Если бы Маша Журавлева не умерла в 2019 году, история мира могла бы пойти совершенно по другому. По крайней мере, мне так кажется. Но кто бы мог подумать, что событие такого масштаба можно на корню пресечь, а потом саму память о нем сначала заболтать, утопить в болоте сплетен и ерничания, а потом вытеснить горами незначительных и никому не нужных мелочей?
Случилось так, что я была невольной свидетельницей почти всех последних дней жизни Маши. Причина проста: я была ее педагогом.
Когда я начинала писать свои записки, статья о Маше еще не была изъята из «Википедии». Вот копия начала статьи: «Журавлева Мария Николаевна (8 июля 1998 года, Торобеево, Мокшанский Район Ленинградской области — 24 марта 2018 года, Мокшанск) — студентка лесотехнического факультета Мокшанского филиала Санкт-Петербургского Лесного института.
Погибла под колесами автомобиля при невыясненных обстоятельствах. В момент гибели находилась на восьмом месяце беременности. В крови погибшей обнаружен алкалоид бруцин. Это стало поводом для журналистских спекуляций о том, что погибшая будто бы подверглась двойному покушению или попытке вызвать отравление плода (бруцин в дозировке от 0,1 грамма может вызвать смерть, а в меньших дозах – спровоцировать судороги и выкидыш).
Некоторые журналисты и представители религиозных христианских конфессий утверждали, что плод Журавлевой имел специфические особенности генетического материала, указывающие на его зачатие без участия второго родителя. Каких-либо конкретных сведений по этому поводу нет.
Представители РПЦ сообщили, что они сожалеют о смерти девушки – как сожалели бы и о любом другом человеке, скончавшемся в юности. От каких-либо комментариев по поводу «чудесного» происхождения плода Журавлевой пресс-секретарь РПЦ отказался, заявив, что Церковь не считает себя компетентной в интерпретации данных светской науки и попытки такого рода не раз приводили к трагедиям, как в случаях с Серветом или Галилеем. Он также сказал, что «… Второе Пришествие Христово должно, несомненно, сопровождаться знамениями – так же, как и первое, ибо Господь не оставил бы людей без явственных знаков. В данном же событии все указывает на трагическое стечение обстоятельств без чего-либо чудесного».
Вспомнили? А теперь – по порядку.
В 2017 году я преподавала в лесном институте, читала лекции и вела семинары по геодезии. Моя дочка училась в группе, куратором которой была я. Маша Журавлева училась с ней вместе. Они подружились, и Маша часто бывала у нас дома. Может быть, отчасти по этой причине я так близко приняла к сердцу случившееся.
Провинциальный ВУЗ – прибежище для тех, кто хочет вырваться из унылой повседневности и нищеты. Учились у нас преимущественно девчонки из рабочих поселков, из подпитерских деревень и из Мокшанска. Мало кто из них метил на место лесничего. Но диплом давал возможность худо-бедно устроиться в жизни.
Не помню, как я впервые увидела Машу. Потом, в ходе занятий, она как бы проросла сквозь общую массу студентов и я сумела разглядеть ее. Маша была неприметной, очень скромно одетой, среднего роста, темноволосой, с очень большими и выразительными глазами. В ней, несомненно, была примесь восточной крови: то ли арабской, то ли еврейской.
Училась Маша без блеска, но и без провалов: ровный середнячок, за которого можно быть спокойной.
Кажется, у нее не было подруг, кроме моей Ольги. Жила Маша в общежитии, деля комнату с тремя девчонками, учившимися курсом старше. Что такое общежитие в провинциальном ВУЗе, вы, должно быть, знаете: комната с дрянной мебелью и окном с растрескавшейся рамой, из щелей которой зимой неудержимо дует; кухня в конце длиннющего коридора, с неистребимыми тараканами и пахнущая подгорелым маслом и помоями, с плитой, в которой две конфорки из четырех вечно неисправны; душ в полуподвале (он же – место для постирушек) – пропахший плесенью, холодный, со скользким полом…
Несмотря на унылость общаги, жили в ней весело, а тех, кому удавалось в ней устроиться, полагали за счастливиц. Но Машу общежитие явно тяготило, и к Ольге она приходила охотно. Скоро и я почувствовала симпатию к подружке дочери, да и та меня не чуралась, доверчиво рассказывая о девичьих проблемах. Так я узнала, что у Маши практически нет родни, отец бросил семью так давно, что дочка его совершенно не помнила, а мать спилась и судьба Маши ее если и волновала, то помогать дочери она была совершенно не в состоянии. Была где-то еще и тетка, но связи с ней не было много лет.
Стипендии Маше, ясное дело, на жизнь не хватало, и она подрабатывала переводами с английского (где и как она освоила язык, так и осталось для меня тайной), да еще разносила по утрам почту с местного отделения. Эти подработки не могли не сказаться на успеваемости, но преподаватели, зная все обстоятельства, к Маше не придирались – да, в общем-то, и особых поводов для придирок она не давала.
Осенью 2018 года случилась беда. У одной из студенток-старшекурсниц обнаружился запущенный рак груди. Девушка забрала документы и уехала лечиться, будучи безнадежной. В ректорате поднялась паника, потому что полагавшиеся профосмотры не были своевременно проведены. Начальство кинулось прикрывать задницы, всех студентов немедленно отправили в поликлинику на обследование. А на следующий день Маша, нервно посмеиваясь, заявила мне, что идиоты-врачи обнаружили у нее раннюю беременность. Я учинила допрос, скомканный и нервный, вызвавший у нас обеих чувство досады и неловкости, и услышала, что главной причины для беременности – контакта с человеком противоположного пола – у Маши никогда не было. Кое-как мне удалось уговорить ее проконсультироваться у гинеколога, которая была мне знакома. Звали ее Верой Павловной, и это не настоящее ее имя.
Вердикт гинеколога, выданный Маше, гласил, что она здорова, но беременность подтверждалась. Мне же дама-врач приватно поведала, что признаков сексуального контакта не наблюдается, и в ее практике опыт такого рода наблюдения первый. Разумеется, пошел разговор и о том, возможно ли забеременеть, не лишившись девственности. Да, подтвердила врач, это возможно – и далее последовали подробности, которые не буду описывать, потому что они вызывают чувство омерзения.
В общем, в доме нашем царили паника и растерянность. Я в тайне от Маши бегала по ее врачам, ожидая, что кто-то из них вот-вот скажет: нет беременности, ошибка! Но неизменно повторялась одно и то же: плод развивается нормально. Наконец, меня осенило: нужно взять тест на отцовство и выявить мерзавца. Ну, не бывает ребенка без отца! Проблема была в том, что анализ ДНК – штука дорогостоящая и в Мокшанске не может быть выполнена. Вторая же сложность состояла в том, что для того, чтобы выявить отца, нужно было иметь образцы ДНК потенциальных папаш – а где их было взять? Тем не менее, я смутно надеялась на чудо, и скоро образцы из околоплодных вод вместе с капелькой Машиной слюны отправились в Питер. Разумеется, подсобила все та же Вера Павловна, и не бесплатно.
Вердикт из НИИ акушерства и гинекологии был удивителен: оба образца по значимым признакам были тождественны. У ребенка был один родитель – Маша! Вера Павловна недоуменно жала плечами, невнятно рассуждала о партеногенезе и размышляла о том, как скажется ситуация на беременности и родах, а мне вдруг пришло в голову, что сходное происходило в библейские времена.
Я рассказала о разговоре с Верой Павловной Маше – и до сих пор жалею об этом. Ах, ну что стоило промолчать? Ни привела ли моя откровенность к трагедии?
Маша была тихой и задумчивой, по утрам всё так же разносила почту, а вечером засиживалась за переводами или конспектами лекций. То ли до нее не доходило, в какой сложный переплет она угодила, то ли ужас не прорывался из ее души наружу – но девочка казалась спокойной, разве что отвечала невпопад и казалась бледнее обычного. Но однажды она не пришла на занятия в институт – и на вопрос, где была, ответила, что ходила в церковь и исповедовалась.
Это стало для меня совершенной неожиданностью. Маша не казалась религиозной, да и разговоров о вере у нас никогда не было. Только тут я поняла окончательно, что девочка в панике и ищет соломинку, за которую можно ухватиться.
Об исповеди рассказала мне сама Маша, рассказала неожиданно и с явной обидой на священника. С ее слов, тот стал уговаривать извести младенца, обещая денежную помощь и напирая на то, что, не имея профессии, жилья, жизненного опыта и родственников, Маша не сумеет сама вырастить ребенка. Это совершенно не вязалось с ее представлением о церкви – да и с моим тоже. Но на том дело не кончилось: скоро отец Роман (так звали исповедника) сам пришел к нам. Это был немолодой мужчина, и разговор с ним, в котором участвовали я и Маша, явственно его тяготил. Он прятал глаза, безнадежно тоскливые, он почему-то смотрел на Машу преданно и снизу вверх – но аргументы его были весомы и непробиваемы. Маша же уперлась – рожать. Отец Роман ушел, сутулясь, и мне подумалось: уж не носит ли он вериги? – так тяжела была его походка.
Между тем, весть о беременности Маши каким-то образом просочилась наружу. Студентки то шушукались, глядя на Машу, то посмеивались, глядя ей вслед. Вера Павловна божилась, что врачебную тайну блюдет неукоснительно, другие врачи тоже всё отрицали. Кто и зачем проболтался, так и осталось неизвестным.
Однажды (это было, кажется, пятнадцатого декабря) Маша прибежала вечером, страшно напуганная и в слезах. Оказывается, ее остановил недалеко от нашего дома незнакомый мужчина и предложил поговорить. Рядом никого не было, и Маша была вынуждена согласиться. Рассказ об этом разговоре был путанным, прерываемым слезами и гневными криками – и то, как я изложу его ниже, явилось результатом обдумывания.
Как утверждал мужчина, Маша вынашивала либо Христа во втором Пришествии, либо Антихриста. Разницы для Машиного собеседника не было, поскольку, как он утверждал, из ребенка можно вырастить и того, и другого, в обоих случаях важна сакральная сущность младенца, а направленность его будущих действий задается воспитанием. Те, кого представлял мужчина, заинтересованы именно в воспитании Антихриста – и потому ребенка следовало отдать им. Взамен Маше предлагалось любое вознаграждение, а также вечная жизнь. Это последнее предложение было особенно страшным, потому что выглядело реальным. Как поведал Машин собеседник, всякая радость преходяща и сменяется унынием; в радости время улетает незаметно, и тем страшнее смерть. Но страдание не имеет границ, время в муках растягивается до бесконечности – пусть и не физической, но субъективной, и, пресытившись болью, тело и дух встречают смерть с облегчением, уходя от вечного бытия. Вот такую вечность – в невыносимых страданиях – и предлагал Маше страшный собеседник.
Перед самым Новым годом случилась еще одна беда: Маша попала в перестрелку. Она шла утром на занятия, и вдруг неподалеку как чертик из табакерки выскочил человек с оружием. Рядом только что остановился автобус, и народу было много. Человек направил оружие в сторону Маши и закричал: «Стой!». Маша оцепенела. Раздался выстрел, завизжала женщина, и кто-то, оказавшийся на линии огня, охнул и повалился на грязный сугроб. Стрелявщий исчез. Потом была «скорая помощь», полиция, говорили о разборках местных бандитов… Маше же знала, что убить хотели именно ее.
Человека с оружием, разумеется, не нашли. Рана пострадавшего оказалась легкой, скоро он поправился.
Последующее вам известно.
В марте, вечером, когда Маша шла в общежитие, с уличной парковки с ревом выехала легковая машина. Бордюра у тротуара в том месте нет. Автомобиль выскочил на пешеходную дорожку, сбил Машу и скрылся. В тот день Маша чувствовала себя плохо. Может быть, сказывалось действие бруцина, который позже обнаружили в ее крови при вскрытии. К тому же мешал заметно обозначившийся живот. Так что шансов на спасение у нее не было.
Похороны прошли тихо. Отпевал Машу не отец Роман, но тот тоже присутствовал и на панихиде, и при погребении, и на поминках.
О беде сообщили матери Маши. Она приехала, испитая до одутловатости, больная женщина, была тиха и растеряна. На поминках она не пила и исчезла незаметно.
Машиных пожитков в общежитии было совсем немного, и охотников на них не нашлось.
После поминок нежданно нагрянул отец Роман. Он вдруг заявил, что хочет излить душу. Священник поведал, что чувствует себя причастным к гибели девушки. Его монолог звучал примерно так: «Вы, Татьяна Петровна, полагаете, вероятно, что произошло страшное злодейство – и в этом совершенно правы. Но вы не представляете ни реальных его масштабов, ни мотивов, ни трагичности случившегося. И не ведаете о том, сколь тяжело убийцам, принявшим на себя и страшную вину, и вечные муки по смерти.
Вы думаете, прост ли был выбор священников Синедриона, когда они две тысячи лет назад послали Спасителя на казнь? Но нам ли их судить? Ведь теперь, когда мир сложился, приход Мессии будет означать Страшный суд. И знаем ли мы, кто будет творить его – Спаситель или же бог-отец, неудержимый в казнях и жестокости? Помните ли вы судьбы Содома и Гоморры, жители которых по сравнению с нами были истинными ангелами? Читали ли о Казнях Египетских? Бог-отец, изгнавший наших пращуров из Рая за невинную шалость прародительницы, не ведавшей в то время о грехе, и обрекший их на муки и смерть, немыслимо суров. Наконец, в наших ли силах отличить Спасителя от Антихриста?
Я всего лишь выполнял распоряжение иерархов – докладывать о случаях Непорочного зачатия и отговаривать от вынашивания плода. Я никак не верил, что именно мне выпадет тяжкая доля встретить Богородицу и предать ее. Может быть, она богородицей не была и вынашивала Антихриста, но это ничего для меня не меняет, душа моя все равно нестерпимо ноет.
Скажу вам честно: только за последние триста лет уже в пятый раз господь пытается придти в мир – и всякий раз путь его пресекается. Я не знаю, кто теперь причастен к его убийству, Церковь ли, а может, сатанисты. Но, положа руку на сердце, скажу: я не хочу Страшного суда. У меня трое детей – и пусть они проживут свои жизни до конца».
Из последующего мне известно лишь, что отец Роман вскорости получил другой приход. История эта, поначалу наделавшая много шума, как-то странно и быстро затихла, и теперь мало кто о ней помнит.
Но я с тех пор впервые стала думать о Боге: так ли уж он всемогущ, если никак не может появиться в сотворенном им мире? И нужен ли мне такой бог, использующий несчастную девчонку для того, чтобы придти к нам?
Другие публикации автора:
Автор публикации
Я потрясён. Спасибо! И так просто написано…
Спасибо, Александр. Написано просто – но я с полгода маялся, отыскивая верную интонацию и ритм. Это для меня и сложно и важно.
Ну не знаю.. Дэвид Зельцер и Дэн Браун из этого бы сдела Роман, страниц на 500, а то и целую серию… Нельзя вот так вот разбрасываться ценными идеями.. и, конечно, жаль что есть те, кто имеет терпение писать чепуху целыми томами, а такие бриллианты всего на 10000 знаков…
Попенять хочу только библейщине.. все это можно написать, как будто никакой библии и не было никогда.. вот там все удивились бы…
Идея – это просто. С десяток начатых рассказов в загашнике, но то, что в плане кажется отменным, превращается при развертывании в бледную чепуху. Это достает до печенок: неумение обрастить скелет мясом.
ну как бы, да… вижу, что для вас – просто, для меня тоже просто, как мне кажется.. но есть куча народу для которых просто наращивать то самое мясо без единой идеи… и только единицы умеют и то и то… абыдно..