Опять оно! Лиам понял это, увидев в зеркале, позади своего отражения, воронку, засасывающую его сознание. Это началось в детстве, со сказочных великанов, драконов и эльфов, о которых рассказывала ему бабушка. Волшебные существа отделялись от поверхности зеркала и приближались с открытыми пастями к Лиаму, готовые его сожрать. Испуганный мальчик бежал к маме – и слёзно просил её взять его к себе в постель. Но папа прогонял Лиама, говоря:
– Не верь бабкиным сказкам! Будь мужчиной!
Отец вообще не хотел входить в положение. Реальные до жути драконы, великаны и эльфы постоянно окружали мальчика, вот только родители их не видели. Их вообще не видел никто, кроме Лиама. Но когда он стал жаловаться чаще, мама сильно забеспокоилась, сводила его к психиатру, который прописал слабую дозу лекарства.
Видения стали бледнее, но тем не менее, случались и в более позднем возрасте. Например, после посещений церкви. Печальные серафимы, вылетавшие из зеркального отражения, с протяжными птичьими криками парили над его головой, чем-то напоминая ангелов, нарисованных на куполе церкви. Порой частью видений становились замеченные мальчиком накануне голуби, кролики или белки, растерзанные на части волками или хищными птицами.
Сегодня в видении была женщина. Образ её расплывался, но Лиам узнал натурщицу Изабель, которая неделю назад позировала перед классом в студии. От летнего зноя на лбу девушки блестели капельки пота, а оттенок цвета её кожи, продолговатое лицо с собранными в пучок волосами и резкий переход от бёдер к талии – всё это напоминало Лиаму «Венеру с зеркалом» Веласкеса.
В видении ему явилась Изабель, распластанная на неопределённой поверхности. При всей неясности очертаний её тела, ярким пятном выделялись расширенные зрачки и аккуратный багровый разрез на нежно-розовой шее. Кровь, брызнувшая из артерии, разлилась оттенками красного по платью Изабель, становясь всё темнее и в итоге превратившись в коричневый тон на периферии видения. Несмотря на моментально вспыхнувшее сострадание, видение, возникшее в зеркале, имело притягательную силу – Лиаму со всей страстью захотелось… изобразить её на полотне.
Он учился в художественном колледже уже второй год. В детстве мальчик пытался зарисовывать свои видения на бумаге. Отец заметил это, внимательно рассматривал рисунки Лиама и кивал головой:
– Это хорошо, сын! Продолжай в том же духе.
В свободное время отец тоже рисовал, даже писал картины маслом. Но не мог уделять искусству достаточно времени – приходилось кормить семью. К тому же, в собственных работах его раздражало, что внутренним взором он видел одно… а на бумаге выкаракуливалось иное – какое-то полное убожество. Да и на полотно выдавливалась несуразная мазня. Заметив рисунки сына, он сделал его будущее предметом собственных амбиций.
– Ты станешь большим художником, сын! Я не смог этого добиться, так уж сложилась моя жизнь. А ты сможешь. Ты должен! Я сделаю всё, чтобы тебе в этом помочь!
Когда Лиам поступил в художественный колледж – отец стал оплачивать учёбу. Юноше очень хотелось порадовать папу и быть достойным его мечты, но тут не всё шло гладко. Технические навыки рисунка, гравюры и письма красками он освоил легко, а сложности начались с проявлением творческой индивидуальности. Ну никак не выходило у Лиама избежать подражательства одному, другому, третьему…
Показывая работы профессору, молодой художник слышал лишь подтверждения своих страхов.
– Что вам сказать, дорогой мой?.. – профессор Гроссман стоял перед мольбертом Лиама, слегка откинувшись назад, поглаживая правой рукой испанскую бородку, прищурив глаза и выпятив нижнюю губу. – Асимметричные формы, подчёркнутые двухмерные поверхности, устранение линейной перспективы. Неплохо – но всё это было, было, было.
Профессор теперь говорил громче, чтобы мог слышать весь класс – он не столько отвечал Лиаму, сколько рассуждал вслух.
– Вместо того, чтобы изучить одну манеру и углубиться в неё, вы бросаетесь в сторону. И в результате – идёте в никуда. Чуть-чуть импрессионизма, кубизма, абстракционизма, ещё десятка разных «измов», – он глубоко вздохнул и помотал головой. – Во всём этом нет ничего новаторского. Всё это было, молодой человек, было. А художник должен кричать с полотна каждым своим мазком, – профессор громко выделил слово «кричать».
Руки Лиама бессильно висели, в его оленьих глазах нахохлилась грусть. Он и сам всё это знал, поэтому бросался в крайности: то в пестроту, то в мрачную монохромную аллегоричность. Использовал то узкий штрих, то широкий; то слабое давление кисти, то сильное… а иногда – вообще аэрограф.
– Вот что я вам скажу, – продолжал профессор. – Вместо того, чтобы изобретать велосипед, сходите лучше в музей современного искусства, постойте там с мольбертом и попробуйте копировать великих мастеров. У вас же есть свободный студенческий допуск.
– А разве, – наконец выдавил из себя Лиам. – Это не повлияет отрицательно на становление моей индивидуальности?
– Научитесь сначала технике, мой милый. Именно техника сделает вас профессионалом и позволит намазать масло на хлеб. А индивидуальность, – профессор похлопал Лиама по плечу, – она и так проявится.
Затем, подойдя к работе следующего студента, профессор добавил уже тише, себе под нос:
– Она или есть, или её нет.
***
И вот теперь идеальная композиция застыла перед мысленным взором Лиама. Полуобращённая к зрителю фигура Изабель в длинном бальном платье, запачканная уже чуть потемневшей кровью, небольшая лужа которой растеклась по поверхности. Левой рукой девушка упиралась в нижнюю плоскость, приподняв голову, а правая повисла в воздухе, словно прикрывая её от удара или выстрела. В глазах застыл ужас. Пространство вокруг багрового пятна умирающей девушки заполнял мышиный цвет, уходящий градиентом в фиолетовую черноту.
Лиам быстро поставил на мольберт новый холст и начал делать набросок. Он подходил к этой теме осторожно, с благоговением, боясь спугнуть радостное чувство находки, собственного уникального видения.
Но в тот день у него так ничего и не вышло. Он подходил к мольберту, долго и пристально смотрел на набросок, грыз ногти и опять отходил. То прекрасное, потустороннее, насыщенное трагизмом и ужасом, на холсте становилось только бледной грубой тенью того, что происходило в его видении.
Лиам метался по своей маленькой конурке в студенческом общежитии, заваленной холстами и картонками, как капуцин в клетке.
Это убийство внедрилось в его мысли неприятным, но горячо желаемым кошмаром. Его физическое местонахождение, будь он в своей комнате, в кафе или на университетской лекции, уже не имело значения. Ушедший глубоко в себя и сконцентрированный на своей задаче, Лиам слабо ощущал присутствие органической оболочки, носителя его измученного сознания. Он почти не слушал профессора, чьи назойливые воздушные реверберации звучали как жужжание.
– Лиам! Да-да, я к вам обращаюсь, молодой человек! – сказал профессор после того как юноша, выйдя из транса, вопросительно показал на себя пальцем, словно стараясь удостовериться, что профессор обратился именно к нему. – Вы, по-моему, совсем не обращаете внимания на то, что я говорю?
– Извините, профессор.
– Вы вообще слышали, о чём идет речь?
– Нет, простите.
– А как вы рассчитываете в чём-то разобраться, если на лекции у вас всё идет мимо ушей?
– Я как раз обдумывал ваши слова о том, что художник должен «кричать» с полотна каждым мазком.
– Это похвально. Но как же можно передать эмоции на холсте, если вы не слушаете на лекции и не пытаетесь овладеть мастерством?
Лиам напоминал загнанного в угол опоссума.
– Зайдите ко мне в кабинет после лекции. А сейчас, пожалуйста, напрягитесь, спуститесь с Олимпа на грешную землю и слушайте то, что я – нижайший слуга Аполлона – пытаюсь вдолбить в ваши головы!
Позднее, уже в своем кабинете, профессор сказал:
– Ну, молодой человек, расскажите подробнее, что происходит?
Лиам даже обрадовался возможности выговориться.
– Меня мучают образы из другого мира. Оттуда на меня смотрит женщина – и её взгляд взывает о помощи, – Лиам встретился глазами с профессором.
– Продолжайте, продолжайте, – профессор покачивал головой вперёд-назад, а его выражение лица балансировало между деланной серьёзностью и мягкой отеческой улыбкой.
– Это какой-то навязчивый кошмар! Я вижу женщину, её вроде как убили. Но она выглядит то живой, то мёртвой! – Лиам на секунду замешкался.
Он не хотел упоминать имени Изабель, боясь показаться смешным или сумасшедшим. Профессор продолжал смотреть на юношу с выраженным интересом, ожидая продолжения, а тот снова опустил голову:
– Она лежит на какой-то поверхности, но не могу понять – на какой, и где вообще всё это находится.
Она просит помощи, но я не знаю, как ей помочь. Я хочу вырваться из этого полукошмара-полусна, но он меня не отпускает.
Лиам остановился и снова взглянул на профессора. Тот, как обычно, выпятил губы, поутюжил бородку, после чего на мгновение задержал взгляд на надвигающейся темноте за окном.
– Вы сами – инициатор этой погони за видениями?
– Я не понял вас, профессор? – Лиам наморщил лоб.
– Видение к вам пришло во время сна, или вы сами всё это «вообразили?»
– Да я и сам не понимаю. Мне это пригрезилось, – про зеркало и детские видения Лиам не захотел рассказывать. – А теперь мне приходится всё время бороться, чтобы выбраться из кошмара.
– Возможно, молодой человек, вы столкнулись с тем, что называется «тёмной музой».
– Муза? – глаза Лиама на мгновение расширились. – Да, вы правы! – он будто бы смотрел куда-то в глубину своей души. – Это и есть моя муза! Я только что это осознал, спасибо вам!!! Хотя всё это не имеет окончательной формы – я помню застывший взгляд и кровь, струящуюся как тёмная лоза… это манит.
– Вот что я вам скажу, – профессор встал из-за стола и подошел к Лиаму. – «Тёмная муза» – это влияние оккультной мысли на восприятие художников в прошлые эпохи. Также это было одной из черт декаданса на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Оттуда растут корни модернистского движения, почитайте об этом. Может быть, это и есть ваше направление, ваша муза, – и профессор похлопал Лиама по плечу, давая понять, что аудиенция закончена.
***
Утром, придя на занятие по рисованию обнажённой натуры, Лиам с удивлением обнаружил Изабель живой и невредимой. На секунду он даже зажмурил глаза и потряс головой, чтобы отогнать от себя её залитый кровью образ.
Целый час он работал с огромным напряжением и максимальной отдачей, стараясь до мельчайших подробностей изучить её пластичное тело, динамику движений и мыслительный процесс, иногда проскакивающий в движениях бровей и уголков губ девушки, в беглых морщинках у глаз…
После окончания сеанса Лиам ждал, когда Изабель выйдет из комнаты, где она переодевалась. За пределами студии она предпочитала спортивный стиль – майку и джинсы.
– Прости, а почему ты этим занимаешься?
– Чем?
– Ну… этим, – Лиам спародировал позу, в которой она обычно сидела на уроке.
Изабель слегка пожала плечами:
– А тебе какое дело?
Но, увидев как Лиам смотрит на неё – напряжённо и без улыбки, дёрнув плечиком, красотка добавила:
– Это лёгкий заработок. Гораздо проще просидеть пару часов без движения, чем целый день торчать у плиты… или бегать и разносить блюда в ресторане, с улыбкой выслушивая жалобы клиентов.
– Разве ты не чувствуешь опасности?
– Опасности? Какой? Иногда ребята пытаются приставать, но так везде. В том же ресторане приходится терпеть домогательства, непристойности и хамство.
Лиам напряжённо смотрел на девушку, словно хотел вобрать в себя мельчайшие детали её образа. Где-то на периферии его сознания, вцепившегося в облик Изабель, мелькнула мысль: «К такой, разумеется, все будут приставать!»
– А эта твоя «опасность», – Изабель сделала руками знак кавычек и криво усмехнулась. – Это что – твоя фишка? У меня, между прочим, есть бойфренд! Он сможет меня защитить, если понадобится!
Брюнетка сжала кулаки и приняла боксёрскую стойку, обрисовывая Лиаму физические возможности своего бойфренда.
– Это хорошо, – кивнул Лиам. – Но он же не может быть с тобой 24 часа в сутки. Никогда не знаешь, когда может понадобиться защита.
– У-у-у, как страшно! – девушка хохотнула. – Так уж и быть! Когда моего бойфренда нет рядом, поручаю тебе меня защищать.
Изабель, снова окинув взглядом высокую, довольно щуплую фигуру Лиама, его разметавшиеся по плечам длинные волосы и большие оленьи глаза, напряжённо глядящие на неё, бросила, помахивая сумочкой:
– До свиданья, защитник!
– Ты – моя муза! – произнёс Лиам вполголоса, глядя вслед удаляющейся Изабель. Поднёс пальцы к губам и послал её фигуре воздушный поцелуй.
***
Придя в свою каморку, Лиам бросился к эскизу. Теперь, когда образ живой Изабель устойчиво закрепился в его сознании, он работал быстро и уверенно; всё получалось без труда. Одну линию смягчал, а другую делал более резкой, в одном месте добавлял алого, в другом – тёмно-красного, почти коричневого. Умирающая Изабель, тем не менее, сделала эскиз убедительным и – как ни странно – живым. Лиам работал приблизительно с час, после чего уставший, но сильно возбуждённый, бухнулся на кровать. В этот момент зазвонил телефон, юноша потянулся и взял трубку. Звонил отец.
– Как дела, сынок?
– Хорошо, папа.
– Ну конечно, ты ведь живёшь, как барин, на всём готовом. Ешь, пьёшь и ничего не делаешь, только кисточкой водишь, – смех отца взрывал телефон низкими отрывистыми стаккато.
– Что ты говоришь, папа? Я же учусь! А это не так просто!
– Я знаю, сынок, просто пошутил. А как профессора? Довольны тобой?
– Да, папа.
– Смотри, не прогуливай уроки! Не ходи с друзьями в пивнушки и на вечеринки! Ты знаешь, твой отец уже не молод. Я сильно устаю на работе, прежде такого не бывало, так что – только на тебя вся надежда. Чтобы моя старость была счастливая и обеспеченная – учись хорошо и слушайся своих преподов!
– Хорошо папа! Не волнуйся!
– Скоро к тебе заедет мама. Она очень соскучилась.
– Куда? Ко мне в комнату? Тут и так нет места.
– Для твоих родителей у тебя всегда должно быть место!
– Хорошо папа!
Лиам положил трубку.
– Слушайся преподов! – передразнил он вслух отца. – Да что ты понимаешь?! Эти преподы душат творчество! Не дают моей музе взлететь! – Лиам дернул ногой в раздражении.
«Какая обеспеченная старость?! Водить кисточкой – конечно лучше, чем таскать ящики на складе или бегать за машинами, отъезжающими от магазинов с инструментами, крича, что ты умеешь чинить электропроводку. Но вот деньги с творчества – получишь только после смерти!»
В этот момент в голову юноши пришла неожиданная мысль. С одной стороны, его восхищало уникальное сочетание тёмно-красного и серого, уходящего в почти чёрный, фиолетовый или зелёный, которое он смог перенести на полотно. То есть, Лиама привлекала идея убийства, страданий и крови. Но с другой стороны, его вдохновляла сама Изабель; очарование живой девушки – её лицо, фигура, движения, мимика и жесты, тембр голоса. Это противоречие изменило его настроение. А что, если видения являлись предостережением, пророчеством?
Ему очень хотелось спать. Но уснуть Лиам боялся – тогда он бы отдал видениям контроль над своим существованием. Ему казалось, что вот-вот должно случиться нечто ужасное. Разговор с отцом и напоминание о взваленной на него ответственности ещё больше обессилили юношу – и почти мгновенно часть его сознания, воспринимающая действительность, раскрошилась в труху. Где-то на периферии Лиам осознавал, что сейчас находится внутри видения, но не мог поддерживать это осознание силами своей души.
Бодрствуя, он видел Изабель живой и мёртвой одновременно, как будто процесс убийства скомкался в точку, а теперь это событие развернулось по оси времени – и художник мог наблюдать за убийством, будто смотрел фильм в кинотеатре. Вот из черноты выступил контур человека, Лиам узнал его и дёрнулся. Это же профессор Гроссман! Держит в руках скальпель, которым обычно счищает краску с полотна… следы крови потрясающе гармонируют с блестящим металлическим лезвием. А плоскость, на которой лежит Изабель, казавшаяся раньше неопределённой, теперь стала полом художественной студии.
Тут Лиаму пришла в голову ещё одна мысль, что его видение – не просто кошмар, а картинка из будущего. Вот почему Изабель по-прежнему жива!
«Она в шутку назвала меня защитником… Но сама не знала, насколько оказалась права!»
***
На следующей день профессор Гроссман снова разбирал работы учеников, параллельно ссылаясь на старые проверенные методы, разработанные гениальными живописцами прошлого. Он обсуждал и сравнивал преимущества и недостатки итальянской, голландской и испанской школ живописи в изображении обнажённых тел.
– В каждый исторический период гений человечества к чему-то стремится. В эпоху античной Греции это была философия и скульптура, во времена Рима – становление республики и право, в эпоху Возрождения – живопись, скульптура и архитектура, ну а в наше время гений человечества ушёл в науку: атомная бомба, компьютеры, интернет, квантовая механика, Космос. Все эти открытия и изобретения основаны на очень абстрактных теориях. И по мере движения в будущее, для решения конкретных задач человеческому гению приходится всё больше абстрагироваться от конкретики. Поэтому, наверное, абстрактная живопись и стала такой популярной. Это попытка правого полушария мозга осмыслить и отразить то, что происходит в левом. Ну, а если мы хотим писать обнажённое тело, то тут нужно не мудрить, а просто устремить взгляд в великое прошлое. Вот откуда, друзья, вы и должны черпать своё вдохновение.
Лиам хотел сдержаться, но не смог – вскочил и стал кричать, размахивая руками:
– Но ведь каждый из живописцев прошлого не просто использовал наработки предыдущих художников, а открывал собственный путь! Надо дать музе взлететь! А вы… вы протыкаете её иголкой, сливаете кровь и опрыскиваете нафталином, как будто это бабочка для коллекции!
Наступило молчание, весь класс уставился на Лиама, а профессор, на секунду опешивший, сказал чуть надтреснутым голосом:
– Лиам, во-первых, почему вы меня прерываете? А во-вторых, что это за тон? Возьмите себя в руки!
***
Лиам выбежал из класса. Очутившись в своей комнате, он зашёл в туалет и несколько раз, набирая в руки воды, судорожно умывал разгоряченное лицо. Посмотрев в зеркало, юноша увидел выпученные глаза, синеву под ними и осунувшееся лицо.
«На кого я похож?» – пронеслось в голове.
В этот момент на заднем плане зеркального отражения он снова увидел воронку, засасывающую его рассудок. Лиам бросился лицом в подушку. Он понял, какая связь установилась между его бегством с лекции и убийством Изабель.
Вся сцена будущего убийства промелькнула в сознании юноши за доли секунды и отпечаталась там, подобно следу раскаленного клейма на коже. Он увидел, как по команде профессора студенты набросились на девушку, схватили её и удерживали, пока Гроссман вынимал скальпель из своего внутреннего кармана – тот самый скальпель с остатками краски. Изабель закричала, в её глазах пульсировал ужас. Быстро и с профессиональной точностью профессор нагнулся к ней, сделал на шее небольшой надрез поперёк сонной артерии. Кровь брызнула фонтаном, а потом какое-то время капала, образуя лужу на полу. Голова девушки безжизненно склонилась в сторону, в её глазах застыл ужас.
– Теперь несите нафталин! – приказал профессор металлическим голосом. – Нам нужно добавить её в нашу коллекцию, чтобы все будущие студенты знали, как обуздать музу!
Эти слова разозлили Лиама. Он не знал точно, как спасти Изабель, но злость придавала ему силы.
– Если не ты, то кто? – говорил он себе – Кто?? Если не сейчас – то когда? Потом ведь будет поздно!
Подобно ангелу правосудия, юноша ворвался в арт-студию прямо перед тем, как Гроссман собирался вонзить скальпель в горло невинной жертвы. Лиам бросился к профессору и вырвал скальпель из его рук, а когда тот попытался сопротивляться, резанул учителя скальпелем по горлу. Брызнула кровь, профессор упал прямо на лежащую на полу натурщицу, заливая её красным… всё, как на картине в видении. Девушка закричала, лицо её исказилось от ужаса.
– Улетай, будь свободна! – крикнул Лиам музе, бросив ненужный больше скальпель.
Прибежавшие на шум охранники скрутили ему руки.
***
– Лиам, проснись! Сынок, проснись! – сквозь сон Лиам почувствовал, как кто-то сильно трясёт его за плечо.
Он подскочил, сел на кровати и увидел склонённое над ним лицо матери.
– Сынок, почему ты спишь в одежде? Я столько раз тебе говорила, что нужно раздеваться, чтобы тело отдыхало! Какой ты худой?! Наверное, ничего не ешь! О господи! – она вгляделась в его лицо. – Неужели опять? А ну-ка, немедленно скажи мне, когда ты последний раз принимал таблетки?
– Мам, как ты вошла в комнату?
– Не увиливай от ответа! – её тон перешёл в сердитый. – А ну говори, где лежат твои таблетки?!
И потом добавила:
– Дверь была открыта.
– Вон там, мам, на кухонных полках, вторая снизу.
Мать подошла к полкам, открыла дверцу и вынула баночку с таблетками. Потом набрала стакан воды из-под крана и приказала:
– А ну-ка, пей!
– Не сейчас, мам, потом.
– Нет, сейчас! Немедленно!
Лиам привстал на кровати и выпил таблетку.
– А теперь вставай, будем кушать. Ты совсем исхудал! Я привезла с собой твои любимые тамалес.
Когда Лиам стал есть, мать прошлась по студии и увидела его набросок с Изабель.
– Господи, – она перекрестилась. – Срам-то какой! Вот что значит таблетки то не пил.
*** Конец ***
рассказы
Дневная таблетка
Шуточка
Учитель физики
Межвременье
Нежный взгляд
Стоунхендж идол
Автор публикации
Хорошо, что мама пришла, я думала он зарежет Изабель??это проба на хоррор с кровью? Мне понравилось, хотя концовка немного анекдотична?
Спасибо!
Это не хоррор. А скорее попытка описать шизофреника. Мы как-то говорили с дочкой о видениях. И я выссказал мнение, что все пророки – были шизофрениками. А она у меня стала религиозной, и отстаивала то мнение, что через них говорил бог. Вот я и написал, что-то в этом роде. Да, концовка, такая, чтобы стало ясно, что все его видения были бредом. ?
“внутренним взором он видел одно… а на бумаге выкаракуливалось иное – какое-то полное убожество”. Да, такое случается не только с художниками.)))
Для зарисовки о шизофренике немного бы еще сюра добавить.
А вообще хорошо получилось. Познавательно.
Cпасибо! Я старался. Видно во мне самом мало сюра. ?
Настоящий сюр способны написать настоящие шизофреники, наверное)))в любом виде искусства… нам профессор на лекциях рассказывал, как в молодые годы лечил одного художника от этой болезни (по этическим соображениям не скажу имя). А весь мир восторгается его картинами.
Да, я только чуть-чуть сдвинут по фазе. ))) Наверное если проверить многих гениев, там много отклонений можно было бы найти. ?