Я люблю осень. Сидишь на лавочке – а вокруг прозрачная тишина… Ни молодежи с хрипящими колонками, ни орущих детей, ни надоедливых голубей. Даже деревья не шелестят и не нарушают покой.
Неспешно рассматриваю кленовый лист, упавший мне на колени. Пронзительно желтый, острый, с крепким черешком. Красивый. А вот другой. Тоже кленовый, но уже оранжевый, с красноватыми прожилками и красной ножкой. Он упал поверх желтого. А вот ветер притащил березовый – лимонный, с острыми зубчиками. Легкий совсем, трепещущий. Ветер даже не дал им полюбоваться – сорвал с плеча и утащил дальше. Я даже чуть загрустил – но ничего, листопада еще пара недель – насмотрюсь.
А вот девушки. Очень красивые и очень яркие. Они идут, почти бегут, оживленно беседуя. В руках стаканчики с кофе, шеи обмотаны теплыми длинными шарфами, на головах – береты. Румяные, счастливые, звеняще молодые. Проносятся мимо не замечая, обдав смесью ароматов. Им некогда сидеть и рассматривать упавшие листья – они еще спешат жить.
А вот третья девушка другая. Она никуда не бежит. Бредет, распинывая себе дорогу в грушевых подгнивших паданцах тупоносыми старомодными туфлями. Через плечо – огромная несуразная сумка. Вроде тоже шарф, вроде тоже берет. Но вся какая-то выцветшая. Вытянутое лошадиное лицо с белесыми глазами, редкие белые высветленные волосы, водянистые ничего не выражающие глаза с затаенной обидой на весь мир пополам с безразличием. От нее не пахнет духами – только безысходностью.
Она замечает меня. Рассматривает некоторое время, а потом вдруг спрашивает:
– Присяду?
И не дожидаясь ответа, садится, оправляя длинную шерстяную юбку.
Сидим молча. Ей на колени, словно котенок, с дерева прыгает большой лист. Совсем еще зеленый, но с толстыми набрякшими прожилками – словно вены на руках старика. Она мгновение смотрит на него и раздраженно смахивает.
– Ненавижу осень, – она зябко поводит плечами. – Все вокруг готовится к смерти и словно спрашивает: «Давай с нами?» Соблазнительно вот так взять и с дерева вниз…
Она подняла с асфальта лист и пристально рассмотрела.
– Интересно, а он понимает – что уже умер? С ветки падающий лист в день осенний золотист, он по воздуху кружится и танцует, как артист.
Ага. «Если б листья знать могли, сколько лету до земли». Поет она плохо. Сухо и скупо, глотая гласные – словно стихотворение у доски читает, которое заставили вызубрить.
– А вы бы хотели умереть? Вот прямо сейчас – не сидеть тут на лавочке, а взять и умереть? Чтобы все закончилось?
Я задумался. Наверное, да. Хотел бы. Устал. Столько раз уже падали листья мне на колени, что уж сбился со счета. Наверняка, где-то записано сколько. Но я не помню. Много…
Она рассматривает мое лицо, заглядывает в глаза и кивает.
– И я бы хотела. С вами вместе.
Она быстро поцеловала меня в щеку и ушла. Мне оставалось лишь проводить её взглядом.
Она теперь приходит каждый день. Говорить нам не о чем – сидим, молчим и рассматриваем листья. Иногда она рисует – в сумке складной мольберт. Она – студентка архитектурной академии. У нее точные скупые, жадные мазки. Природа на ее картинах умирает, но она удивительно чувствует эмоции. Вот в луже кусочек голубого неба, загнанный в угол серой тучей. А вот старое сухое дерево последний раз сбрасывает с себя наряд, голыми ветвями взывая все к тому же безответному небу, понимая, что не переживет зиму. Процесс завораживает, и я смотрю не отрываясь. Мне грустно, когда очередная картина закончена. Тогда она уйдет и новой встречи ждать целый бесконечный день. А еще она никогда не ставит подпись – просто складывает мольберт и уходит, не забывая меня поцеловать. Говорит – я ее музык. Шутит.
Сегодня зачем-то поцеловала меня в губы. Губы у нее холодные и сухие. Я смущен. И дольше чем обычно, выискиваю среди почти голых стволов ее удаляющуюся спину.
Девушка сидит у меня на коленях, прижавшись к груди. У нее поселился холод в душе, и она пытается согреться у погасшего костра.
– Только ты меня ждешь, – шепчет она. – Почему он – не ты?
За этой короткой фразой спрятана какая-то трагическая история. Как бы мне хотелось услышать эту историю, пройти вместе с ней этот путь по битым осколкам ее разбитого сердца. Но мне даже не известно её имя. Все что у меня есть – это её неоконченная картина, на которой нарисован пронзительно яркий кленовый лист с грязным отпечатком мужского ботинка.
Она её так и не дописала – бросила в сумку, смазав невысохшую краску, и убежала, забыв на скамейке свой берет.
Её не было несколько дней.
И наконец пришла, когда уже почти стемнело. Когда я уже почти перестал ждать. Сегодня она была необычайно хороша: губы накрашены, на щеках – румяна, глаза подведены и в них живут непривычные задорные огоньки. А еще от нее сильно пахнет жидким солнцем, когда-то запертым коварными смертными в деревянные бочки, и проданного тем, кому не хватает внутреннего света.
– Я решилась, – говорит она мне доверительно шепотом на ухо. Чувствую тепло ее дыхания.
На что? Ну же, не молчи. На что ты решилась? Признаться, наконец, ему в любви? Но если она тут, а не с ним…
Она горько усмехается. Слова не нужны. Мы сидим и молчим, а холодный порывистый ветер хватает несчастные листья и грубо тащит по заледеневшему асфальту прочь.
Потом она остервенело рисует в стремительно сгущающейся темноте, ломая кисти одна за другой и кусая нижнюю губу до крови. Мне страшно за неё – как бы она не сломала и себя.
– Вот и всё, – говорит она обреченно, отбрасывая последнюю кисть и палитру. И в её словах – лед.
В этой части парка нет фонарей. И я впервые об этом жалею – я не вижу, что она нарисовала. В обступившем нас мраке я вижу только ее безумные глаза – она проводит большим пальцем по своим губам и ставит багровый отпечаток внизу холста. Подпись? Или жирная точка? А потом она растворяется без следа среди первых кружащихся снежинок.
Что там на картине? Силюсь разобрать, но слишком темно, слишком поздно…
Сумрачное утро наступило, как наступало уже тысячи раз. Солнца не было видно в окутавшей мир молочной мгле – просто вдруг стало светло.
На картине – дерево. Бесконечно внизу – серый выщербленный асфальт. Скамейка, на которой сидит бронзовый пожилой мужчина с застывшей полуулыбкой на губах и смотрит на летящую головой вниз обнаженную девичью фигуру с крыльями за спиной в виде разорванного пополам кленового листа.
Она больше не пришла.
P.S. конкурсное задание было: ГГ – неодушевленный предмет.
Конкурсные рассказы
Нашедшийся
Кофе
Запах
Пастырь
Счастья, здоровья
Мечта
Автор публикации
Глупый рассказ мне не понравился. По детски дурацкий. Местами даже фууу…
тема конкурса была “ГГ – неодушевленный предмет”. Даже догадываюсь какими местами фу)))
?