Шорты. Первый шорт-лист

Я ему вежливо — Печати брал? Ну вот, сто лет прошло. Пора расплатиться, значит. Где все-то? А он, типа в непонятки – забирай, мол, мои четыре литра, подавись. Мне – говорит — от Печатей этих вред один по жизни. А на кой мне его гемоглобин? Я говорю — по Договору «кровь» в смысле «кровные родственники». Отдавай. А он – Ах ты, змеюка! На семью мою, что ль, позарился?! И Печатями […]

— Вот же времечко-то — Маг сплюнул на землю и посмотрел в сторону гор… — Что такое? — Ученик вопросительно взглянул на Мага. — Печати-то так и остались у меня, и не пришел никто. — Те самые? — Да, те самые: печать земли, печать воды, печать огня, печать воздуха, печать неба, печать наднебесья, печать человека… — Ну не пришли, так и что же? — Да должны были прийти, а не

– Опять. – Спокойно молвил первый путник. – Я уже вечность ему кричу, а этот идиот всё равно её открывает. Думай, Септ. – Что ты там делаешь, дружище? Ты лучше глянь – это бесценно. Рука второго взмыла вверх, сорвав последнюю печать с древнего артефакта. Сырое пространство храма в момент наполнилось давно забытой магией.  Мгновение и оба путника оказались насквозь пропитаны чарами времени, которые их здесь навсегда и оставят. Чарами, что

Свет струился из посоха, набегая волнами и отражаясь от воздушной взвеси, как от тысяч разбитых зеркал. Маска давила до судорог, но Эллин держал шаг, царственно ступая по неверным коридорам легендарной библиотеки. — Марта? — позвал он в бурой мгле жену. — Я здесь! — отозвалось где-то справа. — Ты нашла проход? — Я нашла большее. — Её?! — Да, Создатель. «Последняя книга. Неуничтожимая!» -гласили предания. Напоив посох силой, Эллин выпустил

…И видел я Ангела сильного, провозглашающего  громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее? Иоанн Богослов — Ты выйдешь за меня? – спросил влюбленный юноша. — Ты недостоин меня, — ответила девушка. – Ты беден, сутул, нерешителен, плохо танцуешь, живешь с мамой, не любишь животных и отбеливать зубы. Ты хуже рыжего Олафа, а он бесит меня ужасно. Но юноша не сдался. Он сделал карьеру, записался на бальные

  За семью морями, за семью горами жили были Емеля-умелец да Василина-ленивица. Долго они жили вместе и немало добра нажили. Емеля всё мастерил, а жена его ленивица всё в шёлковой постели лежала, да играла в игру с рыбками. С ними была и игрива, и весела, а с Емелей всё бранилась да хмурилась.   Как-то скучно стало Емеле в окно на снег глядеть, взял он снасти рыбацкие, да пошёл к замершему

Вета и Цветана поклонились, колокольчики на шапках звякнули. – Та здра ликий Чи. Великий Пчхи высморкался, как делал всегда, когда его беспокоили, а потом зыркнул исподлобья: – Икры? – Та, щё дин гошрек. – Горшок? – Та, для ма. – Для мамы? – Та. – Вашу мать. – Для неё, та. – Золото есть? – Нит. Грибник расстроился, это сразу стало понятно Цветане, которая была старше и опытнее. Но виду,

     Сергей глубоко вздохнул и распахнул дверь палаты. Павел лежал, надежно привязанный к кушетке. Буйный пациент поступил месяц назад, утверждая, что он – печать между мирами. Безумца предстояло покормить, причём процесс сопровождался трудностями. Павла уже несколько раз успокаивали ударом по голове мстительные санитары в отместку за укусы. Сергей вытащил кляп.      — Последний удар! Бей, и они придут! – завыл Павел.      Дубинка врезалась в центр лба,

Явился ко мне на святки отставной офицер. В бане помыться. Попили чаю, посмеялись. Рассказал историю, как в том году на Крещение вздумалось ему грехи смыть в проруби. — Скинул одежду, перекрестился, прыгнул. Чувствую, кто-то щупает меня. Рыба? Нет – уж выше трогают, ты понимаешь, — нервно хохотнул он. — Да быть не может, Иван Савельевич! —  рассмеялась я. – На что вы мне на ночь такие страсти рассказываете. Довольный, Иван

Собрал Белый Владыка у горы заповедной вождей  пяти племён, что под дланью его ходили. В недрах горы той установил он гроб хрустальный, в коем под властью сна колдовского внук его мятежный покоился. Огнём битв тело его искалечено, а душа – в полоне тёмных сил пребывает. Но не было у Владыки средств к  исцелению. И, дабы воин тот суровый многие беда в Новый Мир не принёс, спрятан он был от помыслов