Жили мы с мамой тяжело, в то время, в силу многих обстоятельств. И сложно, сейчас, выделить какое-то одно – всего было в совокупности и понемногу. Хотя главной бедой, для меня, было то, что отец мой, человек лёгкий на подъём, имел особенность на неопределённое время уходить в дикие загулы. Надолго выпадая из орбиты нашей семьи, он, оставлял нас с мамой самих по себе, варится в том мутном вареве смутных дней. Впрочем, не мне его судить, многие тогда сбивались с пути в поисках верной дороги и немногие имели волю и удачу выйти на неё. Отец нашёл в себе силы сойти с неправильной тропы, за что я ему благодарен…
Время беспощадно к нашей памяти, постоянно подчищая ненужное, оно преподносит нам воспоминания в подготовленном, уже отформатированном виде. О каких-то неприятностях, по прошествии, мы вспоминаем с иронией. Так и сейчас, я вспоминаю то время спокойно, без страха. Ведь, несмотря ни на что, это было моё детство…
Баталии на футбольном поле проходили ежедневно, до самых сумерек, пока мы не переставали видеть мяч. Футбольное поле осталось от почившего, в руинах советской империи, пионерского лагеря. Брошенный лагерь мог стать идеальной декорацией для какого-нибудь фильма ужасов. Облупившиеся гипсовые пионеры с горнами на постаментах, заросшие аллеи, стенды со старыми газетами, корпуса зловеще позыркивыющие провалами разбитых окон.
В тот летний день, как всегда, мы гоняли мяч. Вместо центрального защитника, я почему-то оказался в воротах. Вратарь из меня, нужно сказать, хреновый: по привычке я старался играть не руками, а ногами – выходя на соперника и выбивая у него мяч.
Стоял я, сначала, в бейсболке, но после пары пропущенных мячей, почему-то посчитал, что дело не в моих вратарских навыках, а именно в ней и кинул её в ворота рядом со штангой. Последний мяч, который я пропустил, получился довольно хлёстким. Макс прорвался по флангу и, включив гиперзвуковую скорость, выстрелил с самого угла штрафной. Я конечно же выбрал неверную позицию и только всплеснул руками над пролетевшем у меня над головой мячом. На том и порешили закончить. Уходили мы ещё засветло, однако лето уже выгорало, оставляя света всё меньше и меньше, понемногу убавляя день.
Обсудив немного прошедшую игру, как всегда, мы прощались до завтра и расходились по домам. Дома не у всех было всё благополучно. На улице мы, как ни крути, были все вместе и наши домашние неурядицы растворялись в рутинных детских делах. Детство вообще лишено этой взрослой привилегии: расплакаться о своих горестях всему белому свету, разделить своё горе по кускам и подобно праздничному пирогу раздать, наблюдая потом, как этот кусок поперёк горла встаёт твоему собеседнику. Но возвращаясь по домам, мы вновь оказывались с этими проблемами, что окружали наши семьи, один на один.
То, что я вернулся домой без кепки, дошло до меня только тогда, когда я уже поднялся на свой этаж и готов был позвонить в дверь. Схватившись за голову, я отчётливо вспомнил, как она мирно валяется в самом углу ворот. Обычная кепка китайского производства, коими были завалены тогда рынки и барахолки всех городов. На этих кепках тогда не было модных брендов, а чаще всего изображались логотипы каких-нибудь музыкальных групп. Конкретно на моей был нарисован череп и написано Metallica, хотя саму группу, в то время, я даже и не слышал, просто мне нравился рисунок.
Мысль была одна: как можно быть таким растяпой и что теперь делать? Можно было пойти домой и всё рассказать маме, и я знал, что она не будет ругаться, всё поймёт, но конечно же расстроится – я это прекрасно понимал. Лишних денег у нас не было, чтобы покупать новые вещи и, вот так запросто, просрать кепку, по своей дурости – это было неприемлемо. Можно было вернуться за кепкой завтра, но где гарантия того, что кто-то не найдёт её и не заберёт себе? Другого решения я принять не мог – нужно было возвращаться на футбольное поле.
Деньги – это зло, деньги – это бумага, деньги – ничего не стоят; так легко о деньгах могут говорить только те люди, у которых их много или которые их никогда не зарабатывали и не знают цену этим бумажкам, добытым в тяжёлом труде. И когда они все на пересчёт, до следующей получки, тем сильнее они имеют вес. И не нужно говорить, что они ничего не значат. Большинству из нас, ребятам, было прекрасно известно какими усилиями наши родители добывали эти бумажки, чтобы покупать нам еду и одежду. Я чувствовал себя невероятно паршиво, понимая, что своей рассеянностью могу огорчить маму, а ей и так было не сладко.
Когда я вышел из дома уже смеркалось, где-то за верхушками деревьев начало темнеть. Только теперь я понял какую сморозил глупость, решившись вернуться за кепкой сейчас, а не завтра. Идти мне предстояло одному, через лес. Сначала я подумал зайти за кем-нибудь из товарищей и попросить сходить со мной, но мне было стыдно признаться, что боюсь.
Был вариант пройти по большой дороге и войти на территорию пионер лагеря через парадные ворота со звёздами на ржавых решётках, мимо гордого горниста с отшибленной рукой, которая когда-то была согнута в локте и упиралась в пояс. Я не могу сказать почему я там не пошёл. Наверно потому, что через лес было просто быстрее. Днём, расстояние от нашего дома до футбольного поля я преодолевал примерно минут за десять.
Борясь с охватывающим меня страхом, я пытался себя успокоить: ведь мы с ребятами, не больше получаса назад, возвращались по этой тропинке и всё было в порядке, не было там никакой нечисти и никаких маньяков. Про маньяков хочется сказать отдельно. В то время, ходили слухи о том, что в наших краях завёлся маньяк. Вроде как были нападения на двух или трёх женщин. Как там было и чего, я не помню и чем это всё закончилось, вроде ничем. Однако среди народа по этому поводу была сильная озабоченность. Да и такие монстры, как Чикатило с Фишером, были ещё свежи в памяти.
Лес тёмной стеной вставал предо мной, и тишина летнего вечера начала будоражить воображение. Все кровавые кошмары, которые я только знал и помнил, красочно воспроизводились в голове. Благо качественных фильмов ужасов на наше детство хватило с головой. Сейчас всё это кажется пустячным, копеечная кепка: Боже, да хер бы с ней! И даже если бы она потерялась, если бы её кто-то украл, но это сейчас, а тогда всё было по-другому, по крайней мере для меня.
В лесу уже было темно, и я с трудом различал кривую тропинку, сплошь усыпанную торчавшими из земли корнями. Спотыкаясь об эти корни и стараясь ни о чём не думать, не смотря по сторонам, я шагал вперёд; где за каждым деревом, за каждым кустом, мне чудилось что-то неведомое и страшное, которое только меня и караулило и завидев, готово было броситься и сожрать. В общем там прятался, кто-то типа Фредди Крюгера или Джейсона Вурхиза!
Вскоре мне стали мерещиться едва различимые стоны. Я стал прислушиваться, но толи лес начинал жить своей вечерней жизнью, толи моё воображение вконец разыгралось и начало выдавать звуковые галлюцинации, а возможно, там, за тёмными деревьями в глубине чащи, действительно что-то было, что-то неведомое, что неподвластно человеческому восприятию, отчего проще откреститься, чем в это поверить.
Дрожа от страха я брёл не разбирая тропы, и иногда мне казалось, что я вообще сбился с неё и иду не к лагерю, а в самую глубь непролазной и пугающей темноты. Однако, потом я вновь различал её петляющие контуры и старался углядеть впереди просвет, где должен был закончится лес. И вот, когда впереди замаячил тускловатый просвет, я обернулся и похолодел. Всё во мне обмерло. Колотившееся, как у зайчишки, сердце упало в пятки. Сквозь полутьму я отчётливо увидел силуэт человека, который довольно резво шёл за мной.
Я стоял не шевелясь и смотрел на скользящую во тьме фигуру. Мерещащиеся мне звуки затихли и я больше ничего не слышал, кроме собственного дыхания. Расстояние между нами, так мне казалось, сокращалось довольно быстро. Силуэт был высокий, крепкого телосложения и я нисколько не сомневался, что это был маньяк.
Преодолев, охватившую меня, оторопь я рванул со всех ног. Едва я пробежал полтора метра, как зацепился за, предательски торчащий, корень и завалился, прочертив носом сыроватую землю. Оглянувшись я не увидел никого. Толи человек шедший за мной спрятался за дерево, толи сошёл немного с тропы или просто исчез. Я подумал, что, возможно, мне всё это привиделось и уже облегчённо выдохнул. И тут же, краем глаза, увидел, как тёмная фигура материализовалась из-за деревьев и вновь двигалась в мою сторону. Я моментально подскочил и рванул, более не оглядываясь.
Оставшийся путь я преодолел, наверное, за две минуты, конечно, как всегда в таких ситуациях, выдав мировой рекорд по бегу. Я проскочил через асфальтированную дорожку, которая проходила, аккурат, где кончался лесной массив и вела к старым деревянным корпусам, стоявшим совсем впритык к лесу. Опомнился я уже, когда добежал до футбольного поля. Осмотревшись, я понял, что позади меня никого нет, никто за мной не гонится и я успокоился, да и вне леса, было по-прежнему светло. В тот момент, когда я, пытаясь отдышаться, и думая, что всё это мне показалось, и какой я дурак и трус, из леса вышел тот самый человек. Теперь я его хорошо мог рассмотреть. Это был не призрак и не маньяк и даже не Фредди Крюгер и человека этого я прекрасно знал. Это был отец одного из моих товарищей и шёл он на вечернюю вахту, которую нёс на одном из объектов лагеря, проданного под коммерческую застройку. Вскоре вся территория бывшего пионерлагеря будет распродана по клочкам и на благодатной подмосковной земле, подобно грибам, возрастут престижные коттеджные посёлки.
Кепка лежала там, где я её и оставил. И конечно же никто её не взял. Теперь предстоял путь домой, но второй раз искушать свою нервную систему я не рискнул и решил возвращаться по большой дороге. Я перелез через развалившийся забор, рядом с запертыми, для чего-то, на замок воротами. Люди запирали пустые заводы и фабрики, зачем-то их сторожили, но рядом, в заборе, всегда была огромная дыра, через которую на территорию мог попасть любой желающий. Сторожить разбитое советское имущество, более никому, в том виде, в котором оно досталось новой России было ненужно.
Когда я дошёл до дома уже окончательно стемнело. Сморился летний день и завалился на боковую, рассыпав неаккуратно звёзды по небесному полотну. Фонари во дворе светили, последний раз, ещё при советской власти и поэтому весь наш двор заливал холодный лунный свет. У подъезда меня встречала испуганная мама. Она успела оббежать всех моих друзей, которые сказали, что после футбола мы разошлись по домам. Она уже хотела идти к соседке, звонить в милицию, на глазах её стояли слёзы.
Дома я всё рассказал. Мама обняла меня и заплакала. Она плакала долго и надсадно, и я понял, что ей нужно было отрыдаться за всё и я не мешал ей, притихнув и положив голову на её плечо. Почему-то в тот момент, я подумал о том, что всё у нас будет хорошо, разве могло быть по-другому, разве за слёзы эти не должно было воздасться? Конечно не в такой возвышенной манере, но в том же ключе, размышлял я тогда, чувствуя, как на шею мне, щекотя, капают мамины слёзы.
Через какое-то время вернулся отец и вновь зажил с нами, пытаясь встроится в нормальную жизнь. С работой у мамы наладилось и с деньгами у нас стало получше, чем было. Ещё через какое-то время Борис Николаевич гордо сложил с себя все обязательства, ознаменовав конец тяжёлого и позорного десятилетия. Грядущее десятилетие не было легче и для многих оно тоже было чёрным, проходящим под гибельным знаком. Сначала вторая чеченская, потом “Курск”, “Норд-Ост”, Беслан, вторая война в Абхазии, а вскоре и “Русская весна” кровавым колесом прокатилась по бывшим украинским сёлам и городам. Только, может я уже повзрослел, толи страна наша изменилась к лучшему, несмотря на все вопли, только не чувствую я той удушливой безысходности, которую, может, и не осознанно чувствовал в то десятилетие, в то самое лето…
Другие публикации автора:
Автор публикации
у меня нет слов, как душевно и пронзительно написано. Вот этот момент особенно понравился
Радует, что пройдя через все беды девяностых ребенок не снакрокоманился и не скурвился, остался человеком. Наверное сейчас это лучшие представители общества, те, кто закалялся как сталь в те времена
Большое спасибо Алла, за тёплые слова, тем более, что рассказ, в некоторой мере, автобиографичен! А по поводу времён и людей… Ну, я думаю, что нашим родителям пережить это время было гораздо труднее, чем нам, детям. Потому у них были мы.
Отличный рассказ. Страшненький. А мы в конкурсе сочинениями балуемся)
Спасибо!