер местных жителей, Гога утвердительно кивнул.

— Я же квалифицированный инженер! Высшая категория!  Питерский Технологический! А я не смог собрать! А они смогли! Без чертежей! Как так- то?  — сокрушался Гога, поедая картошку  с хариусом.

Наталья Григорьевна стояла сзади и гладила его по голове и целовала в макушку, ну не могла же она сказать, что Макарыч выкинул лишние запчасти и сам собрал этот немецкий аппарат по распиливанию брёвен. Она только стояла и успокаивала его, стояла и успокаивала…

В понедельник Гога собрался рано.

— Может, поешь?  — спросила Наталья Григорьевна.

— Не, боюсь на самолёт опоздать. Ну, до свидания, Наташка! Будешь в Питере, заходи в наш клуб на Мойке!

— И ты заходи, если вдруг что… Где найти меня знаешь.

Они обнялись, и Гога вышел в темноту, Наталья Григорьевна села на кровать, одна надежда на Протасова, что он там в самолёте сломает, колесо или что, думала она.

Посредине  четвертого урока в кабинет русского языка и литературы просунулась бородата голова Гоги, у Натальи Григорьевны выпал из рук мел.

— Вот, ребята, — не растерялась она. – Это знаменитый инженер высшей квалификации из Санкт-Петербурга Георгий Горский, пришел нам рассказать, как он установил немецкое оборудование на нашей лесопилке. Заходите, Георгий.

Гога зашёл в класс

— Ну, расскажите нам, как вы устанавливаете это оборудование? – Горский был в смущении перед учениками, тем не менее, Наталья Григорьевна взяла его поставила  перед доской.

— Не улетел, — шепнул он ей.

— Колесо сломалось? – шепотом спросила она

— Почему колесо? – удивился он,

Ах, ты! Подумала Наталья Григорьевна, дёрнула меня спросить!

— Самолёта нет! – шепотом сказал он

— Как? – громко спросила она, округляя глаза

— Улетел! – сказал Гога, показывая рукой движение полёта. —  Ещё ночью, куда-то в Ленск что-ли.

Наталья Григорьевна села на стул и закрыла лицо руками, она смеялась. Ну, Протасов! Ну, придумщик! Она сидела и молча хохотала в ладошки.

— Наталья Григорьевна, вам плохо? – спросила участливо кто-то из учениц.

— Нет, мне хорошо, — еле сдерживая смех ответила она, и, повернувшись к Гоге, строго сказала. – Рассказывай! Я сейчас.

И вышла из кабинета.

Она стояла возле крана с водой и хохотала, плеская себе на лицо ледяную воду, восхищаясь сообразительности Макарыча и Протасова и в простоте исполнения поставленных ей задач.

Гога вошёл во вкус и уже увлеченно перешёл на сопромат, и даже начертил пару графиков на доске, чем привлёк внимание всех парней к инженерии. Наталья Григорьевна стояла около дверей и не мешала ему рассказывать о коэффициентах сжатии бетона, эпюрах натяжения и прочих вещах, о которых она ни имела никакого представления. Гога даже постучал кулаком по стене, решив определить толщину кладки, чем привел в полнейший восторг учеников. Но звонок прервал необычный урок и к удивлению Гоги ученики облепили его и начали требовать рассказать про институт – все в один миг решили стать инженерами.

— Слушай… — смущаясь сказал Гога, когда Наталье Григорьевне еле-еле удалось выгнать учеников из класса. – Я у тебя недельку поживу, можно? А то мне комнату у какой-то бабы Нюси снимать не хочется. Был в сельсовете, так к ней определили. А в аэропорту сказали, ещё недели самолёта не будет…

Наталья Григорьевна не дала ему договорить и крепко обвив его шею руками, поцеловала. Неожиданно открылась дверь и шум шестого класса резко прекратился от картины целующейся Натальи Григорьевны. В полной тишине, глядя на учеников с открытыми ртами, она чётко произнесла:

— Вы все останетесь на второй год!

— Почему? – пискнул один голосок.

— Если расскажите, что видели.

— Мы не расскажем!

— Клянёмся!

— Зуб даю, не расскажем!

— Чтоб моя кошка сдохла, если я расскажу, что вы целуетесь с геологом!

— Никогда!

— Пожалуйста, не оставляйте нас на второй год!

— Всё зависит от вас!  — сказала Наталья Григорьевна и вышла, держа за руку Гогу, оставив в недоумении учеников.

— На, — она отдала ему ключи от дома. – Можешь меня подождать дома.

— А можно я по школе похожу? Посмотрю? Заодно тебя подожду.

— Да конечно! – обрадовалась она, давно её не ждали! — Ещё  три урока!

На переменах она провозилась с учениками и глаголами, и так и не смогла выйти в  коридор к Гоге. Последний урок закончился, Гоги в коридорах школы не было, зато из спортзала хором доносилось «Го-ша! Го-ша!». Она открыла дверь в спортзал и дикий вой, шум и гвалт обрушился на её уши. Гога  стоял посреди спортзала с баскетбольным мячом и примеривался к кольцу, вокруг сидели, скакали и просто орали старшеклассники. Бросок! И мяч под дикие вопли залетел в кольцо с середины площадки. Все повскакивали с мест  и кинулись к Гоге, к которому шёл физрук, наклонив голову, лоб у него был красный.

— Может, не надо? – спросил Гога.

— Давай! – зло сказал физрук.

Гога отвесил ему шалбан под общий хохот, ржание и завывание учеников.

— Ещё! – сказал физрук

— Может, всё?

— Ещё! – твёрдо настаивал физрук и встал на шаг дальше от центра.

В полной тишине он постучал мячом об пол, прицелился и с силой кинул, мяч немного не долетев кольца упал. Раздался рёв учеников со скамеек. «Го-ша! Го-ша!», все кричали и хлопали. Гога разделся по пояс, шум усилился, затопали ногами, засвистели. Он легко бросил мяч с того места, где стоял физрук, мяч полетел по высокой дуге, ударился о край кольца, немного прокатился по нему и провалился внутрь. Шум поднялся такой, что задрожали рамы. Скандирование «Го-ша!» переросло в «Шал-бан!». Под улюлюканье и свист, Гога слегка щёлкнул физрука в лоб, чем был также освистан за то, что шалбан был слабый, а физрука жалеть не надо. Наталья Григорьевна тоже похлопала такой спортивной победе, как ученики  тут предложили кинуть ей мяч со штрафной линии. Гога взял её за локоть и быстро что-то пошептал на ухо, показывая на прямоугольник над кольцом. Наталья Григорьевна закивала, встала на исходную, и, вспоминая уроки физкультуры, бросила мяч. В полной тишине мяч ударился о щит, отскочил и застрял между кольцом и щитом. Вздох удивления вырвался из груди учеников. Сама Наталья Григорьевна не ожидала такого, она стояла с открытым ртом и смотрела на мяч, потом скорчила гримасу, развела руки в стороны, чем вызвала истерический смех у учеников. Физрук ходил и бурчал, глядя на это всё, кто-то побежал за шваброй, а Гога взял хороший разбег и, подпрыгнув, уцепился одной рукой за кольцо, второй одним ударом выбил застрявший мяч. Ученики чуть ли не качали Гогу. Каждый счел своим долгом подойти и пожать ему руку. Такой парень достоин нашей Натальи Григорьевны, как бы говорили они ему, ты мужик, что надо. Гога, ставший центром внимания целой школы пребывал сам в небольшом шоке.

-Может, к нам физруком? – по-свойски спрашивали старшеклассники.

— Спасибо, конечно, но это хобби, — отнекивался Гога.

— Приходите с нами вечером в баскет рубится! Мы тут каждый вечер! – старшеклассники терзали Гогу, но тот только отнекивался и поглядывал на Наталью Григорьевну.

— Ты теперь у них в авторитете, —  сказала Наталья Григорьевна, когда они шли домой.

— Да, уж, сам  не ожидал… — усмехаясь сказал Гога.

Неделя летела. Гога вызвался сам готовить, его уже знали в магазинах, куда он стал часто захаживать. Вечером, при самодельных свечах, Гога пел романсы и весёлые песни Высоцкого. Наталья Григорьевна лежала рядом на шкуре оленя, которую Гога прикупил по случаю у заезжих якутов, и пила самодельное вино. Чем задержать ещё Любимого человека, больше ей не приходило в голову. И она смирилась с этой мыслью. В понедельник прилетит самолёт, а на нём улетит Гога, но пока он здесь, он — её.

В воскресенье под вечер крепко подморозило.

-Минус сорок пять, — сказала Наталья Григорьевна, глядя на градусник.  – Как ты в такой мороз полетишь?

— Ого! Никогда такого мороза не видел, — сказал Гога и одевшись, вышел на улицу.

В понедельник было минус пятьдесят, объявили «актировку», и запрет на вылет гражданской авиации на пять дней. Гога ходил и сокрушался, воздымая руки к небу, что-то шептал, и ругался. Наталья Григорьевна тихо радовалась, крепко обнимая Гогу. В воскресенье утром послышался гул самолёта, Гога выскочил из одеяла и растолкал Наталью Григорьевну.

— Самолёт! – крикнул он и побежал к окну.

Прямо над домом Наталь Григорьевны АН-2 сделал круг и ушел на посадку.

— Наташка! Самолёт вернулся! – Гога прыгал в одной штанине, пытаясь быстро одеться.

Наталья Григорьевна резко села на кровать. Всё! Точно прилетел! Специально над моим домом круг сделал, чтоб я знала! Эх, Протасов! Вокруг неё быстро одевался Гога и скидывал вещи в чемодан.

— Шкуру брать не буду…

Прощались как-то неуклюже.

— Спасибо, приютила, неприкаянного. Будешь в Питере…

— Ага, я помню, клуб на Мойке. И ты заходи…

Болела голова, Наталья Григорьевна лежала, ковыряя подушку и немного шмыгая от проступивших слёз. К обеду голова разболелась сильнее и она решила прогуляться. Неожиданно для себя она увидела вьюгу за окном, посмотрела на градусник – минус пять. Понятно, с минус пятидесяти. Она опять легла в кровать и тут же подскочила. Ну! В такую погоду! Не летают же? Спросила она у себя. Не должны, ответила. Быстро оделась и вышла, как на пороге дома столкнулась с Гогой, который был весь в снегу и держал в руках чемодан.

— Ай! – вскрикнула она от неожиданности.

— Извини, не хотел напугать, ты куда-то собралась?

От неожиданности у неё ещё сильней застучало в висках.

— С тобой и до инсульта не далеко,  — сказала она, сжимая виски. – Пошли в дом, чего встал?

— На три дня нелётная погода… я позвонил… командировку продлили… — лепетал Гога, идя за Натальей Григорьевной в дом.

— С тебя обед! А у меня голова болит!  — сдерживая улыбку, сказала Наталья Григорьевна и ушла в спальню, обхватив подушку, она крепко уснула, и даже не слышала, как Гога уронил кастрюлю с водой, задев ложки и вилки…

— Может останешься на Новый год? – с надеждой спросила Гогу Наталья Григорьевна на аэродроме, вытирая слёзы. – Всего десять дней осталась. Встретим вместе.

Гога замялся.

— Ты женат?  — в ужасе спросила Наталья Григорьевна, поняв, что только сейчас её посетила эта мысль.

— Нет!  — поспешил разуверить её Гога. – Даже невесты нет!

Наталья Григорьевна облегченно вздохнула.

— Так что тебя, взрослого мужчину останавливает? Успеешь ты вернуться в свой Питер!

— Мне просто надо домой, — сказал он растерянно, глядя на самолёт.

Наталья Григорьевна отпустила его, обида подступила у ней к горлу, слёзы покатились ручьём.

— Зачем тебе домой? У тебя жена, дети?

— Да говорю же нет!

— Ну и лети в свой Питер! – она отошла от него. — Только знай, что это я задержала тебя здесь почти на месяц!

Она размазывала слёзы по лицу ледяной варежкой.

— Как ты? – не понял он.

— Потому что я влюбилась в тебя и хотела, чтобы ты остался! И это я попросила Макарыча испортить агрегат или что он там сделал! И это я попросила сломать самолёт или куда там Протасов улетел на нём! Вот только вьюга и мороз были сами по себе!

Наталья Григорьевна зарыдала в голос от рассказанной правды, но легче ей не стало. Гога стоял, как оглушенный, он медленно повернулся и пошел к самолёту, который прогревал двигатели. Не зная, каких проклятий пожелать ему в дорогу, Наталья Григорьевна догнал Гогу, крепко поцеловала его, а потом стукнула его в нос твёрдой ледяной варежкой.

— Ненавижу тебя, Гога с Технолога! – и, рыдая, бросилась через сугробы домой…

 

— За сочинение все получают «пятерки»,  — Наталья Григорьевна сидела в своём классе и смотрела в окно на поленницу через дорогу, которую занесло снегом до самого верха. А, нет, одно торчит, борется, не сдаётся, сучковатое березовое поленце.

А завтра, думала  она, пойдёт в парную и выгонит вместе с потом и слезами эту застрявшую в её организме любовь.