Адамовы дети. Роман. Много букофф))

Ангел устало снял свой нимб,
Льется шампанским небо над ним,

…

Как же чертовски могут устать
Даже крылья за спиной…

(гр. «Корсика»)

– Димон, это будет бомба!

Серега суетился. Он всегда суетился, такой уж уродился на свет.

Наш  совместный блог о путешествиях по непонятным причинам упрямо скатывался в унылое ничто. Посещения падали с каждым днем, подписчики массово отписывались, а рекламщики перестали баловать задорными клипами.

Вот-вот, и нам с Серегой придется идти продавать сотовые телефоны в ближайший магазин. А этого никому из нас крайне не хотелось.

– И что будет? – подозрительно спросил я. – Мне куда прикажешь лететь в этот раз? На Луну верхом на ядре?

Серега скорчил мину – типа, ты чего, бро, это всё мелочи жизни: Луна какая-то пошлая, да еще и на ведре, ой, ядре.

– Поедешь в Смоленскую губернию. Брать интервью у детей Адама.

Я поперхнулся чаем и на всякий случай решил уточнить:

– У кого, кого? Ты чего задумал, творческий ты наш?

Серый поморщился так, словно я при всех испортил воздух. После его пронзительной речи в духе «вы все дураки, один я красивый», мне стало понятно, что задумал наш креативный директор. Мне предлагалось ехать в настоящую смоленскую тьмутаракань, где даже танки зимой  буксуют, искать в непролазных лесах не пойми что и пытаться взять у всего этого настоящее интервью. Типа, он, Серый, все придумал, поднял архивы, прошерстил Интернет и ныне твердо уверен в том, что стародавняя легенда – не вымысел. Дети Адама, действительно, существуют и счастливо живут среди нас. Видеть их дано не каждому, но на то и есть сам Серёга.

– Димон, не бзди, – продолжал Серый, – я всё придумал. Поедешь в самую гущу леса жить отшельником. Через пару недель они точно появятся, зуб даю.

Я подавился бутербродом и закашлялся.

– А на острова с мулатками никак нельзя? – у меня в голосе прорезались просящие нотки.
Ну, типа там куда-нибудь на Гавайи, что ли. Приехать на пляж, попить кальвадоса, потискать смуглых прелестниц – и вуа ля, репортаж готов.

Не, ну вот реально, ехать в глушь глухую, чтобы жить там в землянке, мне никак не улыбалось. Без душа, Интернета, холодильника и чипсов.

– Не, Димон, личность ты несуразная и непонятливая. Теми мулатками весь порнохаб забит. Кому они интересны? А вот социальный эксперимент по выживанию в лесу – это нечто новенькое. А если еще и интервью возьмешь… Аншлаг нам обеспечен, ручаюсь.

Мне пришлось признать, что он прав. Если стоит задача обновить блог, то нужны, действительно, нетривиальные идеи. И вправду, даже если эти самые адамовы дети – все сплошь выдумка, то проживание дикарем в лесу, на грани цивилизации, оживит интерес к нашему умирающему каналу.

– Эх, – выдохнул я, – чёрт с тобой. Согласен.

Серый тут же обрадовался, потер ладони и радостно воскликнул:

– Чудно! Значит, тянуть кота за яйца мы не будем, завтра собирайся, а билет на самолет я тебе уже купил.

Знать бы мне тогда, к чему приведет мое опрометчивое согласие! Однако в тот момент, я об этом даже не догадывался.

***

– Н-но, пошла, ласточка моя крутобедрая!

Селянин несильно хлестнул лошадь по тощему крупу. Уморенная вусмерть кобыла, недостача мясокомбината, вздрогнула и неспешно поплюхала по разбитой дороге.

Этот селянин оказался Серегиной находкой. Он должен был доставить меня до места отшельничества и захаживать периодически, проверяя – не съели ли меня, часом, волки. А до этой встречи я три часа летел в самолете, ехал автобусом, а под конец пути трясся в разбитом УАЗике, слушая из допотопного радио навязчивый тюремный шансон.
Золотозубый водила буквально выбросил меня из кабины на окраине пустующей деревни, где я и встретил вот этого вот дядю Пашу. Местного жителя, чуть ли не единственного, оставшегося в разоренной и разбитой смоленской деревне.

Зрелище, которое я увидел, выкатившись из дверей УАЗа, напомнило мне Припять в игре «Сталкер». Прямо по курсу разбитыми окнами светило здание сельской администрации. О том, что власть в этим забытом всеми месте существует, говорил древний кондиционер, который присосался к едва ли не единственному целому стеклу, словно клещ.

Рядом с администрацией притулился ветхий барак на две квартиры. Стекла в нем были заткнуты подушками, но на бельевой веревке гордо реяли застиранные простыни. Значит, люди здесь как-то живут. Хотя, точнее сказать, выживают.

Во всем остальном, насколько хватало взгляда, живыми не пахло. Дом Культуры зарос бурьяном, видимо, еще в прошлом веке. О том, что здание справа когда-то было школой, говорила ободранная вывеска ультра-синего цвета, которую даже вездесущая крапива не смогла переварить.

Я невольно поежился. Не люблю наблюдать разрушение, не в моем это стиле. Я для этого слишком жизнелюбив.

– Ну что, паря, – весело произнес дядя Паша, – тронемся помаленьку. Ехать неблизко, как бы ночь в дороге не настигла.

Дважды меня уговаривать не пришлось. Я тут же взгромоздился на телегу, развалился на куче свежей, ароматной травы и уставился в прозрачное небо. Дядя Паша обернулся через плечо, посмотрел на меня и усмехнулся в густую бороду. Еще там, в деревне, я подумал, что спроси меня о возрасте моего попутчика, мне не нашлось бы что ответить. Дяде Паше можно было дать и сорок лет, и восемьдесят, и все сто. К последнему я лично склонялся больше всего.

– Н-но, девочка, не тормози, – ласково сказал селянин.

– Дядь Паша, – с интересом проговорил я,- а вы чего эту клячу так бережете? Дали бы вожжами по спине, она и побежала бы.

Лошадь враз остановилась. Мне показалось, что потемнело даже небо. Селянин оборачивался ко мне медленно. И в ранее синих  глазах я увидел, как расцветает буря. На мгновение мне стало страшно. Я автоматически подгрёб под себя объёмный рюкзак со стратегическими запасами.

– Пошто скотинку обижать?

Дядя Паша успокоился. Успокоилась и буря в его глазах. И лошадь, всхрапнув с обидой, двинулась дальше.

– Скотинка, – продолжал селянин, – она ведь как мы, людишки, тока не говорит. Живая ведь тварина. А всё живое что любит? Прально, ласку.

Так мы и ехали. Вернее, тряслись по ухабам – я, глазея в небо, и дядя Паша, разговаривая со своей кобылой. В рюкзаке находилось всё, что могло мне понабиться на эти две недели. Упаковка спичек, количеством две сотни коробков; десять банок тушёнки; пять килограммов макарон; три килограмма пшенной крупы; батарейки для видеокамеры и прочие необходимые мелочи.
– А что, дядя Паша, – от скуки завел я разговор, – водятся ли тут у вас хищники?
– Дык, смотря какие, – тут же отозвался селянин, и кобыла поддержала его согласным ржанием.
– Ну, волки там, медведи всякие.
Дядя Паша остановил лошадь и обернулся ко мне. Загорелая до черноты кожа на его лице собралась мелкими морщинками в уголках глаз.
– Не, паря, волков не водится. И медведей тоже. Лихомань тут у нас полная.
Посчитав свой ответ исчерпывающим, селянин тронул вожжами лошадиную спину, и кобылка потрусила дальше.
Признаться, я не совсем понял, что имел в виду мой попутчик, но неожиданно заметил, что вокруг нас, действительно, нет живности. Нет, не той, что водится в глухих чащобах, а вообще никакой. Меня ведь даже ни один комар не укусил, хотя пора для них стоит самая сенокосная. И птицы вокруг не поют, а в высоком небе не мелькают ни ласточки, ни стрижи.
«Странно, – подумал я, – действительно, лихомань»
Но природа вокруг радовала взгляд зеленым буйством и какой-то своей первозданностью. С каждым шагом деревенского мустанга я чуть ли не физически ощущал, как внутри меня поднимают головы первобытные инстинкты. Мне всерьез захотелось оказаться в той самой чаще леса, на берегу озера, где по уверениям Серёги обитают всякие барабашки.

То ли это заговорила родовая память пещерного самца, когда и на мамонта с каменным топором, и саблезубого тигра голыми руками, то ли в присутствии дяди Паши рафинированному городскому жителю стало стыдно, и он уснул, но эта поездка привлекала меня все больше и больше. Тем более, как объяснил попутчик, жить в палатке мне не придется. На берегу находился охотничий домик, оставшийся еще со стародавних времен, когда лес вокруг жил своей полноценной лесной жизнью. А в домике том была печка, лежанка и керосиновая лампа. А сам дядя Паша еще загодя приволок туда старое одеяло, запас дров и канистру керосина. Красота просто!
Мысли мои успокоились и безмятежно задремали под размеренную поступь невзрачной, но выносливой кобылки.

***
– Приехали, паря.
Дядя Паша потрогал меня за плечо и я враз открыл глаза. Вокруг смеркалось, но пока не настолько, чтобы ничего не увидеть. Так… деревья размылись очертаниями в предзакатном туманном мареве, да колдобины на дорогах стали более ощутимы под ногами.
А вот и домик. Он встречал меня темными окнами и отвалившимися ставнями. Дядя Паша прошел первый и распахнул дверь.
– Заходи, не боись, – позвал он меня уже изнутри, – нету тут никого

– Н-да, условия, конечно, спартанские, – протянул я, оглядывая временные хоромы, – однако ж, дядя Паша, где не пропадала наша, верно?
Спутник мой лукаво ухмыльнулся, бросил на меня непонятный взгляд и подошел к окну.
– Ставни на ночь закрыть бы надо, – загадочно произнес он,- не ровён час кого нелёгкая принесет.
– Ты же говорил, что здесь нет волков, – искренне удивился я.
– Дык, то волков, – так же загадочно ответил дядя Паша, – их-то и нет вовсе. Окромя волков много кто шныряет вокруг. Закрыть бы ставни, да рассохлись они.

От всей этой ситуации, недосказанности,  рассохшихся ставен и загадочности дяди Паши мне стало очень неуютно. А от осознания того, что селянин сейчас уйдет, мне стало еще тоскливее. Вся эта поездка вдруг показалась глупой, а Серегина креативная идея – так и вовсе идиотской задумкой.
Но дядя Паша зажег керосиновую лампу. Та залила домик приятным живым светом, и ползучее чувство тревожности начало меня покидать. В конце концов, мы тоже не лыком шиты. Во мне роста под два метра и вес под сотку. И звание баскетбольного форварда – тоже за мной, так что и бегать умею получше многих.
Самоуспокоение – великая штука!

И пока я сам себя уговаривал ничего не опасаться, дядя Паша уже намылился к выходу.
– Ты это, паря… – дал он мне последнее напутствие, – коли прибьется кто к огоньку, так ты не прикармливай. Прикормишь если, так потом ввек не отвяжешься. А я через пару деньков загляну к тебе с проверочкой.

Я стоял на крыльце и провожал взглядом тающую в сумраке спину селянина. И когда в лиловом вечере растаяли дребезжащие звуки телеги, стало понятно, что вокруг никого. Это было настолько непривычное чувство полного, тотального одиночества без связи с внешним миром, что я быстро заскочил обратно в избушку и накрепко закрыл за собой засов.
«Нет, ну а чего, – рассуждал я, растапливая небольшую печурку, чтобы сварить макароны на ужин, – если уж на то пошло, то тропа тут до села одна. Добегу и пешком, если что».
Действительно, эка невидаль – ночь простоять, да день продержаться. Сейчас вот поужинаю макаронами с тушенкой, заряжу видеокамеру, да накатаю для потомков подробный отчет о своем единении с дикой природой. Аккумуляторами для камеры Серый снабдил вдоволь. Хватить должно было на все две недели с запасом.

По избушке разливался аппетитный запах хорошей говяжьей консервы. У меня непроизвольно потекли слюни, пока я накладывал в тарелку, стоящую на дощатом, изрезанном столе, добрую порцию ужина.
Уже приготовив ложку, я вдруг заметил боковым зрением, как к стеклу с обратной стороны прижалось чье-то бледное лицо. Ложка выпала из рук, я резко повернул голову, но сумел увидеть лишь как небо прочертила далекая падающая звезда.

– Так-с, это что за новости такие? Это что, от одиночества крыша уже едет? Нету тут никого, – повторил я громко дяди Пашины слова.
Ложку  с пола поднял, салфеткой обтер, да и уселся, наконец, ужинать. Меня и дома, в спокойной обстановке, от еды было не оторвать. Я вот реально, когда ем, то глохну и немею. А тут еще и после перелета, переезда и тряски на кобыле, разыгрался просто зверский аппетит. Еще пару раз мне казалось, что в окно кто-то пытается заглянуть, но все подозрения списал на тяжелый день.
Когда же, наевшись, я выполз из-за стола, то понял, что никакого отчета записать уже не в состоянии.
Да, черт с ней, этой камерой.  Завтра отпишусь. Тем более, что видосиков в такой темнотище не поснимаешь. И вообще не понятно, возьмет ли камера при керосиновом свете.

А всё потому,  что лежанка, накрытая веселым цветастым одеялом, ласково манила и обещала крепкий сон на свежем воздухе.
Помню, что кроссовки я снять успел, а вот все остальное – точно нет, так и рухнул прямо на это самое одеяло.
Отменно мерзкий кошмар ворвался в сон совершенно неожиданно. Как давешняя звезда, что прочертила ночное небо, так кто-то темным крылом прочертил мой сон и вытащил меня словно в другую реальность. Где я ехал в железнодорожном вагоне. Ехал и точно знал, что в кабине нет машиниста, а впереди завал из деревьев и некому нажать «Стоп-кран» . А с обратной стороны вагонного стекла на меня пристально смотрело чье-то лицо. Одно лицо, без ничего. Просто лицо с развевающимися вокруг седыми космами.

Меня подбросило на постели, словно по тревоге. Я вскочил так, будто у меня штаны на заднице загорелись. Потряс головой и тяжело опустился на стул.
– Тьфу ты, пропасть, приснится же такое.

А за окном разгорался рассвет. И прошедшая ночь уже не казалась ни страшной, ни странной. Она осталась просто ночью, которую я провел в непривычном для себя месте. Это и стало причиной моего кошмара. Делов на три копейки. Всё проще простого. Как семейные трусы в горошек.

А справа от крыльца обнаружился небольшой колодец с ведром, привязанным веревкой. И это было как нельзя кстати, потому как, невзирая на все уговоры Сереги, я наотрез отказался пить окружающую воду из природных источников. Хотя, Серый и запихал мне в карманы таблетки и от поноса, и от запора  и от головной боли. А по карманам рюкзака распихал бинты с зеленкой и йодом.
Поэтому я, чувствуя себя натуральным Робинзоном, набрал ведро воды, перелил в чайник и отправился готовить полноценный завтрак из кофе и бутербродов с остатками вчерашней тушенки.

Очень неприятный сюрприз ожидал меня сразу после того, как я поставил чайник на печку. Камера отказывалась работать. Совсем. Даже после долгих уговоров. Она исправно показывала полностью заряженный аккумулятор, честно моргала вспышкой, но заводиться для того, чтобы начать съемку, не хотела.
Меня ошарашило понимание того, что моя поездка оказалась зряшной. Без видосиков никто не поверит.
Ну, Серый, ты мне за это ответишь.

И только я, в полностью расстроенных чувствах, сел пить кофе, и  собирался откусить первый кусок белого хлеба, на котором аппетитными пластинками лежали куски тушеной говядины, как во входную дверь робко поскреблись. От неожиданности я тот бутерброд и выронил. И упал он, конечно же, мясом вниз.
Ну, черт побери!
Еще не отойдя от горечи утраты половины завтрака, я автоматически спросил:
– Кто там?
А вот, чтобы подумать – кого в этой лихомани могло ко мне занести, так ведь нет. Говорю же, меня от еды нельзя отвлекать.
Из-за двери раздался негромкий старушечий голос:
– Внучок, пусти погреться.

Упс. Во мне заговорила природная осторожность.
– Бабуль, ты кто? Откуда здесь?

Было слышно, как она за дверью переминается с ноги на ногу. Как негромко о доски крыльца стучит ее клюка. Как она вздыхает жалостливо и горько.
– Соседка я твоя, с другой стороны леса. Отшельницей живу. Вчерась огонек твой сквозь стеклышко узрела, да пришла посмотреть – кто тут поселился через долгое время. Тебя увидала, так ввечеру побоялась встренуться. Дюже ты большой. А как плохого чего захочешь?

Так вот чьё лицо я увидел ночью в стекле. Признаться, от сердца-то и отлегло. Не волки страшные, не разбойники лесные, не силы потусторонние приходили ко мне, а всего лишь старушка. Божий, можно сказать, одуванчик.
– А чего сегодня от меня хочешь, бабуля?

Опять она вздохнула за дверью. Да так горько, что вздрогнула даже моя блоггерская душа.
– Соскучилась я по лику человечьему, внучок. Раньше тут охотники частенько проживали, подкармливали меня, горемыку. А сейчас, почитай, уж пару лет никого нет. Пусти, внучок. Я и на порожке постою, тебе никак не помешаю.

Так-с… Камера у меня не работает, дядя Паша приедет только через пару дней, делать мне в этой глуши, как оказалось, абсолютно нечего. Как бы, реально, крышей не поехать от одиночества. А тут старушка-старожил. Может, если и не видеоотчет, так по старинке попробуем – запишем. Потому как дальновидный наш тетрадку с ручкой мне тоже впихнул. На всякий, говорит, случай. Может, вот он, этот самый случай и настал, кто знает.
– Заходи, бабуля, – весело крикнул я, – открыто.

И она зашла. Уже когда это древнее создание переступало порог, я понял – если дяде Паше можно было дать сто лет, то этому одуванчику я бы смело дал все триста. Первой зашла клюка. Невообразимо странное сооружение, явно рукотворное. Ростом выше своей обладательницы, эта кочерга закручивалась вверху в совершенно немыслимый узел из корней дерева.
Следом за клюкой вошло тряпье. Иначе этот балахон, который стирали еще при Николае-Кровавом, назвать никак нельзя было.
А уж потом, из-под вороха тряпок показалась моя гостья. Она отчаянно смущалась и отчего-то старательно закрывала правую сторону лица. То рукой там прижмет, то седыми волосами прикроет, то к плечу склонит.
– Ты уж прости меня, дуру бестолковую, – завела старуха свою шарманку, – я вот тут, на чурбачке, посижу, на тебя, молодого, посмотрю. Уж такой красивый ты, прям как мой покойный Демьян.

Ну, смотри. Мне чего, жалко что ли. И тут я вспомнил, что кофе у меня так и остался недопитым. И пусть первый бутерброд безжалостно испачкался на полу, второй –то до сих пор ждет, когда я его съем.

Только я поднес к губам кружку с остывшим кофе и открыл рот, чтобы откусить кусок хлеба, как старушка подала голос:
– А чёй-то там у тебя? Мясо, что ль? Ох, мяса я уж пару цельных лет не ела. Как крайние охотники побывали, да кабанчика завалили, так мне, помню, от заднички кабаньей богатый кусок отрезали.

Ну и? Я бросил взгляд на открытую еще вчера банку тушенки. Там оставалось мяса еще на хороший бутерброд. Старушка ест как птичка, мне хватит позавтракать. В конце концов, она мой потенциальный материал для репортажа.
– Проходи, бабуля, поделюсь.

Это ископаемое подорвалось с чурбачка так шустро, что я даже моргнуть не успел. Бабуля резво подскакала к столу и уселась напротив, лупая  голодными глазами. Вернее, одним глазом. Потому что правого у нее не было. Бабуля оказалась одноглазая.

Как всякий молодой и здоровый человек, я с трудом переношу вид физических уродств. Вот и сейчас – невольно отшатнулся, увидев страшную, выжженную, словно огнем, рану вместо глаза. Старушка заметила мои метания и опустила голову, коснувшись седыми волосами стола.
– Наказали меня. Согрешила я.

И как всякий молодой и здоровый человек, я испытал чувство вины за то, что я – молодой и здоровый.
– Кушай, бабуля.
Я пододвинул к ней тарелку с последним бутербродом.
– Тебе кофе подогреть?
Я бросился к печке и поставил на нее чайник, чтобы налить горячего кофе.
А старушка вцепилась в бутерброд так, словно не ела месяц. Она поглощала пищу, не жуя.
И тут, словно вчерашняя звезда, которую я, наверное, уже никогда не забуду, сквозь мой мозг просвистела последняя фраза дяди Паши: «не прикармливай».

Я оборачивался от печки к столу, как в замедленной съемке: поэтапно, как робот, держа
за ручку горячий чайник.

– Положь бутерброд, – приказал я, – иначе кипятком окачу.

Ага, щас! Старуха жрала, глядя на меня взглядом единственного глаза, горящего поистине дьявольским огнем. Клянусь, не вру. Жрала и смеялась, а изо рта у нее валились куски хлеба.

***

Чайник отлетел в сторону, я рванул к столу с низкого старта. Мне хотелось вырвать у страхолюдины бутерброд и ткнуть ее в стол пару раз носом. Невежливо, скажете? Пожилых людей обижать нельзя, скажете? Поверьте, если бы вы видели эту ведьму, вам тоже захотелось бы ее сжечь. Сразу и навсегда.
Я недооценил старушку-поскакушку. Ну, либо переоценил свои силы. Бабуля вскочила с табуретки, крутанулась вокруг себя, развевая тряпьем так, что полы этой хламиды смели со стола мой завтрак начисто, и выпрыгнула в открытое окно, заливаясь счастливым хохотом.

Я смотрел ей вслед и бессильно матерился на самого себя. Это ж надо так глупо опростоволоситься! Ведь предупреждали же! Вот ведь бездарь.
Ну, ладно, подумал я, что такого ужасного может мне грозить? Ну, будет старуха эта вредная приходить столоваться. Не помру же  от голода. Тем более, дядя Паша завтра приедет, попрошу его закупить в райцентре продуктов. Протянем как-нибудь. Хотя, конечно, бабуля – уродина редкостная.

Молодому, полному нереализованных сил организму не свойственно долго рефлексировать. Силушка богатырская так и прет, так и прет наружу. Вот и я прям физически ощутил, как  зачесались руки что-нибудь потаскать, порубить, приколотить.
– Эх, – вскричал я, набирая полную грудь воздуха, – раззудись рука, размахнись плечо!
За входной дверью в коридоре обнаружился старый топор, а за стеной дома – небольшая кучка срубленных деревьев.

Я перетащил один ствол на солнечное место, скинул футболку и размахнулся топором, с удовольствием вгоняя его в высохшее дерево.
Казалось, что от солнечных лучей в меня вливается невероятная энергия и проходит электрическим разрядом через все тело. Потрясающее ощущение собственной силы. Силы какой-то животной, почти дикой.

Монотонные удары топора, откалывающего от ствола дерева крупные куски, разносились по окружающему лесу гулким эхом.
Я вспотел и остановился. Поднял взгляд в небо и прищурился, глядя на солнце, чьи жаркие лучи не обжигали, как в городе, а ласково трогали разгоряченную кожу.
– Ух ты, колодец же есть.

Ведро ледяной воды мгновенно остудило жар, разыгравшийся после рубки дерева. Я встряхнулся, словно мокрая собака, схватил футболку и принялся обтираться. Кайф!
И тут краем глаза я заметил, как в тени ближайшего дерева (кажется, это дуб) мелькнула чья-то маленькая фигурка. Кто-то очень небольшой и юркий прятался среди развесистой листвы и тихо подглядывал за мной.
Бабуля что ли? Неужто она и по деревьям лазать мастерица? Хотя, от этой резвушки всего можно ожидать.
– Выходи, не прячься, – предложил я, – всё равно уже заметил.
Из кроны деревьев раздался тихий смешок. Так могла смеяться либо совсем молодая девчушка, либо маленький ребенок. На прошлую старушку совсем было непохоже.
– Ну, кто там прячется?
На всякий случай я решил попробовать разозлиться и придать своему голосу угрожающий тон.
Смешок раздался чуть ближе, но потом начал затихать. Видать, хозяин уходил по дереву, и голос его утекал за ним, словно след из выхлопной трубы.

Обтеревшись полностью, я неожиданно понял, как голоден. Сначала вредная бабка доколумбовой эпохи сожрала почти весь мой завтрак, потом  захотелось помахать топором, а затем еще и облиться ледяной водой. В результате, посреди двора я оказался в таком голодном состоянии, что буквально ощущал, что живот прилип к позвоночнику.
Ой, а обед-то и не приготовлен.
Я совсем забыл, что нахожусь не в городе, где открой холодильник и на тебя оттуда вывалятся всякие съестные припасы. Будь то котлеты в упаковке, пельмени в морозилке, на худой конец замороженная пицца. А если даже греть лень, то уж стратегический запас орешков и чипсов у меня имелся всегда. А сейчас мне предстояло растопить печку и сварганить себе хоть те же макароны.

Я бросился к дому со всех ног. Желудок выкручивало голодными спазмами так, что я чуть не треснулся лбом о притолок. В кухне тут же подбежал к рюкзаку совершенно космических размеров и принялся тормошить содержимое со страстью неандертальца.
Слава Даркнету, Серый всунул мне в рюкзак пакетик чипсов и плитку горького шоколада. Всё это богатство из прошлой жизни я смолотил практически не жуя.
Ф-фух, вот сейчас можно и печь растопить и даже супчик сварганить из рыбной консервы, которая обнаружилась на самом дне.

Но как только я развернулся, чтобы принести порубленные дрова, как меня скрутило в жгут. Судороги шли волнами от пяток, через живот и бились в голову, вызывая приступы алой боли. Все, что я только что съел, хлынуло из меня фонтаном.
Боль из алой стала пурпурной, застлав весь окружающий мир занавеской цвета венозной крови. Я едва успел набрать воздуха, чтобы банально не задохнуться, как полностью потерял контроль над телом и рухнул на грязный пол.

***

Сколько времени я провел в бреду, полном выматывающим душу кошмаром, не знаю. Помню только, как все тело словно цепенело, когда надо мной склонялось жуткое старушечья морда с развевающимися космами. Эта тварь хохотала мне прямо в лицо, показывая пеньки сгнивших зубов, а волосы змеями закручивались вокруг головы.

Я периодически приходил в себя, закашливался до боли в груди и цветных всполохов в глазах и опять падал в обморок, чтобы снова слушать, как хохочет надо мной моя персональная смерть.
Во время редких приходов бодрствования, я вроде видел, как кто-то смотрит на меня огромными испуганными глазами; вроде чувствовал, как кто-то кладет мне на горящий лоб маленькую прохладную ладонь; вроде слышал, как кто-то предлагает позвать на помощь то ли навку, то ли мавку, то ли павку. Но потом опять падал ослабевшей головой на горячее, мокрое от пота, одеяло и снова слышал жуткий, замогильный хохот самого зла.
Я начал задыхаться окончательно, когда в моем кошмаре старуха забралась мне на грудь, свернулась липким холодным клубком, а ее волосы обвили мне шею, сдавливая мышцы.
Последнее, что я услышал, проваливаясь в обморок, как кто-то прошлепал по полу босыми и, вроде бы, мокрыми ногами. А потом я уплыл совсем, стремительно теряя воздух и силы.

Из забытья почти на самой границе жизни меня вытащили чьи-то крепкие, жилистые руки, похожие на ветки старого дуба. Пальцы крепко вцепились мне в волосы и тащили вверх, отрывая от старухи и выдергивая мое тело из клубка волос.
Старая тварь заверещала и ухватила меня за руки, подтягивая к себе. Седые пряди поползли по моим ногам, как живые, пытаясь добраться до лица и залезть в рот, чтобы задушить мой крик, полный надежды.

Но кто-то там, наверху, кто-то с руками, похожими на дубовые ветки, упрямо тащил меня вверх. Помню, что я точно был без сознания, но каким-то непостижимым образом всё чувствовал и понимал. Собрав в комок последние силы, я пнул эту старую дрянь, попал точно в лицо, и она отвалилась, падая в черную пустоту и не переставая верещать.
А потом я открыл глаза. Прямо передо мной сидел дядя Паша и смотрел мне в лицо тяжелым неприветливым взглядом. Сам воздух в избушке, казалось, налился свинцом и стал таким густым, что хоть режь ножом – фиг разрежешь.
– Ну, паря, – сказал дядя Паша глухим голосом, – напугал ты нас.

После бесплодной попытки подняться, ослабевшее тело рухнуло на постель.
– Дядь Паша, – попросил я, – у меня в кармане рюкзака таблетки лежат. Подай, пожалуйста.
– Зачем тебе эта гадость? – поморщился он.
Честно сказать, я был полностью уверен в том, что просто отравился водой из колодца. Изнеженный хлорированной водой из водопровода желудок не принял природное богатство деревенского колодца. Надо было быть осторожнее и кипятить воду лучше.

В дверь тихо постучали. Рефлекторно я вздрогнул и попытался натянуть на себя угол покрывала. В последний раз в эту дверь скреблась старуха, чьи волосы едва не задушили меня недавно.
Дядя Паша подошел к двери, приоткрыл ровно настолько, чтобы я ничего не смог там разглядеть, и что-то у кого-то взял.
– Пей, – приказным тоном произнес он и всунул мне в руки вырезанную из дерева чашу с каким-то темным варевом.
От слабости и неожиданности я слегка опешил, машинально взял чашу и сделал глубокий глоток. Питьё отдавало древесиной старого дуба, солнцем, ягодами и высушенными травами. С первым же глотком в меня начала вливаться сила самого леса. Головная боль отступила, сознание прояснилось, но вместе с этим я в мельчайших подробностях вспомнил свой обморочный кошмар.
И это оказалось так жутко, что  кровь отхлынула у меня от лица. Всё еще отказываясь верить, я поставил чашу на табурет рядом с кроватью. Приподнял штанины джинсов и увидел их: бледно-розовые следы, что тянулись сплошными зигзагами от лодыжек до коленей. Словно по моим ногам ползали змеи, или… или чьи-то седые волосы хотели добраться до лица.
Я бросил на дядю Пашу непонимающий взгляд и краем глаза увидел, что на столе, который до этого был в полном порядке, творился сущий бедлам. Упаковки с макаронами были взрезаны словно когтями, банки с тушенкой – смяты и кто-то пытался их прокусить, сушек к чаю не осталось вовсе, а сахар оказался рассыпан белой дорожкой от стола до входной двери.
Эта дрянь уничтожила почти все мои запасы! Почему-то у меня не возникло ни тени сомнения в том, что кавардак натворила именно безумная уродливая старуха.

– Так ты же ее прикормил, – пояснил дядя Паша в ответ на мое возмущение, написанное на лице,- сейчас ей здесь и стол, и кров. Она может прийти в любое время.
– Да кто она такая?! – в сердцах вскричал я.
Дядя Паша взглянул на меня, и мне стало неуютно. На миг показалось, что там, в глубине его глаз, живет кто-то другой. Тот, другой, он не просто намного старше меня, он древнее всех, кого я знаю, он старше самого леса и времени вокруг. Он очень мудрый и… бесконечно уставший.
– Лихо, – ответил селянин.
– Кто-кто?
– Лихо Одноглазое. Говорил же я тебе – лихомань тут у нас, её безраздельное царство. А нас мало осталось, мы уже не можем ей сопротивляться. Вот-вот и последние из нас либо умрут, либо к Лиху уйдут.
– Кто «мы»? – спросил я непослушными губами.
– Мы – Адамовы дети. Самые настоящие, первые люди на Земле. Нам нужна твоя помощь.

***

Я затряс головой, отгоняя смысл последних услышанных слов. Это безумие. Рядом со мной сидит селянин и на полном серьезе рассказывает мне о каком-то Одноглазом Лихе. Это в середине XXI-го-то века! Да ладно!
Я хмыкнул, показывая свое отношение к сказанному дядей Пашей.
– Эт-то, дядь Паша, хорош дурить. Я про детей Адама в Инете читал. Это просто секта чмошников, повернутых на натуралистичности. Они не признают одежду и отрицают все моральные установки в обществе.
Я практически цитировал статью, прочитанную в самолете. Адамиты проповедовали возвращение к невинности и святости первых людей: Адама и Евы в ту самую, дояблочную эпоху. Типа, так можно выпросить прощение у Господа и наклянчиться обратно в Эдемский сад, где цветут лютики и никому не надо работать.

Это вот всё я и выложил своему собеседнику, который сначала молчал, потом стал ухмыляться, а потом и вовсе захохотал в голос.
– Ну, мамочка, ловко она своим любимчикам головы задурила, что те родных братьев с сестрами знать не хотят.
Дядя Паша встал, все еще продолжая посмеиваться, и открыл входную дверь.

Сначала ничего не произошло, а через пару секунд я услышал в коридоре негромкое шебуршание. Будто мыши нашли кактус и грызут его.
– Заходи, – от души предложил дядя Паша.
В дверь, отчаянно смущаясь, просочился маленький старичок. Он встал на пороге, заложил руки за спину и принялся ковырять порог пальцами босой ноги. Одет пришелец был в просторную рубаху, подпоясанную сплетенной из веток бечевкой, а на голове у него красовалась широкополая шляпа. Учитывая рост, шляпу и длинную седую бороду, старичок неопровержимо напоминал белый гриб.
– Грибич, – так представил его дядя Паша, – отвечает за грибы в лесу. Коли придет кто, да попусту целый день потратит, так надо на пенек положить кусочек сахара,  тогда Грибич самые грибные места и покажет.
Потешный гость на пороге радостно закивал и тут же покраснел, когда увидел, что я понял, кто перетаскал мой сахар.
Старичок перестал стесняться и запрыгнул на чурбачок возле печки.

– Моховой, – церемонно продолжал дядя Паша.
В дверь запрыгнул зеленый комок мха. Словно теннисный мячик он подпрыгал к столу, заскочил наверх и уселся верхом на алюминиевой миске. Из зеленого мха на меня смотрели два лукавых глаза, само собой, зеленого цвета.
– Отвечает за мох, – машинально произнес я.
– Молодец, догадался, – похвалил меня селянин.

А вот следующим в дверь вошел… я сам. Именно так. Высокий, широкоплечий, бывший форвард институтской команды. Я (!) вошел, едва не стукнувшись лбом о притолоку, прошел на середину кухни и встал там, уткнувшись взглядом в пол.
«Это что, – подумал я, –  так сутулюсь, что ли? Как старик какой-то, ё-маё. Надо срочно поработать над осанкой»
Видимо, последствия моего ночного кошмара еще давали о себе знать, потому как будь я в здравом уме, то никогда не взялся бы обсуждать с самим собой свою собственную внешность, надетую на непонятно кого.
– Свидун, – представил гостя дядя Паша, явно наслаждаясь ситуацией, – ты не бойся, паря, он просто такой с…виду.
Посетитель тут же уменьшился в размерах и превратился в веник. Проскакал через всю кухню и встал в угол рядом с настоящим веником. А через пару секунд посреди кухни стоял третий табурет, которого до этого там не было, а еще погодя пришелец превратился в самого дядю Пашу.
Нет, я всё-таки еще либо сплю, либо брежу. Потому как это представление меня ничуть не испугало, а крайне развеселило. И мне вдруг подумалось – а что если этот проказник умеет мысли читать. Я напряг мозговые извилины, стараясь передать посетителю максимально точный образ Дженифер Лопес. Без одежды.
– Не, паря, так не получится. Свидун превращается только в то, что видит прямо перед собой, а своего облика не имеет. Чаще всего висит листиком на дереве.

В кухню просочился громадный котяра дымчатого окраса. Он уселся на пороге и принялся чистить морду полуметровой клешней. Время от времени он выпускал когти, похожие на заточенные кинжалы, и внимательно рассматривал , явно красуясь.
– Чомор, – с уважение произнес дядя Паша, – мой первый помощник.
На спинку кровати запрыгнул неопределенного возраста мужичок ростом с небольшую собачку. Он склонился над моим плечом и заглянул в глаза с искренним участием.
– Домовой, – ухмыльнулся дядя Паша, – куда же без него. Он-то тебя и обнаружил почти при смерти, всех собрал и мохового за мной послал.
Зеленый клубок на столе довольно заухал и принялся невысоко подпрыгивать, словно показывая, каким образом он смог так шустро сбегать в деревню.

И тут до меня начала доходить абсурдность ситуации. Я сидел на кровати в компании сказочных существ и на полном серьезе собирался вызвать в комнату голую ДжейЛо.
– Это все? – с мнимым спокойствием спросил я
– Ну что ты, – тут же откликнулся селянин, – в озере еще водяной живет с русалками, но они прийти не могут, сам понимаешь. У них днем кожа сохнет. Ночью старик тебя навещал, повязку из целебной травы, что русалки на дне озера собрали, на голову тебе принес. В чаще глухой дубинник живет, но он в двери не поместится. Есть еще хуха, он, вообще, самый странный, даже я его иногда не понимаю. А еще есть…
– Хватит! – попросил я.

Мне казалось, что еще немного, и голова расколется пополам от обилия информации. Моховой с домовым переглянулись, и мужичок в красной рубахе положил мне на лоб маленькую прохладную ладонь. Так вот, чью успокоительное прикосновение я ощущал во время горячечного кошмара, который оказался и не кошмаром вовсе, а жуткой явью.
Я посмотрел на домового с непроизвольной благодарностью и увидел, как тот улыбнулся мне так светло, словно бабушка, которую  и не помню толком, лишь свои ощущения от родных и теплых рук.

***

В общем, я остался в избушке, пока окончательно не встану на ноги. Хотя, первым моим желанием было бежать куда подальше от этого заколдованного места, где проживают такие странные существа.

Но едва я решил подняться с постели, чтобы дойти до телеги, как голова опять закружилась. Сил не было совсем, ноги отказывались идти.
– Не, паря, рано тебе пока вставать, полежи тут пока. А за провизию не боись, мои ребята тебя голодным не оставят.
Все посетители тут же начали поддакивать, подмигивать, кивать и ухать, показывая, что ни в коем случае они меня голодом не уморят.
Один Чомор никак не разделял всеобщего ликования. Он сидел неподвижно, словно статуя, и смотрел на меня, не мигая. Нечеловеческий взгляд янтарных, без зрачков, глаз, заставил меня поежиться.
– А ты-то сам кто такой? – спросил я дядю Пашу.
– Паря, только не говори, что не понял, – ухмыльнулся селянин в густую бороду, чем окончательно подтвердил мою догадку.
– Ты Леший?
– Он самый, – довольно произнес тот, – приятно познакомиться.
Так вот кто смотрел на меня из глубины стариковских глаз. Сама мудрость вековых дубов, которая хранится в сердце дерева среди тысяч возрастных колец; гордая стать корабельных сосен, что взмывают в небо, доставая верхушками до самых звезд; нежность тонких берез, к чьим стволам так и хочется прижаться щекой; упрямство и твердость лиственницы, которую даже бензопилой не всегда возьмешь.

Как-то незаметно вокруг стемнело, в небольшое окно вопросительно заглянула полная Луна, словно не понимая – почему никто не ложится спать, если Солнце уже ушло с горизонта.
Чомор моргнул, и избушку осветили два ярких желтых прожектора, в свете которых я увидел, что почти все мои гости ушли, а в дверях мнется неуклюжий толстый старик, с одежды которого капает вода.
– Водяной, – тут же догадался я.
Старик прошлепал к столу мокрыми босыми ногами с огромными ступнями, похожими на ласты, и молча положил передо мной огромную, еще живую рыбину. Недовольно буркнул «Душно тут у вас» и прошлепал обратно к выходу, оставляя за собой лужицы озерной воды.

Домовой весело хрюкнул, помчался к печке и принялся сноровисто закладывать в нее дрова. Через пару минут по избушке разлился уютный запах горящего дерева. Маленький хозяин подскочил к столу, схватил лежащий нож и начал сосредоточенно чистить еще бьющую хвостом рыбу.
Дядя Паша зажег керосинку, и кот сразу потушил свои желтые гляделки.
– Ну что ж, паря, – произнес селянин, – мне пора уходить.  Есть у меня кое-какие дела снаружи. Чомор останется с тобой, чтобы Лихо не пришло, а коли вдруг придет, чтобы не слишком буянило. Я, да этот хвостатый – единственные пока, кого она опасается. А ты держись, я завтра приду, поговорить надо.

Умопомрачительный запах жареной рыбы щекотал ноздри. Даже невозмутимый серый страж начал прядать ушами и ронять на пол капли голодной, тягучей слюны.
Домовой лихо подхватил с печки старую чугунную сковороду, ловко пронес ее по кухне, как заправский официант, и бахнул в середине стола. А сам взгромоздился на второй табурет и ожидающе уставился на меня. Видя мое полное непонимание, он аккуратно подтолкнул ко мне охотничий нож, которым до этого разделывал ужин. Разделить рыбу на всех должен был именно я. Статус мой в этом доме был мне совершенно непонятен, но нож я взял.
С сомнением посмотрел на Чомора и отрезал ему внушительный кусок от хвоста. Немного поколебавшись,  взял тарелку и положил на нее угощение вместо того, чтобы просто бросить на пол, как обычному домашнему коту.

Дымчатый зверь оценил мой жест и уважительно потрогал руку громадной лапой. Я зажмурился, с испугом ожидая, что в кожу воткнутся громадные когти, раздирая  до самых костей и начисто разрывая сухожилия. Но кот всего лишь обозначил свое отношение ко мне, выпустив когти на миллиметр.
Я ему не нравился, он в меня не верил. Он видел так много зла, что не верил уже никому. И ныне просто смирился со своим неизбежным концом, поклявшись на собственной крови, охранять лес до последнего кустика.
Трассирующая очередь мини-картинок попала мне в голову прямиком из кошачьих глаз.

Следующую порцию получил домовой. Он и так уже ерзал по табурету в полнейшем нетерпении. И то сказать, хозяин-малыш и печь топил, и рыбу жарил. Так что заслужил хороший вкусный кусок от жирной рыбьей спинки.
Ели мы в полном молчании. Чомор ждал, пока рыба остынет, домовой ел руками, обжигаясь и дуя на пальцы.
Когда с рыбиной было покончено, и на тарелке осталась одна голова в окружении костей, домовой сыто отвалился от стола и юркнул в щель между кроватью и стенкой, где, видимо, у него было жилище.
Я тоже чувствовал себя полностью наевшимся и жутко уставшим. Сон пришел ко мне просто, словно старый друг приходит с бутылочкой коньяка в день, когда за окном хлещет холодный ливень, а последняя подружка сказала, что мы не пара. Сон пришел ко мне бесшумно, как мать, которая заглядывает в комнату к спящему ребенку, чтобы поправить одеяло
Я просто закрыл глаза и поплыл в его теплых объятиях на край Земли, где шумят деревья и текут бескрайние реки.

***

Меня выволокли из сна какие-то жуткие звуки, словно железо скребло по стеклу. Открыв глаза, я увидел два знакомых ярких пятна света вместо кошачьих глаз. Чомор выпустил когти на всю длину и скреб ими пол, оставляя глубокие царапины.
Шерсть на загривке вздыбилась, уши полностью прижались к голове. А звуки, которые меня разбудили, оказались протяжным мяуканьем.
Зверь, не отрываясь, смотрел в окно диким, горящим в прямом смысле, взглядом. Там, во дворе, похабно ухмыляясь, маячило знакомое мне старушечье лицо.
– Пусти, – требовательно сказала одноглазая, –  есть хочу.
– Уходи, – твердо произнес я, – больше не приходи, не пущу.

Мне хотелось вскочить, чтобы напугать уродливую гостью ножом, но тело враз отказало, а следы от ее волос на ногах болезненно заныли, словно почуяв  хозяйку.
Старуха мерзко захохотала и принялась барабанить по стеклу скрюченным когтями, выдавливая створку внутрь. Небольшая форточка поддалась, из темноты просунулась длинная, гораздо длинней человеческой, рука в отвратительных лохмотьях и схватила со стола рыбью голову.
Все действие заняло пару мгновений, во время которых я в полном ступоре смотрел перед собой.
Чомор вспрыгнул в центр стола и прижался мордой к окну. Увидев его, Лихо на миг испугалась и отпрянула в ночь.
– Пришел-таки, – злобно проскрежетала она, – крайний раз тебя из леса было не выманить. Ну, ничего, ничего, время – оно на моей стороне.
Протяжно и гулко ухнув, старуха пропала во тьме, забрав с собой ноющую боль в ногах. Кот еще несколько секунд злобно шипел, потом потушил свои прожекторы и тяжело прыгнул ко мне на постель.
Из своей каморки выполз заспанный домовой. И мы втроем просидели до самого утра, глядя, как жуткая ночь уступает место торжественно встающему на горизонте Солнцу.

Дядя Паша прибыл, едва солнечные лучи пробились сквозь завесу листвы. Домовой уже успел смотаться во двор и схватить на крыльце берестяное лукошко, полное свежих грибов –подарок от Грибича.
Селянин вошел в избу, огляделся по сторонам и разом все понял. Чомор подошел к нему, дядя Паша взял в руки тяжелую кошачью голову и они оба молча уставились друг другу в глаза.
Притихший домовой жарил нам завтрак, стараясь не шуметь лишний раз. Когда на пол упала ложка, он испуганно вжал голову в плечи и обернулся к дяде Паше, ожидая от того то ли упрека, то ли какого наказания. Видимо, то, что сейчас происходило между хозяином леса и его помощником, было очень и очень важно. И почему-то мне казалось, что не только для них. А в первую очередь для меня.

– Дядя Паша, увези меня отсюда, пожалуйста. Я уже совсем-совсем здоровый. Честное слово.
Селянин посмотрел на меня с большим сомнением, бросил взгляд на суетливого домового и вздохнул:
– Попробую, паря, но на чудо не рассчитывай. Собирайся.

Дважды повторять не пришлось. Я подорвался так быстро, как мог. Покидал в рюкзак только камеру с батарейками, и рванул к двери, как олимпийский  спринтер. Уже на пороге обернулся и наткнулся на жалкий взгляд домовенка, который так и продолжал мешать в сковороде никому ненужный завтрак. На мгновение мне стало его жаль. Пусть знаком с этими существами я был не так давно, но искренняя радость домового от моего присутствия  была заметна и очень приятна.
– Не грусти, малыш,  приедет еще кто-нибудь сюда. Порадуешь его своими грибочками.

Знакомая кобылка, увидев меня, радостно заржала и махнула куцым хвостом. Я же, увидев ее, не смог сдержать нахлынувших чувств и обнял за костлявую шею.
– Привет, иноходец, – шепнул ей в прядающее ухо и с удовольствие увидел, как в фиолетовых глазах появились две крохотные слезинки.
Листик на ближайшем дереве внезапно задрожал, словно от ветра, хотя стоял полнейший штиль, вытянулся и превратился в каплю воды. Та отпружинила от травинки, подпрыгнула в воздух и вот уже передо мной махала крыльями красивая разноцветная бабочка.
Из-под камня на меня печально глядели два зеленых глаза.

– Н-но, царица моя Шемаханская, – произнес дядя Паша и тронул вожжами лошадиную спину.
Кобылка всхрапнула и потрусила по дороге домой. Я, как в прошлый раз, развалился на куче ароматной травы, всунул в рот какой-то стебелек и закинул руки за голову.
Хвала всем богам Интернета, возвращаюсь! Ужасы двух последних ночей отступали медленно и нехотя перед этой жизнеутверждающей мыслью. Возвращаюсь, и больше ничто не могло испортить мне праздник. Возвращаюсь, и глупые рассказы селянина остались позади. Возвращаюсь в мир, где нет места домовым, лешим и живым клубкам изо мха.
Мысль  приятно грела  изнутри, и я задремал под размеренную поступь кобылки, нагоняя кусок сна, которого меня лишила сумасшедшая одноглазая бабка.
Никакое это, конечно же, не Лихо, а обычная полудурочная старуха. Все кошмары и чудеса, что со мной происходили, я списал на бред, разыгравшийся после отравления несвежей колодезной водой.
Природа дикая надоела хуже горькой редьки. Хотелось пиццы, пива и в душ. Потом позвонить Сереге, обложить его матом от души и вытребовать обещание, что следующая поездка будет точно на острова к мулаткам.

– Н-но, девочка, н-но, хорошая моя, – расслышал я сквозь сон.
Нет, будь я на месте дяди Паши, точно уже прописал бы этой упрямой кляче поперек спины. Пускай знает свое место. А то ишь, разбаловалась, слушать никого не желает.
Внутри меня поднималось глухое, необъяснимое раздражение. Я начинал злиться на всех: Серегу, дядю Пашу, эту тощую кобылу и даже на сам воздух, что обволакивал меня словно ватой, не давая вздохнуть полной грудью.

Стоп! Мне же, действительно, было трудно дышать. Я поднялся и сел. От резкого движения закружилась голова, а грудь будто сдавили тиски.
– Дядя Паша, что происходит? – спросил  и ужаснулся собственному голосу.
Он звучал как  из-под воды. Слова давались с трудом. Опухший язык не помещался во рту и ворочался еле-еле.
Селянин медленно обернулся ко мне, его взгляд был ужасен. Глаза , казалось, вот-вот вывалятся из орбит, все лицо перекосила жутка гримаса сильнейшей муки.
– Она. Нас. Не выпустит,– тщательно разделяя слова, произнес Леший. – Не. Выпустит.

Несчастная кобылка пыталась прорвать тощей грудью невидимую завесу. Животное хрипело на последнем издыхании, но отважно шло вперед. Миллиметр за миллиметром, шажок за шажком.
– Н-но, милая, – уже даже не говорил, а шептал дядя Паша.
А вслед за ним и я, проникшись уважением к нашей верной лошадке, заворочал непослушным языком:
– Давай, красавица, давай, ласточка.
В какой-то момент показалось, что мы прорвемся сквозь пелену дурмана и вырвемся из этого кошмара наружу. Но нет, не сбылось. Кобылка захрипела и пала, потянув за собой оглобли и возничье место.

– Надо возвращаться, – произнес дядя Паша, глядя с грустью на свою подругу, – на своих двоих мы не пройдем тем более.
Мне отчаянно не хотелось в это верить. Я подхватил полегчавший рюкзак и упрямо двинулся вперед наудачу.
Удача оказалась не на моей стороне. Не прошел я и трех шагов, как уткнулся носом в мягкую, но совершенно неподатливую стену. С каждым последующим шагом становилось труднее дышать, и вся затея кончилась тем, что я упал на колени, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег.
Дядя Паша тяжело подошел и с трудом поднял меня на ноги. Без сил я повис у него на плече, и он буквально поволок меня обратно.
По мере того, как мы уходили от проклятого места, становилось легче дышать.
Ноги уже не заплетались, а грудь не болела от нехватки воздуха. Через несколько шагов я и вовсе пошел самостоятельно, да и дядя Паша тоже выпрямился и зашагал рядом, сосредоточенно глядя прямо перед собой. На его обветренном лице играли злые желваки.

– Как же так, дядь Паша? – спросил я. – Ты же проходишь свободно.
– Я-да, – ответил селянин, – с тобой – нет.
– Леший, ну ты же здесь хозяин всего живого. Тебя любая блоха слушаться должна. Неужели ты не можешь одну-единственную бабку приструнить?
Я не мог этого никак понять. А когда я чего-то не понимаю, то становлюсь раздраженным и упертым.
Вот и сейчас я остановился, как вкопанный, давая понять, что не сдвинусь с места, пока не получу полные объяснения происходящей вокруг меня чертовщине.
– Она – неживая, – вздохнув, сказал Леший.
– А кто тогда? – продолжал допытываться я.
– Вернее сказать не «кто», а «что», – горько усмехнувшись,  ответил дядя Паша, – она – порождение.
– Чего?
– Абсолютного Зла. Пойдем, покажу.
И дядя Паша двинулся вперед, заставив меня пойти следом

***

Место, куда привел меня Леший, находилось прямо посреди леса. Пятак голой земли в форме почти правильного круга, окруженный невысокими песчаными холмами, он выглядел чужеродным среди буйства изумрудных красок.
Когда на склоны холмов падали солнечные лучи, их поверхность начинала играть всеми оттенками красного. Зрелище можно было бы назвать даже красивым, однако красота эта была зловещей.
Казалось, это чувствовали даже кустарники, которые робко жались друг к дружке по самым краям мертвой, словно испепеленной, земли.
– Покинутый ртутный рудник, – пояснил дядя Паша, – схрон смерти.

Мы с ним стояли на вершине холма и смотрели на заброшенную шахту, у входа в которую валялась перевернутая вагонетка. Было видно,  что люди покидали это место так спешно, как могли.
Добыча киновари, из которой производят ртуть, на руднике началась почти двести лет назад. Почти сразу хозяевам стало понятно, что дело это очень тяжелое и опасное. Что добытые минералы смертельны для незащищенного человека. И тогда сюда согнали кучу каторжан. Их бросили в самое пекло, где киноварь разливала гибельный яд.
Люди, надышавшись парами «ядовитой крови», падали замертво прямо в шахте, выплевывая на отравленную землю собственные легкие. Их смерти были поистине кошмарны. Умирая в муках, они проклинали своих мучителей, которые, чтобы не тратиться зря, просто закапывали трупы на границах рудника.
– Я покажу тебе, – добавил дядя Паша и провел ладонью у меня перед глазами.
И когда мне открылось скрытое в земле, я потерял дар речи. Повсюду, от самых границ рудника, до самого центра, где зловещим символом находился вход в шахту, лежали мертвецы. Их тела, скукоженные болью, словно вопили о мести за свою смерть. Тысячи и тысячи тел, брошенных в вырытые наспех ямы и засыпанные ядовитыми отходами.

– Это были первые ростки зла, которые упали на эту проклятую землю, – пояснил дядя Паша.
После Революции добыча не остановилась, и работали здесь те же каторжане. Местные жители всегда старались обходить это место стороной. Следующие смерти дали Злу необходимые силы для роста. Оно буйно расцвело, словно удобренное птичьим пометом, и рост этот уже нельзя было остановить.

– А потом случилось самое страшное, – после небольшой паузы продолжил Леший, – сюда пришло абсолютное, совершенное, чистое Зло.
В июле 1941-го года пришли фашисты. Рудник они обнаружили сразу и с радостью согнали на добычу жителей с окрестных деревень. И тогда началась самая настоящая вакханалия смерти. К гибели от ядовитых паров фашисты прибавили показательные казни.
– Сколько здесь захоронено людей, не берется подсчитать ни один историк, – рассказывал дядя Паша, – мы сначала еще пытались как-то смягчить вред от Зла, но потом сдались. Слишком велик выброс предсмертной энергии. А мы к такому очень чувствительны.
– Так Лихо – оно… – пробормотал я, все еще находясь под впечатлением от рассказа.
– Да, – ответил Леший, – порождение этого места. В какой-то момент количество инферно перешло все допустимые границы, и тогда сама Земля исторгла из себя Лихо. Породив его для отмщения.

Сейчас дядя Паша ничем не напоминал того селянина, которого я встретил в деревне несколько дней назад. Пропала деревенская речь и неуклюжие движения человека, привыкшего к грубой, физической работе. Он превратился в того, кем и был на самом деле – очень старого и очень мудрого… мужчину.

– Вон там она и обитает, – сказал Леший, указывая на вход в шахту, – там ее логово, там она царит безраздельно. Некоторые из нас ушли к ней уже давно, когда смирились с тем, что Зло не остановить.
Зияющий провал шахты словно манил к себе, обещая все наслаждения земные, если я спущусь по холму и зайду внутрь.
Дядя Паша тронул меня за плечо:
– Пойдем, здесь нельзя долго находиться без защиты.

До избушки мы дошли в полном молчании. Я еще переваривал полученную информацию, а Леший думал о чем-то своем.
В кухне меня встретил радостный Домовой. Запрыгнув на табурет, он схватил ложку и принялся танцевать вприсядку от счастья, что снова не один в пустом и темном доме. Оттанцевавшись вволю, маленький жилец бросился к печке, где в сковороде под крышкой томились жареные белые грибы.
В самый раз! Война войной, а обед по расписанию.
И пока я ел, а домовой, подперев подбородок кулаками, умильно глядел на меня, Леший продолжал рассказывать.

Добычу киновари закрыли в пятидесятых годах прошлого века, рудник оказался небогатым, и затраты на его разработку превысили ожидаемую прибыль. Но закрытие рудника уже ничего не могло исправить, Лихо родилось и было очень голодным.
Сначала потусторонняя тварь питалась местными жителями, насылая на них болезни и беды. То коровы в селе передохнут все, как одна, то урожай на полях сгниет на корню.
Деревня начала пустеть, пока в девяностых не опустела полностью, оставив от себя лишь название на карте, да избирательный участок в здании администрации, где дядя Паша числился единственным жителем и главой района.
Тогда старуха принялась за зверье. У животных тоже есть душа, маленькая и нестойкая, но она есть. И им тоже бывает больно и страшно. А именно это и надо было Лиху, чтобы продолжать существовать.
В начале двухтысячных на рудник приехали трое геологов. Проведенная ими разведка показала, что добыча киновари современными методами может стать довольно прибыльным делом, если подойти к нему с умом.
Через несколько дней дядя Паша обнаружил в избушке три трупа. Геологи поубивали друг друга.

Охотники из соседнего района приезжали два года назад. Вечером, после охоты и открытой под мясо  последнего кабана бутылочки, оба схватились за ружья.
После этого сюда  не приезжал никто, поэтому Лихо и взбесилось.

– Старая мразь укусила саму себя за хвост, – говорил Леший, – она хочет выбраться отсюда, для этого ей нужна чистая, беззлобная душа. Она бы уже и выбралась во внешний мир, но уж очень ненасытной оказалась. К количеству прошлых смертей она прибавила свои, и сейчас груз Зла оказался слишком тяжел даже для нее. Вот и тянет он Лихо обратно, приковывая к земле, как магнитом. А выбраться она может только верхом на ком-то, уцепившись за спину, как котомка.

День неторопливо клонился к закату, и я внезапно обнаружил, что кухня наполнилась гостями. Здесь были и вчерашние мои посетители – Свидун с Моховиком, и новые персонажи, вроде кряжистого пня с глазами, что передвигался на вывернутых корнях.
А вот в дверях, прислонившись к косяку, стояла потрясающая рыжая красотка. Я потряс головой, думая, что у меня очередные глюки, но нет, красавица не исчезла. Она лишь задорно улыбнулась и тряхнула огненной шевелюрой.
– Гаёвка, – проговорил Леший, проследив мой взгляд, – моя внучка.

– Ну, насчет Лиха я понял, дядя Паша. А вот что насчет вас всех? Вы кто такие? Только не говорите, что люди, я в это не поверю.
И тут они рассмеялись. Моховик заухал по своему обыкновению, домовой захрюкал, как маленький поросенок, Свидун (сегодня он опять выглядел как я) заливисто расхохотался, закинув голову, Гаёвка рассыпала по кухне серебряные колокольчики смеха, а пень затопал корнями, показывая свое веселье. Даже Чомор широко улыбнулся и стал похож на Чеширского кота.
И только Леший остался абсолютно серьезен.
– Зря, паря, ты мне не веришь, – с укоризной сказал он, – мы и есть самые первые люди на Земле. Ты Ветхий Завет читал?
– Ну так… в усеченном виде.

В общем, выслушав Лешего в очередной раз, я очень пожалел, что моя камера не работает. Они, действительно, оказались людьми. Все они: и кусок зеленого мха, и желтоглазый Чомор и даже тот старый пень с глазами.
Когда прародительница наша Ева (мир праху ее) скушала  злосчастное яблоко, то разгневанный Бог проклял ее тяжелыми, мучительными родами, а  непутевого Адама – тяжелой работой ради хлеба насущного. В глубине души Бог надеялся, что первые же испытания, которые Он наслал на человека, заставят Его неразумных детей покаяться и вернуться обратно, в дом любящего Отца.
Однако Бог недооценил свое собственное творение (и то сказать – по образу и подобию же), и человеки оказались донельзя упертыми созданиями. И хлеб добывали в поте лица, и рожали в муках, а каяться не спешили.

Ну, через некоторое время Бог оттаял и решил глянуть на то, к чему же всё это привело. Да и потребовал от Адама представить перед Свои очи всех детей, чтобы Бог сам смог решить – кому какая участь на свете белом будет положена.
И вот тут начинается самое интересное!

– Слышал, небось, такое выражение «первый блин комом»? – спросил Леший.
Да кто ж его не слышал! Это уж совсем слепым, глухим и немым надо быть.
– Так вот мы и есть те самые «первые блины», – припечатал дядя Паша.
Что? Как? Когда? Я хоть Ветхий Завет и читал в книжке для первоклассников, но точно помню, что первыми были два брата. Там еще один  замочил второго насмерть.
– Нет, – опроверг Леший, – они как раз последние. Когда родители уже рожать научились. А до этого мы получались. Ну, опыта у наших папы и мамы не было никакого. Ни как делать детей, ни  как рожать, никто не объяснял.
Вот и выходили дети – кривые да косые. Но самое главное не в этом, а в том, что искра Божья, которую в первых людей надул Бог, она никуда сразу не делась, потому как дана была человеку с чистой совестью. Она только со временем потухла, когда братья-близнецы родились. А чудотворная частица Бога так и передавалась по наследству от Адама к его детям. Поэтому, умеют эти люди-человеки мало-мальски обращаться с чудесами.
Когда Адам услышал приказание Бога, ему стыдно стало за своих детей,  предложил  он жене своей, Еве, спрятать их от глаз Божьих, чтобы Тот не рассердился и не поубивал всех без разбора.
Ева поморщилась и выдвинула другой вариант: уничтожить всех безобразных детишек и оставить только красивеньких близнецов, чтобы задобрить дедушку на Небесах.
– Мама нас не слишком жаловала, – посетовал Леший, – и то сказать, кому же хочется на таких страшненьких смотреть. То ли дело наши братья – Каин с Авелем. Вот где красавцы были.

Беззлобный Адам ужаснулся кровожадности своей женушки и тайком, ночью, пока домочадцы спали, схватил в охапку неказистых первенцев и попрятал кого куда, чтобы ни Бог на Небе, ни Ева на Земле не смогли их отыскать. Кого в лесу под корягу запрятал, кого в водяном гроте укрыл, а кого в угол за печку затолкал.
Всех утаил, да так крепко, что сколько Ева не искала, найти не смогла. Так и поверила мужу, когда тот сказал, что все дети ушли ночью куда глаза глядят.

Ну а Бог… Чуть погодя, когда Его восхищение двумя великолепными братьями улеглось, он посмотрел на Адама и сказал:
– Всё знаю, сын Мой. И куда ты своих детишек запрятал, тоже ведаю. Не за детей твоих накажу Я тебя, а за скрытность и тайну от Меня. Делаю так, чтобы дети твои на веки вечные оставались в тех местах, куда ты их упрятал. И жили бы там, размножаясь, подобно людям.
– Вот так и получились Водяные, Домовые и Моховые. А Чомора папа спрятал среди котят, которых их домашняя кошка принесла. Поэтому и зовемся мы Адамовыми детьми.

Мое искреннее восхищение этой историей еще не улеглось, когда за окном поднялся ветер и засверкала молния. В свете очередного электрического зигзага я опять увидел ее – неживую тварь из самой Преисподней.
Она бродила вокруг дома, развевая одеждами и седыми, нечесанными патлами. Подходить ближе старуха явно опасалась, нас внутри было слишком много. Да и Чомор опять запрыгнул на стол, включил желтые фары и выставил наружу внушительные когти.
Моховик запрыгал на подоконнике и угрожающе заухал. Свидун неторопливо взял в руки кочергу, попробовал ее на крепость и сделал пару замахов.
«Хорош, мерзавец», – восхитился я сам собой.
Пень растопырил корни в разные стороны и стал похож на жутковатого деревянного паука. В один миг я понял, что ни за что на свете не хотел бы оказаться рядом с этим пеньком, который с легкостью задушит меня в своих объятиях.
Даже мирный домовой схватил нож, подскочил к окну и принялся размахивать оружием, показывая, что его терпение закончилось, и он будет защищать свой дом-свою крепость даже ценой собственной жизни.

Мне сразу стало как-то спокойно, уютно, тепло и решительно всё равно. Я вдруг понял, что никакая старуха, даже самая мертвая, меня не возьмет, пока со мной эти люди.
Вот только Лихо сегодня пришла не одна. Уже на излете сознания я увидел, как вокруг нее вьются какие-то неясные тени и силуэты.
А потом мне вдруг очень  захотелось спать. Так сильно, что не успев ничего сказать, я просто бахнулся носом в стол.
Последнее, что я услышал, уходя в нирвану, были слова Лешего:
– Мара. Она привела Мару. Ну, спаси нас всех, Господь…

***

Меня разбудил слепящий яркий свет. Я открыл глаза, удивляясь тому, как хорошо выспался за такое короткое время. Попытался поднять голову, но не смог, попробовал пошевелить руками и ногами, и тут облом. Повел вокруг взглядом и понял, что не в избушке.
Я лежал, привязанный, на операционном столе под медицинскими софитами. Надо мной стояла врачиха в маске. В лицо мне смотрели совершенно черные, без всяких оттенков,  глаза с обведенной красным радужкой.
– Пациент очнулся, – бодро произнесла докторица. – Сестра, готовьте инструменты.
К столу подошла медсестра, чей единственный глаз злобно смотрел на меня.
– Вы чё? – попытался я возмутиться. – С дуба рухнули? Вы че делаете, придурки?
Им было плевать. Лихо подала врачихе прямо в руки инструмент для вскрытия черепной коробки, я такие в фильмах ужасов видел.
Мара включила  жуткую пилу и поднесла к моему лбу.  По глазам я увидел, что под маской она улыбается.
– Не дергайся, мальчик, – произнесло это чудовище, – иначе будет очень бо-бо.
– Отойди от меня, дура! – заорал я. – Выключи эту штуковину, иначе я тебя на куски порву.
Мара нахмурилась.
– Так, ненужные эмоции могут испортить клиническую картину. Сестра, дайте этому буяну дозу препарата.
Лихо подскочила ко мне и воткнула в предплечье громадную иглу.
– С-сука, – только и успел сказать я, уплывая в наркотический дурман.
Это был не наркоз. Они меня просто обездвижили, чтобы я не бился на столе. Но я все чувствовал, слышал и понимал.
Я ощущал, как резцы  пилы рассекли кожу на лбу, как горячая кровь залила мне глаза и как подались кости черепа под  нажимом садистского инструмента. Боль была адская. Она раздирала мне все внутренности, но ни закричать, ни пошевелиться я не мог. Я просто лежал и молчал.
– Ну-с, приступим, – бодрым тоном проговорила Мара, – посмотрим, что внутри этого мешка с дерьмом. Сейчас, сестра, мы с вами начнем снимать с этого недозрелого мозга слой за слоем, чтобы увидеть все, чем живет конкретный примитивный организм. Главная  задача – добраться до глубинных слоев памяти данного экземпляра и понять, насколько он подходит для наших целей.
«Суки, суки, суки, – я мог только бессильно ругаться между всполохами боли, – урою тварин. Дайте только очухаться. Всех на клочки порву».
И по мере того, как эти маньячки рылись в моих мозгах, перед глазами у меня протекала вся моя жизнь в обратном порядке, словно кинопленка, пущенная наоборот.
– Так-с, невозмутимо комментировала Мара увиденные кадры, – пока ничего интересного, кроме еды, питья и гулянок. Говорю же – примитив. А это что тут у нас? Фу, какая гадость!
Это был мой первый и последний опыт «тройника» МЖМ. На удивление, боль начала стихать, кровь остановилась, заклеив мне ресницы напрочь.
– Сестра, вы уверены, что именно этот экземпляр подойдет для нашего выхода в свет? Пока я не вижу в нем ничего примечательного. Обычные низменные развлечения.  Без особых  негативных проявлений, правда.
Мне было уже пятнадцать, когда Мара произнесла эти слова. То самое время, которое мне самому так отчаянно хотелось забыть.
Сжав зубы, я внутренне просил только об одном: не надо, не лезьте туда.
– Так, так, так, – с интересом проговорила врачиха, – а это что такое? О-о, как мило.

Ее звали Лена, она была моей одноклассницей. Не просто одноклассницей, а самой центровой девчонкой девятых классов. Та, глядя на которую, у нас, подростков, начисто отшибало мозги.
А я и тогда уже был выше ста восьмидесяти и играл в школьной баскетбольной команде. Девчата крутились вокруг нас стайками, и эта самая Лена не была исключением. Как-то само собой сложилось так, что нас все принимали за пару, а мы и не отказывались. С удовольствием гуляли по вечерам и ходили в кинотеатры.
И черт меня побери, как я мог повестись на идиотские подколы тех, кого я тогда считал друзьями!
– Димон, – обратился ко мне Стас, – а ты у Ленки под юбкой уже побывал?
Не дождавшись моего ответа, оглушительно расхохотался.
– Ну и дурак, у нее там уже все побывали.
Я почувствовал себя обманутым идиотом.
И в тот же вечер, когда мои родители уехали на выходные, я пригласил Ленку к себе. Она, конечно, пришла…
В общем, я ее изнасиловал. Когда подростковые мозги, накачанные дурацкими сомнениями и жаждой превосходства, совершенно сдурели, я рванул на блузку и повалил Ленку на кровать. Никого до меня у первой красавицы школы не было.
А через неделю родители ее уехали в другой город, куда отослали служить отца-военного. Я даже не успел толком извиниться, не считая моего сбивчивого «прости», когда Лена молча натягивала порванную блузку.

– Да, – с удовольствием сказала Мара, – я так и думала – обычный человек, полный дерьма. А я уж, было, заинтересовалась, думала – вот оно, настоящее добро, о котором в книжках пишут. А на самом деле… Грабить, насиловать и убивать – вот и все человеческие развлечения. Хотя, должна признать, этот еще ничего, достаточно безвредный.  Оставим его здесь, когда закончится действие препарата, он сам помрет. Очередную одиночную смерть представим тепловым ударом.
Хлопнула дверь, операционная опустела, я остался лежать на столе, медленно отходя от дозы.
Я им не подошел, потому что в глубинах моего мозга таился мерзкий поступок. Мне оставалось только одно – медленно умирать.

***

– Дима, проснись, – донеслось, словно издалека, – очнись, это всё сон. Это морок, они наслали на тебя наваждение.
Я узнал голос дяди Паши. Как он мог пробиться ко мне через порубленный на куски мозг, ума не приложу. Действие препарата начало проходить, я уже мог пошевелить руками и ногами. Но смысла в этом никакого не было, привязан я оказался очень крепко.
– Дима, – продолжал Леший, – ты ни в чем не виноват с этой Леной.  Она потом сама писала в дневнике, что этот первый секс не забудет никогда. Ей потому и не нравились одноклассники, что они были слишком робкие. Дима, очнись, ты нам нужен.

И когда я врубился полностью в то, что мне через толщу воспоминаний говорил дядя Паша, тело налилось неожиданной силой. Я словно играючи разорвал ремни на руках и ногах, освободил голову от зажимов и вскочил со стола.
Дверь операционной приоткрылась и внутрь втёк Чомор. Он мотнул башкой, показывая – иди за мной, выведу.
С радостью! Я бросился за ним в открытую дверь.
Я бежал, чувствуя,  как меня наполняет ощущение свободы и избавления от груза прошлого. Черт, не имел никакого представления, насколько на меня давил тот поступок.
В конце коридора путь нам преградила Лихо. Она заверещала, как в давешнем сне и попыталась вцепиться мне в одежду. Из процедурной вышла сама Мара, и я на мгновение оторопел, настолько она оказалась красива. Какой-то неземной, нездешней красотой. Нечеловеческой.
– Не ошиблись, – довольно воскликнула она и всплеснула руками, – как я рада!
Чомор бросился ей на грудь, стараясь вцепиться в горло, но Мара схватила его за хвост и легко отбросила в стену, словно надувную игрушку. Дымчатый кот ударился об угол и, кажется, сломал позвоночник.
– Сука! – взревел я, увидев, как котяра безвольно лежит на полу. – Пришибу тварюгу!
– Все ко мне! – вскричала Мара.
На ее крик открылись двери палат, откуда повалил разномастный сброд. Это был легион Зла. Те, которые разочаровались в добре; те, которые подались на сладкие уговоры и посулы Лиха; те, которые хотели вырваться из своих мест, куда их когда-то спрятал Адам, а Бог наказал оставаться во веки веков.
Меня окружала толпа калек. Они все чего-то лишились, это была плата за обещанную им свободу. Они тянули ко мне руки и ноги, они пытались уцепиться за меня и повиснуть на мне, словно утопающие, чтобы я смог вытащить их из этого места. Лихо подходила ко мне, сверкая единственным глазом. Вот-вот, и эта гнида запрыгнет мне на спину, откуда ее уже не стряхнуть. И мне придется тащить ее с собой, чтобы выпустить в мир ненасытное злобное существо.
Я начал паниковать, что не справлюсь, но очнулся Чомор, у которого было девять жизней. Он встал на лапы, отряхнулся, как собака, и бросился вперед, лавируя между инвалидами.
Прямо по курсу на больничном окне загорелось слово «Выход».
Собрав последние силы, стряхнув с себя безногого уродца, я рванул за кошачьим хвостом и влетел головой прямо в стекло.

***

Очнулся я уже в избушке, которая больше походила на бункер. Мои ребята укрепили ее изнутри как могли.
Леший мерял кухню крупными шагами.
– Очухался? – нервно спросил он. – Давай, поднимайся, времени нет. Сейчас они соберутся с силами и ударят снова. Уже физически. А здесь нам не сдюжить, нужны все ресурсы.
Очухался? Да я готов к бою, как никогда. Эти твари копались у меня в мозгах, они заставили меня едва не умирать от презрения к себе, они… Блин, они же сломали котейке  позвоночник. Да за одно это их всех надо сжечь, расстрелять и повесить одновременно.
Я выпалил свою звездную речь на одном дыхании, и Свидун сдержанно зааплодировал.
– Вперед, – вскричал я, и домовой радостно взвизгнул.
Маленький мужичонка, ростом с собачку, одетый в красную рубашку, вооружился охотничьим ножом и сейчас стоял у меня по левую руку, готовый идти за мной хоть в пекло, хоть на Северный Полюс.
Свидун с Лешим в четыре руки разобрали баррикаду у входной двери и наша маленькая, но победоносная армия, отправилась творить добро. И очень не повезет тому, кто откажется быть задобренными нами по самую маковку. Слева от меня шагал серьезный  Леший, справа – Свидун, и это было необычное, фантастическое ощущение, когда ты идешь плечом к плечу с самим собой.
Мы направлялись к самому средоточию Зла: к заброшенной шахте посреди отравленной земли.
Пока мы шли, отряд обрастал все новыми персонажами. Из дупла дуба выглянуло чье-то лицо, а сам дуб помахал мне огромной кроной. Там жил Дубинник, мне Леший рассказывал. Дубинник был огромный и умел двигать деревья.  Из зарослей черники выглянула забавная мордочка Ягоднича, вся измазюканная ягодным соком. В кустарниках шевелились листвянки, а в озере слышался плеск воды, когда дядька Водяной выныривал наружу.

И мы пришли, отважные и полные решимости закончить мировую битву между добром и злом.
Лихо стояла посреди смертоносной пустыни,  окруженная верными вассалами. Их было много, гораздо больше, чем нас.
– Надо же, – протянул дядя Паша, – значит, Хуха, всё-таки, к ней переметнулся. То-то я его давно в лесу не видел. Жаль, он был мне как брат.
И вот тут я слегка потерялся. Привести команду я сюда привел, а дальше-то что делать, ума не приложу. Я ведь как бы не полководец.
Но ведь и армия у меня тоже не настоящая.  Поэтому, без лишних разговоров:
– Вперё-ё-ё-д!  На абордаж!
Мы покатились по склону всей гурьбой. Позади меня гулко ухал Моховик, на котором ехал отважный домовенок, размахивающий настоящим ножом. Свидун сбежал с холма с завидной грациозностью и в мгновение ока перелатался в саму Лихо. Чем ошарашил ее на несколько мгновений.
Леший крякнул и начал превращаться в… Лешего. Ну, то есть, то, что я видел до этого, было личиной, чтобы никого не пугать и жить среди людей. А на самом деле он оказался очень высоким, гораздо выше меня ростом.  Вместо рук – крепкие дубовые корни, вместо ног – настоящие копыта, а все тело покрывали зеленые листья.
Чомор запрыгнул ему на плечо и уставился вперед, не мигая. Когда у входа шахты показалась фигура Мары, он громогласно мяукнул, спрыгнул на землю и помчался к той, что лишила его одной из жизней.

Эта была эпическая битва! Мы дрались, как черти,  без оглядки назад, нам некуда было отступать. Если мы уйдем, то отрава этого места распространится вокруг, заливая своим ядом Землю.
Мы были форпостом, последней заставой между людьми, в которых осталось так мало добра, и самым настоящим Злом.
Внезапно, Лихо взвилась вверх, а Мара раскинула руки, открывая исцарапанную грудь. Работа Чомора. Это оказалось сигналом, через несколько мгновений наши враги скрылись в шахте. Я, не отойдя от азарта боя, чухнул, было, за ними, но меня остановила лапа Лешего.
– Нельзя туда, – проговорил он, превращаясь на глазах в дядю Пашу, – там самые испарения. Никто из нас и пяти минут не проживет, слишком велика отрава.
– А что же делать-то? – спросил я.-  Сейчас они отсидятся и начнут снова. И так до бесконечности. А люди будут погибать и погибать.
– Водяного бы сюда, – задумчиво протянул Леший, – они его боятся. Вода – это же символ чистоты, символ крещения Господнего.
– Водяного? – встрепенулся я. – Ща придумаем.
– Но он сюда даже не дойдет, – возразил дядя Паша, – а сами они не дураки, озеро стороной обходят.

Я прижал ладони к вискам. Где-то в глубине вертелась мысль, которую мне никак не удавалось поймать. Так-так-так… Оно!
– Скажи, дядь Паша, а Свидун умеет читать мысли Чомора?
– Конечно, – удивился Леший, – мы мысли друг друга читаем с самого рождения. Это у вас, потомков Каина, такой дар пропал.
– Котейка, иди сюда, – позвал я помощника Лешего, словно собачку.
Дымчатый зверь удивился, но все-таки подошел, мягко пружиня лапы. Я аккуратно взял его голову и притянул морду к своему лицу.  Я старался изо всех сил, до головной боли и ломоты в висках, чтобы кот смог прочитать то, что я хотел через него передать оборотню.
Чомор не подвел.  Он важно кивнул и быстрым шагом отправился к Свидуну.  Тот сидел на камне и баюкал правую руку, которую Лихо сильно ушибла клюкой.
Котяра запрыгнул ему на колени и прижался лбом ко лбу. Минутная передача полученной информации, и вот уже вместо меня самого, сидящего на камне, мы увидели посреди карьера водопроводную трубу ПВХ, один конец которой лег в середину озера, а второй мы с Лешим подтащили ко входу в пещеру.
– Включай.
Я махнул рукой, и дядя Паша торжественно отвинтил крантик.
Ох, и орали они там, когда из трубы в шахту хлынула чистейшая озерная вода, в которой еще наши предки крестили младенцев.
Через полчаса все было кончено, вода подошла к самому уступу, а из нутра шахты никто не горланил.
Свидун превратился обратно и принялся отряхиваться от воды.

***

Я уезжал. Сейчас уже надолго. Сердечно попрощался с домовым и остальными, пообещал заглядывать в гости и пришел к озеру.
Водяной сидел на коряге, опустив в воду ластообразные ноги.
– Привет, старик, – поздоровался я, – спасибо за помощь.
Водяной только кивнул, не отводя взгляда от середины озера.
– Я тут с просьбой, – мне стало неловко, – можно я слегка намусорю тут у тебя. Понимаешь, мне это очень надо.
Водяной оторвался от созерцания водной глади и бросил на меня недовольный взгляд.
– Много вас тут, мусорщиков, развелось. А у меня потом русалки болеют. Аллергия у них, понимаешь ли.
– Ну, я чуть-чуть.
Старик вздохнул, прямо с коряги нырнул «рыбкой» в озеро и уже из воды, высунув голову, крикнул:
– Чуть-чуть.
Спасибо, старик!
Я достал из рюкзака видеокамеру, раскрутил ее за ремень и бросил в самую середину.
На ум пришли строчки из песни, которая была хитом в прошлом сезоне:
«Это мой нулевой километр! Пожирает сентябрьский полдень,
По колесам играет оркестр – камень за камнем, камень за камнем.
Это мой нулевой километр! Начинаю отсчет от Казани,
Мы построим Китайскую стену здесь! Камень за камнем…»

***

– Скажи, дядь Паша, – начал я приставать к Лешему, когда мы возвращались в село на новой телеге и с новой кобылкой, такой же уморенной, что и предыдущая, – а почему с прошлыми людьми ничего не получилось? Почему вот именно я?
– Да кто ж вам виноват, паря, – отозвался селянин, – что в вас так много злобы накопилось. Что для того, чтобы жить, вам надо убивать и грабить. Вот и прошлые, когда Мара их вскрывать начала, оказались с гнильцой все. А уж наслать смерть на человека, этим существам – раз плюнуть.
– А Ленка? – тихо спросил я. – Ты мне тогда, в больнице, правду сказал?
Леший вздохнул.
– Конечно. Я тебя когда сюда привез, то потом  у себя в кабинете, всю твою историю раскопал. Мы тут тоже не лаптем щи хлебаем, у меня даже Интернет есть. Слабенький, правда, но есть. Да и знакомствами полезными за долгое время разжился. Так что, никакой вины твоей нет, Лена потом даже спасибо тебе говорила. В своем дневнике.
При въезде в деревню ожил мой сотовый, и это оказалось так неожиданно, что я вздрогнул. Совсем забыл, что в мире существует технический прогресс.
– Димон! – заорал в трубку Серый. – Это будет бомба! Я знаю, куда тебе надо ехать в следующий раз.
– Иди в пень, Серега, – лениво ответил я, – мне это уже неинтересно. Я собираюсь стать писателем.
Но тот меня не слушал. Запинаясь и проглатывая окончания, Серега выложил мне свои последние находки. По всему миру, точечно, начались непонятные волнения. То в Ирландии, на месте битвы с римлянами, баньши закричала так громко и протяжно, что ее крик смогли записать на пленку. То в Китае, на месте где во времена Второй Мировой располагался дьявольский корпус отряда «731», в небо взвилась Гуйшу – мать всех бесов, женщина с головой дракона и лапами тигра.
– Армагеддон, – пробормотал Леший, – начинается.

******

Из цикла “Адамовы дети”.

Последний человек на Земле смотрит в пустое окно.
Последний человек на Земле пьёт из стакана вино.

(гр. “Северный флот”)

– Димон! Это будет бомба!
После того, как я вернулся со Смоленщины, Серега не разговаривал со мной целую неделю. Он дулся. За то, что я выкинул видеокамеру и за то, что приехал без фоточек.
– Уж на телефон-то мог бы снять, – посетовал он мне. – И камера тоже. Где я такую вторую найду?
В результате, он пожаловался на несправедливость в нашем общем блоге, подписчики дружно его поддержали и посоветовали лишить меня заслуженного отдыха на островах с мулатками. Дурачки какие-то, ей-Богу. Знали бы все, что я решил проводить свои отпуска исключительно в деревне под Смоленском. Там Кузя, он вкусно готовит. Там Водяной с русалками, они обещали мне незабываемый водный массаж. Там Дубинник, он покатает меня на дубовой кроне. А еще там есть самый настоящий оборотень Свидун, которому я клятвенно обещал фотографию Дженифер Лопес. А еще там есть Гаёвка, которой ни одна мулатка и в подметки не годится.

– Серый, чего надо?
– Димон, – Серега захлебывался информацией, – бомбезная история, говорю тебе.
За то, что я утопил его видеокамеру, мне пришлось его выслушать. В далекой Якутии, в непроходимых лесах и непролазных снегах завелись какие-то неприятные сущности. Бяки были похожи на сгустки тумана и нападали на охотников, заставляя тех сходить с ума. Поехавшие крышей люди возвращались к себе домой и с редкой для тех краев жестокостью убивали всех родных.
– Прикинь, да, – восхищенно сказал наш неутомимый генератор идей, – вот это будет репортаж! Тока, Димон, камеру где хочешь, там и доставай. И без видосиков не возвращайся.

Может, полгода назад, я бы Серого и послал на фиг с таким заявлением. Ладно еще Смоленщина летом, но Якутия на пороге зимы… Это крутое «пике» даже для Сереги, но сегодня…
Знаете, я ведь тогда, после битвы с Лихо, домой вернулся уже не тем, что раньше. Может, Серега разницы особой и не заметил, но я сам, сам ее чувствую. Вот два месяца дома сидел и развлекал подписчиков байками о Лешем, Водяном и Домовом. Даже не выдумывал ничего особо, всё как есть описывал. Люди читали, радовались, делились между собой. Денежка капать начала, рекламщики опять появились. Жить да жить бы, но нет… Грызёт что-то внутри, будто мышка точит кусок сыра. Как вспомню Свидуна, Кузю, желтые глаза Чомора, улыбку Лешего, огненную шевелюру Гаёвки, так вся жизнь вокруг кажется пресной, словно вата. Я ведь мир спас, если что. Да, буквально, прогулялся в лесок и спас.
В общем, кто не догадался, подсказываю: я решил ехать. Да, в Якутию. Да, поздней осенью. С заездом на Смоленщину.

***

Дядя Паша встречал меня с неизменной телегой и своей обязательной, вусмерть уморенной кобылой. Иногда мне кажется, что эта кобыла даже меня переживёт. Если ничего не случится, конечно.
Мы крепко с ним обнялись, и дядя Паша по-отечески похлопал меня по спине.
Осень на Смоленщине – это удивительно красивая пора. Это буйство красок и прозрачный, до хрустальности, воздух. И еще…
Оба-на. В прошлый мой приезд я точно помню, что поселение, от которого осталось только географическое название, было мертвым, как город Припять. А сегодня я увидел, вы не поверите, машину. Настоящий черный джип стоял возле покосившегося домика и выглядел пришельцем из будущего.
На мой немой вопрос Леший усмехнулся и ответил:
– Так ведь Лихо больше нет, земля начала выздоравливать. Вот, кто-то из райцентра дачку здесь решил присмотреть. Природа у нас красивая.
Я огляделся вокруг и увидел воробьев, что весело возились в пыли и чирикали на все лады. С ограды старой, почти развалившейся лачуги, на воробьиные игры с любопытством смотрела сорока.
– Да-да, – подтвердил дядя Паша, – птицы первые прилетели. Гаевка сказала, что вчера видела зайца с зайчихой. Возвращаются животинки, жизнь налаживается.
Вот оно как! Мы уничтожили проказу, которая разъедала это место, и первые ростки добра начали прорастать сквозь коросту зла.

– Ну, залезай, паря, – весело произнес Леший, – наши там ждут-не дождутся. Все собрались.
Я махом запрыгнул в телегу и развалился на сене. Закинул руки за голову и уставился в знакомое небо, в котором уже вовсю летали птицы.
Под спокойный шаг каштанового ахалтекинца мы двинулись по уже известной мне тропинке к домику, который успел стать мне почти родным, и по которому я так скучал эти два месяца.
– Дядь Паша, – весело спросил я, – а как оно вообще после Лихо? Как жизнь-то?
– Нормально, паря, – тут же отозвался Леший, – зверьё возвращается, Водяной передает тебе привет и приглашает на рыбалку. А рудник начал травой зарастать. Мы же потом, как ты уехал, вход в шахту завалили полностью, а Дубинник посадил там деревья, чтобы они всю заразу корнями высосали. Деревья – они же от всякой болячки излечить могут.
Мне стало спокойно и радостно. Значит, не зря мы бились с Лихо и ее вассалами. Не зря полегли листвянки. Они ведь пошли тогда с нами, хотя и были слабенькими, словно дуновение ветерка.
– А как…? – я хотел спросить Лешего про его внучку, но почему-то запнулся, едва собрался произнести ее имя. Интересно, почему?
– Гаёвка что ли? – откликнулся дядя Паша. – Так в порядке она. Скучает по тебе, все просит хоть по Интернету письмо тебе черкнуть. Пару строк, говорит, всего лишь. Да я не даю. Нечего ерундой всякой головку девичью забивать.
Мне стало обидно. Вот прям до души обидно стало. Это кто, я, что ли, «ерунда»?
– Дядя Паша, ну ты это… Ты, давай, как-нибудь, выражения-то подбирай.
Леший остановил кобылку и обернулся ко мне. На его пожилом, загоревшем до черноты, лице промелькнуло знакомое мне выражение. Словно из глубины синих глаз поднялся сам хозяин лесов русских. На мгновение мне почудилось, что на козлах сидит не знакомый мне селянин, а тот, у которого вместо рук дубовые ветки, а вместо ног – копыта.
– Ерунда, – негромко повторил Леший. – Или ты забыл, что нам всем Господь заповедал? Оставаться там, куда нас спрятали. Мы прикованы к этому месту, словно кандалами за то, что Адам постеснялся показать нас Богу. Ты городской житель – молодой и активный. Задуришь девчонке голову, а сам в город вернешься. А ей что после этого делать? Ей во внешнем мире жизни на сутки отведено.
Вот оно что! Они не могут никуда уехать отсюда. Никто из них. А я, как бы ни любил это место, остаться в этой глуши не смогу.
– Я понял тебя, Леший.
Мне очень хотелось, чтобы голос звучал твердо, но он предательски дрогнул.
– Вот и славно, – отозвался тот и цыкнул лошади.

***

Из избушки выскочил Кузя в чистой красной рубашке. Домовенок сиял, словно начищенный медный таз. Похоже, он отмылся от печной копоти, постирал рубашку и даже попытался причесать непослушные русые кудри. Из-под камня упругим зеленым мячиком вылетел Моховик и с радостным уханьем начал описывать вокруг меня круги. Дубы склонили в приветствии нижние ветки, в кустах переливчато рассмеялась одна из выживших листвянок.
Из дверей дома вышел Свидун. Похоже, мой облик так ему понравился, что он не хотел его снимать. Мы подошли друг к другу и хлопнулись ладонями. Я помню, как оборотень защищал меня от кружащих вокруг приспешников Лиха.
Я обвел взглядом полянку перед домом, но больше никого не увидел. Гаёвка не пришла. Ну что ж, так тому и быть. Как знать, может, Леший и прав в своей вековой мудрости.
В избушке домовой тут же бросился к печке, где в чугунном котелке томилась гречневая каша с грибами. На столе стоял пузатый кувшин с ягодным морсом, а смешной Грибич подметал полы.
Я, увидев старичка, тут же полез в рюкзак и достал оттуда торт «Наполеон». Сладкоежка радостно взвизгнул, потряс бородой и бросил веник. Взгромоздился на табурет и принялся шустро распаковывать коробку.
Дядя Паша получил от меня новенький смартфон с оплаченным полугодовым тарифом. Всё-таки, он не просто Леший, он – глава поселения. Поэтому, должность обязывает быть всегда на связи. Домовому я презентовал набор столовых приборов и упаковку кухонных полотенец веселенькой расцветки.
Свидуну отдал стопку фотографий знаменитых личностей от Ален Делона до генерала Лебедя. Была там и ДжейЛо вместе с Анжелиной Джоли. Пускай себе превращается на досуге в кого захочет. А то, поди, скучно целый день листиком на дереве висеть.
Чомору, который вальяжно развалился на лежанке, покрытой новым покрывалом, я торжественно вручил разукрашенный бусинами ошейник от блох.
Для Водяного был приготовлен персональный подарок – плавательная маска с ластами. Будет нырять в ней на дно и веселить там русалок, которым, к слову, я тоже привез коробку янтарных камешков. Пусть раскладывают у себя по дну, чтобы и под водой им светило Солнце.
Поначалу мне хотелось купить Гаёвке кольцо с небольшим бриллиантом, но я не смог представить рыжеволосую лебедь с кольцом на пальце. Поэтому, дядя Паша получил от меня зеленый платок из натурального китайского шелка.

А потом мы сидели все вместе за столом, ели вкуснейшую гречку по-строгановски и запивали ее морсом. Свидун веселил нас тем, что поочередно оборачивался во всех, кого видел на фото. Гвоздем программы оказалась Дженифер Лопес в своем знаменитом «голом» платье. Кузя восхищенно ахнул, Моховик подпрыгнул так, что ударился о потолок, Чомор вытаращил глаза, которые тут же зажглись двумя прожекторами. Даже Леший цокнул языком.
Я сначала зааплодировал, а потом услышал негромкий вздох от самых дверей. Там тихо стояла Гаевка и с грустью смотрела на звездную латиноамериканскую красотку.
Свидун тут же обратился в совок для мусора и ускакал за печку. Домовой юркнул в свою каморку, Моховик выпрыгнул в открытое окно, а Чомор степенно стёк с постели и направился к выходу. Грибич убежал еще раньше. После «Наполеона» ему очень захотелось спать. А спит он, окнечно же, под самым большим грибом.
Вот и получилось так, что в избушке мы остались втроем: я и дядя Паша с внучкой.

– Рассказывай, – сказал Леший, – что ты опять задумал.

После моего небольшого рассказа дядя Паша почесал затылок и задумчиво произнес:
– Похоже на уоров.
– Кого? – переспросил я.
Честно говоря, никакой особой информации я найти не смог. Во всесильном Интернете ничего подобного не водилось, кроме того, что несколько мирных якутских охотников вернулись домой и неожиданно перерезали свои семьи. А вот что, или кто, стал этому причиной – оставалось непонятным. Не было в той Якутии никогда таких злых барабашек.
– Уоры, – начал дядя Паша, – это духи умерших перволюдей…
Он был потрясающим рассказчиком. Все, что рассказывал дядя Паша, следовало записывать и издавать целыми томами. Ходячая энциклопедия, живой свидетель истории.
В общем вот, что мне удалось узнать и понять. Уоры – остаточные послесмертные явления (по-нашему, по-человеческому – призраки) умерших насильственной смертью адамитов чаще всего шаманов. Шаманы – это те же дети Адама, только они решили не в лесах жить, а среди людей. Вот как сам дядя Паша, он же может и главой поселения быть, и превращаться в заросшее листвой лесное чудище.
Все дети Адама умеют обращаться с магией. Потому что в них горит настоящая, самая первая искра Господа. Это потом, когда Каин убил Авеля, Бог наказал людей тем, что потушил в них искру. А первенцы – они многое умеют, они же никого не убивали.
После смерти первых людей от них остаются посмертные проявления. Как бы энергия Господа, что не сразу исчезает. Но обычно эти призраки со временем рассеиваются сами собой, а если и навредят кому, так не со зла, а по незнанию человеческому.
Но в Якутии что-то пошло не так. Уоры перестали рассеиваться, от этого никак не могут успокоиться и принялись вредить людям. Обычный человек, как я, или тот же Серега, не в состоянии вынести гнев Адамового потомка. Он сойдет с ума. Что и произошло с якутами.
А вот почему, как и отчего так происходит, мне и предстоит разобраться.

– Мы особо помочь тебе не сможем, – проговорил дядя Паша, – нам отсюда не выбраться. Но кое-что для тебя мы сделать в состоянии.
Из угла вылез совок для мусора, обратился в меня, и Свидун протянул мне на ладони несколько камешков.
– Оборотные камни, – пояснил Леший, – Свидун зарядил их частью своей энергии. Если почуешь погоню, брось за спину – они превратятся в твоих врагов. Ненадолго, но время убежать, или спрятаться, у тебя будет.
Гаёвка вытянулась в струнку и покрылась лебединым оперением. Слегка встряхнулась и сбросила на пол несколько заостренных на концах перьев.
Прямо как тогда, когда мы дрались с Лихо. Гаевка, помню, восхитила меня просто до невозможности.
– Если станет и вовсе худо, брось в воду.

За окном незаметно, как вор, спустилась осенняя ночь. По небу поплыли тяжелые, дождевые облака, за которыми спряталась Луна. Из-за спинки кровати вылез Кузя, в окно снова запрыгнул Моховик, Чомор зажег фары от входа.
Каждый из них принес мне что-то от себя. Кузя отдал шнурок от рубахи, Моховик отодрал от себя клок мха, Чомор выдернул несколько шерстинок. Подошедший Водяной, получив маску с ластами, расплылся в улыбке и всунул мне в руки несколько рыбьих костей, связанных водорослями.
Но самое главное – мне отдали мою видеокамеру. Сухую и чистую. Водяной не дурак, чтобы озеро своё всякой дрянью засорять. Камера и до воды долететь не успела, как он ее на лету схватил.
Ну, а хозяйственный Кузя уже почистил, отполировал и в тряпочку завернул.
Сам Леший не дал ничего.
– Я буду всегда на связи, – пообещал он вместо подарка.

***
Якутия встретила меня дождем и туманом. Сентябрьской прохладой и неповторимым северным колоритом.
До Якутска я долетел самолетом, оттуда маршрутный автобус довез меня до небольшого городка, за которым начиналось царство тайги и шаманов. Едва я вылез из автобуса, как сразу увидел упряжку оленей, которыми управлял маленький улыбчивый якут. Звали его Петром и он получил от дяди Паши все указания на мой счет. Да-да, это оказался его якутский собрат с оленями вместо кобылки. Насчет возраста Петра я ничего определенного сказать не могу, если дяде Паше можно было дать от сорока до ста, то моему северному спутнику и вовсе – от двадцати до трехсот. Если бы не жиденькая бороденка, то можно было бы принять и за подростка.
Я залез в нарты, покрытые оленьей шкурой, устроился поудобнее и приготовился к дороге. Нарты – это не телега, это плоскодонка на лыжах. Там ни бортов, ни удобного лежака, как в телеге. Только сидеть, держась за перекладины и наблюдая, как четыре величественных зверя несут эту посудину вперед. Камеру я включил сразу, едва уселся в нарты. Нет, само собой, барабашек я снимать не собирался, все равно никто не поверит, но езда на оленьей упряжке с живописным проводником тоже потянет на целый репортаж
Петр понукал оленей на своем языке, часто оборачивался ко мне и улыбался, сверкая золотым зубом. После получасовой езды, когда я почти почувствовал себя Санта Клаусом, возница остановил нарты.
– Отдохнуть надо, – пояснил он мне, – олень проголодался.
Тут же полез за пазуху парки и выудил оттуда пучок морковки.
– Петр, погоди, – попросил я.
Якут удивленно взглянул на меня, но послушал. Я быстренько установил камеру на найденную посреди степи палку и подбежал к упряжке. Кормить северных оленей? Да еще и с руки морковкой? Да ладно. Какой дурак откажется.
Вот и я дураком не был. А взял у Петра самую большую морковину и протянул ее на ладони ведущему оленю – сильному и могучему животному. Рогатый посмотрел на меня теплым взглядом карих глаз и осторожно взял бархатными, словно плюшевыми, губами протянутое лакомство. Потрясающе! Серега с подписчиками будут довольны. А всё остальное, извините, только для узкого круга посвященных.
Петр привычно улыбался хитрой улыбкой и качал головой. Видать, не привыкать северному Лешему возить на прогулку таких чайников, как я.

Еще примерно через полчаса езды мы прибыли в небольшой посёлок, за околицей которого сразу начиналась настоящая, сказочная тайга.
Из калитки дома нам навстречу вышел натуральный шаман. Одет он был в самодельный балахон, украшенный фигурками разнообразных зверей. А лицо закрывала круглая маска с одними прорезями для глаз.
– Это Фёдор, – уважительно шепнул мне Петр, – он самый сильный. Лицо посторонним показывать нельзя, а то злые люди душу украдут.
Нас провели в дом, где сухонькая, словно камышинка, пожилая якутянка накрывала на стол. Меня собирались не просто кормить с дороги, а откормить, словно на убой. Стол ломился. Было заметно, что хозяева решили удивить гостя национальной северной кухней, но в основном меня ждали обычные блюда – пельмени, колбаса, сыр и тушеное мясо в горшочках.
По якутским обычаям никаких расспросов во время еды не ведут, и кормить собирались только нас с Петром. Сам хозяин с женой чинно уселись напротив. Еще по дороге сюда Петр предупредил, что попробовать я должен все блюда, которые поставят на стол. Иначе, можно смертельно обидеть хозяйку. Это было сложно, но я справился. Даже мой почти двухметровый организм едва не лопнул от сытной северной еды. Зато мой проводник – олений возница – метал еду, словно с голодухи. Мне прям завидно стало – это ж какой обмен веществ, ведь худой, как шланг. Куда только помещается.
После того, как я сыто отвалился от стола, а Петр с сожалением положил ложку на стол, шаман подал голос.
– За тебя поручились, – глухо произнес он, – но все равно, покажи вещь, которую тебе передали мои братья.
Вот это поворот! О таком Леший меня не предупреждал. Что-то вроде тайного знака, или пароля. А что мне ему показать? Разве только оборотные камни Свидуна.
Я протянул хозяину несколько камушков, завернутых в платок. Фёдор сжал их в кулаке и приложил к уху.
– Да, – сказал он, возвращая камни, – я знаю того, кто дал их тебе. Ну, что же, слушай…
Как-то незаметно стол оказался чистым, хозяйка поставила перед нами горячий чайник и чашки. Абсолютно бесшумно, словно она ничего не весила, якутянка сноровисто заставила стол мисочками с медом, вареньем и печеньем.
– Это уор, – начал Фёдор, – неупокоенный дух…

В общем и целом, картина выглядела не лучшим образом. В тайге, между деревьев, уже второе столетие висит гроб старого шамана. По стародавним поверьям к тому гробу нельзя было приближаться триста лет, потому что душу шамана хранит его тотемный зверь. Если человек просто проходил мимо гроба, то головная боль и бессонница были ему обеспечены. Если находился кто-то совсем дурной и бесстрашный и приближался к захоронению вплотную, то там же, в лесу и оставался. Либо замерзал насмерть, либо топился в реке. Даже дорогу к тому гробу прозвали «Тропой самоубийц». А коли уж вовсе гроб разрушить, то совсем худо станет. Такого раньше, правда, никому в голову не приходило, но недавно в лесу началась вырубка деревьев.
В результате, неупокоенный шаман, который не доспал в гробу добрую сотню лет, выполз наружу, а с ним вместе вылезло несколько его бесноватых коллег, которым на том свете не сиделось спокойно. И в данный момент по тайге бродит хороший такой десяток злобных призраков в сопровождении своих собственных тотемных животных. У кого какой тотем – никто не знает. А, и еще, на закуску. К войску призраков присоединились местные абасы – это озлобленные на все человечество люди, которым до смерти хочется убраться из этой ненавистной тайги и перебраться на ПМЖ на теплые побережья Сочи. Вот они-то и поверили обещаниям уоров, что те способны разрушить невидимые барьеры и вытащить всех отсюда.
– А они могут? – задал я вопрос.
– Сам уоры – вполне, – ответил хозяин, – они же уже мертвы, их здесь ничего не держит. Им только тело-носитель нужно, чтобы вселиться в него и покинуть тайгу. Глупых абасов, конечно, никто с собой брать и не подумает.
Сам Федор твердо уверен в том, что на том свете каждый шаман впадает в постоянный транс, безумие, во время которого они становятся абсолютно невменяемыми и попросту опасными для остальных. Раньше, когда на кого-то нападала «шаманья болезнь», он уходил в тайгу и пережидал приступ там. Иногда уходили зимой, почти раздетыми, и проводили в тайге целый месяц. И возвращались абсолютно здоровыми. Это означало, что человек – настоящий шаман.
– Так, а сейчас-то что приключилось? – спросил я, прихлебывая вкуснющий чай с вареньем из морошки.
– Не знаем мы, – ответил Федор, – не было раньше таких случаев, чтобы гробы разрушали. Знаем только, что бригада, что работала на лесоповале, вся умом тронулась после того, как деревья спилили, на которых гроб висел. Несчастных охотников, что свои семьи перерезали, забрали в город до суда, а в камере они все и повесились.
– А вы сами? – спросил я опять. – Вы сами с этим справиться не можете?
И вот тут начинается самое интересное. Нет, сами они справиться не могут, потому как выбравшиеся наружу уоры сильнее их всех вместе взятых просто кратно. И на них не действуют ни заговоры, ни заклинания, ни шаманьи пляски с бубнами вокруг костра. А через неделю должна прибыть следующая бригада лесорубов. И смертельная катавасия начнется заново.
А против местных шаманьих амулетов у каждого уора припасено с десяток своих, проверенных временем. Поэтому, тут нужна тяжелая артиллерия в виде меня.
Ну, что я могу сказать? Удружили, так удружили.

***

Утро вечера, как известно, мудренее. Мне постелили возле печки пару медвежьих шкур, под которыми я просто безжалостно вспотел. Мало того, что шкуры оказались жаркими, как не знаю что, так еще и шерсть эта медвежья постоянно в нос и уши лезла. Словом, то еще удовольствие ночевать в избе шамана.
Около полуночи раздался скрип половиц, кто-то прошлепал к выходу босыми ногами, входная дверь отворилась, и меня обдало потоком живительной ночной прохлады. Довольно улыбаясь, я прикрыл глаза и с удовольствием отправился в сон, где меня встретила задорная Гаёвка.
А вот утром оказалось, что Фёдор ушел. Как был раздетый и босой ночью, так и ушел. Куда ушел? Вестимо, в тайгу, куда же тут еще уходить. Пётр потягивал чай и на все вопросы отвечал пожатием плеч. Жена шамана нервничала. Даже я увидел, как в черных, раскосых ее глазах плавает страх за мужа. Потому как оказалось, что ушел Федор не один, а со своим тотемным белым волком.
– Как это? – удивился я.
– А вот так, – ответил Петр и повел меня за улицу.
Ночью прошел небольшой дождь, и влажная земля вокруг дома оказалась вся изукрашена следами лап огромного волка. То, что зверюга, который бродил ночью вокруг избы, был размером по крайней мере с лося, понял даже я – городской житель. Размер лапы лишь немного уступал моему сорок четвертому. Я сглотнул слюну. Это что же получается? Это пока я тут сны смотрел, волчара ошивался вокруг забора? А если бы мне до ветру приспичило?
– Не бойся, – сказал Пётр, заметив мое выражение лица, – это же не настоящий волк, это тотем, он только возле шамана появляется. Тебя он не тронул бы, да ты бы его и не увидел даже. Если бы он сам того не захотел.
– А почему Зарина нервничает?
Петр замялся, почесал макушку и, наконец, ответил:
– С тотемами уходят или воевать, или умирать. Просто так, на прогулку, их не берут.

Из леса раздался протяжный волчий вой. Зверь выл на одной могильной ноте, вкладывая в голос всю свою животную тоску, что испокон веков заставляла волков прыгать на Луну и кусать себя за хвост.
Я непроизвольно вздрогнул, настолько жутким был этот вой. Петр помрачнел. Из избы выскочила Зарина. Она прижала руки к груди и застыла, словно статуэтка, вслушиваясь в волчьи рыдания.
– Пойдем, – сказал Петр.
Мы пошли по следам мягких лап. В глухой лес, где жила сама земная суть, где росли деревья, что были ровесниками самой природы. Мы шли на волчий вой, который звал нас к себе, словно прося о помощи. Вековые деревья – гиганты шумели ветвями над нашими головами, словно предупреждая об опасности. Из дупла выглянула любопытная беличья мордочка и тут же скрылась обратно.
Вой становился ближе и громче. Волк уже не просто выл, он взрыкивал, будто старался кого-то взять на испуг. Мы вышли на большую поляну посреди леса, где когда-то висел на цепях гроб старого шамана. Огромный снежно-белый волчара сидел на краю поляны, задрав к небу острую морду, и выл. А вокруг него шакалами кружила лисья стая. Они с опаской вертелись вокруг лесного санитара, стараясь подступить ближе, но зверь оказался защищен чем-то вроде невидимой завесы. Все, кто пытался схватить его за хвост, отскакивали назад, вереща от боли и зализывая обожженные лапы.
А вот посредине поляны стоял наш Федор, окруженный полупрозрачными существами. И настроены те существа были весьма и весьма агрессивно. Они привязали шамана к грубому треугольнику, сколоченному из крепких веток, и каждый из них тыкал в Федора острой палкой. У несчастного якута по всему телу лилась кровь. Видно было, что порезы и проколы неглубоки и, в принципе, не опасны. Но это, должно быть, больно и очень неприятно.
– Эй вы, – возмутился я, – обормоты, а ну отвалите от нашего колдуна, а то я вам все гляделки вырву и в уши затолкаю.
Волк замолчал и перевел на нас взгляд. Окружающие его обитатели местного зоопарка разом повернулись на мой голос. Кодла, что тыкала в Федора палками, все обернулись к нам. И вот тут мне стало как-то не по себе. От них всех веяло неживым холодом. Я вспомнил, как еще будучи школьником, пришел однажды к другу, у которого дома лежал дед после инсульта. Я случайно тогда прикоснулся к стариковской руке и тут же отдернул свою. Меня обожгло холодом. Не снежным, живым морозом, а словно открылась чья-то могила, и оттуда повалили клубы могильной стужи. Так и здесь, от них несло преисподней.
Серые фигуры в бесформенных балахонах медленно приближались ко мне, к каждому из них пристроился свой зверь из тех, что хотели покусать нашего волка.
– Ёкарный бабай, – вырвалось у меня.
– Хуже, – отозвался справа Петр, почему-то почти вровень с моим ухом.
Я посмотрел в его сторону и едва не присвистнул. Маленький, невзрачный якут с золотым зубом превратился в здоровенного лося с огромными, ветвистыми рогами. И откуда что взялось, спрашивается.
Ха! Ну, и кто тут на нас с лосем? Кому зубы жмут? У кого уши лишние?
Дураков, знамо дело, не нашлось. Серые балахоны застыли на пару мгновений и растаяли дымными облачками вместе со своим зверинцем.
Лосяра тут же переметнулся опять в якута и бросился к шаману. Шустро отвязал окровавленного колдуна от своеобразной дыбы и уложил на подушку из сосновых иголок. Ко мне неслышно подошел белый волк. Он ткнулся холодным носом мне в ладонь, заставив меня оцепенеть, и издал горловой звук, похожий на довольное урчание Чомора. Зверь благодарил нас за помощь. Пока жив шаман – жив его тотем, пока жив зверь – жив его хозяин. Это связь родственных душ, что дана была первым людям свыше. Той силой, которую нам, потомкам Каина, никогда не понять до конца.
Петр водил по телу шамана руками и что-то шептал. Ранки затягивали прямо на глазах, и вскоре Федор открыл глаза. Волк подошел к хозяину, лег слева, прижавшись всем телом, и положил на грудь человеку тяжелую ушастую голову. Глядя на эту картину, я тут же решил, что как только вернусь домой, заведу собаку. И не абы какую, а настоящую овчарку, с такими же острыми ушами.

– В общем, плохо у нас дело, – произнес Петр, когда оставил шамана с волком и подошел ко мне, – этот дуралей решил договориться с уорами, чтобы те ушли подобру-поздорову и оставили народ в покое. Всё же родственные души, все шаманы.
Дело оказалось, действительно, сложным. Мертвые колдуны ни в какую не захотели слушать своего живого собрата, а вместо этого привязали на дыбу и требовали от него, чтобы он впустил кого-нибудь в свое тело и привел в деревню, к живым людям. Потому и шкурку ему особо не портили, чтобы самим потом с дырками не ходить.
Наш Федор в последнюю минуту окружил волка щитом, чтобы никто не вздумал ухайдокать зверюгу, пока он сам будет отбиваться от серых зомбаков. Ну, а волчара, недолго думая, тут же затянул свою песню, чтобы она долетела до деревни, и ее услышали те, кто надо. То бишь, мы с Петром. Но самое интересное в другом – это оказались не уоры. Вернее, не совсем уоры. Когда непутевые лесорубы спилили гроб, а труп шамана просто раскидали по всему лесу, кто-то, или что-то, превратил каждую шаманью косточку в отдельный объект. Получается, что по лесу сейчас бродит около двухсот (или сколько там в человеке костей) неупокоенных шаманов. К тому же, каждый из них шатается вместе с хитрой и злобной лисой. Приехали, называется.
Когда там у нас очередная партия лесорубов прибывает? Через неделю, кажется? Надо бы выяснить, остались ли еще места в ближайшей психбольнице.

***

Зарина, увидев живого мужа, обрадовалась так, что смуглые щеки залил яркий румянец, а раскосые глаза максимально расширились. Волк сопровождал нас почти до самой избы, но на выходе из леса молча растворился в воздухе. Он придет, я был в этом твердо уверен. Придет, когда нам понадобится его помощь. На выручку своему хозяину, чтобы встать стеной между человеком и злом. Принять удар на себя и спасти друга.
В избушке, пока Зарина хлопотала над мужем, я набрал номер Лешего. Дядя Паша внимательно выслушал все, что я ему рассказал, и ответил так:
– Худо дело. Если кто-то смог поднять шамана, то сделать это под силу только одному человеку – самому первому…
Матушка-Ева рожала его, самого первого человека, трое долгих, мучительных суток. После беременности, которая измотала ее полностью, воды разом отошли одним зловонным потоком. А после тяжелых схваток, когда измученное женское тело скручивалось в жгуты, изнутри требовательно попросились наружу.
Я давно включил телефон на громкую связь, чтобы рассказ Лешего слышали все. Петр молча кивал каждому слову славянского собрата, Федор приподнялся на локте, вслушиваясь, а Зарина закрыла рот руками, видимо, представляя себе родовые муки первой в истории человечества женщины.
– Мы знать не знаем нашего первого брата, – продолжал Леший, – отец сразу после родов куда-то унес его, как попросила Ева. И никогда в семье о нем даже не упоминалось. Всё на уровне слухов, оговорок и обмолвок между родителями.
Я невольно поёжился. После того, как мне довелось узнать о существовании перволюдей, страшно даже представить на что способен человек, получивший одновременно максимальную дозу и Божьей Благодати и Божьего же Проклятия за родительское непослушание.
Связь прервалась, и оборванный разговор продолжил Пётр.
– Его никто так и не смог найти. Если нас Дедушка на Небесах видел и наказал, то того, самого первого, даже Он не смог найти, чтобы наказать. А то, что тот жив – понятное дело, отец никого не убивал, добрый был. А мама после родов была слишком слаба, чтобы самой от него избавиться.
Жуть, короче. И главное, совершенно непонятно, что нам со всем этим делать. Потому как даже с книжным Люцифером справиться легче. Там хотя бы ясно, с чем имеешь дело. Типа, душу продал – попал в Ад. Не продал – жди Страшного Суда.
А здесь – полная темнота. Ни как этот самый первенец выглядит, на ни что он способен, ни каковы его планы на будущее и творческие замыслы.
Зарина накрыла на стол, в окна избушки мягко постучался вечер, и я понял, что проголодался просто отчаянно. Почитай, целый день не ел. Как утром пошли мы на поляну, так почти весь день и проваландались.
Большие аппетитные куски вареной оленины плавали в прозрачном наваристом бульоне, лепешку белого хлеба мы просто поломали руками и поочередно, все четверо, макали куски настоящего домашнего хлеба в горячее мясное варево.
А потом я сыто отполз от стола и направился прямиком на медвежьи шкуры, которые от усталости показались мне роскошным лежбищем, словно постель падишаха.
Петр вышел на улицу, чтобы «поговорить с народом», как он сам выразился. Федор быстро уснул на взбитых заботливой Зариной подушках. Мне показалось, что за окном промелькнул волчий силуэт, но я решил, что это с устатку мерещится. Яркие якутские звезды в высоком ночном небе моргнули несколько раз, и окружающий мир перестал для меня существовать.
В сон, в котором причудливо смешались и события последних дней, и прошлая война с Лихо, и даже Сереге с подписчиками нашлось место, неожиданно ворвалась чья-то большая тень. Будто киношный вампир, она взмахнула то ли крыльями, то ли полами плаща и накрыла меня с головой. На секунду я потерял ориентир и задохнулся, проваливаясь в сумрак, из которого и состоял мой ночной посетитель.

***

Он умирал. Даже будучи младенцем, рожденным накануне, он понимал, что умирает. Легкие давно отказались кричать, хотя это было единственным, чему он смог научиться сразу после рождения. Маленький желудок скручивало голодными спазмами, а глаза выжигало беспощадное палящее солнце.
Его принесли сюда вечером. Просто чьи-то теплые и сильные руки положили на землю, кто-то горько вздохнул напоследок, а потом пришли голод и темнота. Младенец кричал до последнего, во всю силу развернувшихся легких, но на помощь так никто и не пришел.
В рот случайно попал собственный палец и сработал сосательный рефлекс. Ребенок принялся чмокать в бессознательной надежде получить из пальца хоть каплю молока.
После холодной ночи пришел жаркий день, но и тот уже клонился к закату, когда младенец почувствовал рядом чужое присутствие. Чье-то гладкое и гибкое тело обвилось вокруг, треугольная голова закачалась перед глазами, показался узкий раздвоенный язык, и на младенческие губы упала первая капля горького змеиного молока.
Мальчик рос быстро. Питаясь змеиным ядом, вытягиваясь и мужая, набираясь ума и ярости. Змей – отец рассказал ему про яблоко, которое лично подсунул Еве, и про то, как его предали настоящие отец с матерью.
Несколько раз мальчик пытался найти родных, чтобы отомстить за все, но змей останавливал, приговаривая шипящим голосом:
– Не время сейчас-с-с. Ты с-с-слишком с-с-слаб.
И вот это время настало! Змей умер, оставив после себя лишь высохшую кожу и свое змеиное благословление. Первый человек на Земле расправил плечи и отправился в мир.
Я проснулся утром, словно по сигналу тревоги. В один миг у меня в голове сложилась картинка. Я понял, с кем нам придется иметь дело и меня это совсем не обрадовало. Чушь это всё про врага рода человеческого, он давным-давно умер в пустыне, от него осталась только пожухшая шкурка. Зато по миру шагает обозленный, набравшийся невероятной силы и злобы терминатор – человек, способный потягаться силами с самим Богом. Его прямое порождение, тот самый первенец, которому досталось сполна всего и сразу.
– Да уж, – протянул Петр, когда я пересказал ему свое сновидение. – Как он хоть выглядит?
– Жутко, – ответил я, – просто жутко.
Мы помолчали некоторое время, переваривая полученную информацию, а потом Петр заговорил:
– Я тут ночью со своими перекинулся парой слов. В общем, дело такое – никто из нас поодиночке с уорами не справится. Нужны все шаманы и их тотемы. Животных на себя возьмет волк, но надо время, чтобы прибыла подмога.
Федор рылся в своей шаманской сумке. Доставал оттуда всяческие амулеты, внимательно рассматривал каждый, прикладывал к уху, словно слушая, что они говорят, и раскладывал их по кучкам. Изредка поднимал голову и согласно кивал.
– Шаманов осталось мало, – продолжал Петр, – но все согласились помочь. Сами уоры из леса не выйдут, их держат остатки гроба, но в чужом теле могут выйти. И тогда Змей получит армию в двести бойцов.
Нерадостная перспективка, скажем так. Двести человек, заряженные потусторонней силой, озлобленные на весь белый свет и отказывающиеся умирать.
А значит, что времени у нас не больше недели, пока не прибудут новые лесорубы, а нам самим дорога в лес заказана, пока не соберутся окрестные шаманы.
Федор, наконец, разобрался со своими амулетами и принялся облачаться в шаманью одежду. А я даже не заметил, как Зарина успела разжечь костер на участке перед домом. Это надо было срочно снять на видео. Война войной, а видосики для подписчиков – вынь да положь. И пока народ собирался на улицу, я скоренько вооружился камерой и побежал за ними.
Наш колдун оделся в кожаное платье, навесил на себя амулетов по самое не горюй и закрыл лицо деревянной маской. Огонь в костре разгорался все ярче, Фёдор взял в руки огромный бубен, обтянутый кожей, и пошел кругами вокруг костра, приговаривая на родном языке. Постепенно пляска его становилась все быстрее, удары в бубен – все громче и громче, сам он перешел на какие-то утробные звуки, словно не он говорил, а кто-то за него.
Зарина бросила в костер горсть каких-то трав, огонь полыхнул зеленым, и изо рта шамана, сквозь прорези маски, вырвался язык огня.
Колдун свалился без сил возле костра и Пётр остановил меня за локоть, когда я попытался броситься на помощь.
– Не надо, – сказал он, – это духи. Они забирают много сил, но и дают многое. Он отойдет, не в первый раз.

Федор отошел после обеда. Незаменимая Зарина успела накормить нас до отвала вареной картошкой с жареной олениной и вновь принялась хлопотать над мужем, отпаивая того травяным чаем. Мы с Петром уже измаялись в ожидании, пока очухается наш колдун. Я успел два раза обыграть якутского Лешего в «дурака», он трижды сделать меня в «двадцать одно», когда мы услышали голос шамана.
– Я видел его. Духи показали мне его суть. Это был мой последний танец с духами, они боятся и уходят за край, откуда нет возврата. Великое зло пришло в наш мир. Змей оставил после себя достойного наследника, и сейчас тот разминается перед решающей битвой.
Мы с Петром переглянулись, и я бросился набирать смоленский номер. Дядя Паша выслушал Федора, когда тот пересказал свое видение, и мы все услышали:
– Не приведи Господь, если это так. А я, дурень, всё надеялся на что-то иное. Как жаль, что мы не можем прийти к вам на помощь. Паря, ты про подарки наши не забудь. В нужный момент они тебе ох как пригодятся.
И то правда. Все подарочки, что я получил от своих друзей, были аккуратно разложены по кармашкам джинсовой жилетки. На всякий случай.

– Армагеддон, – произнёс Пётр, – начинается….

Сотовый взорвался сумасшедшей трелью на рассвете, когда даже совы улеглись спать, а жаворонки еще и не думали просыпаться.
Ёпрстэ, ну кому не спится в ночь глухую? Я вытянул руку из-под медвежьей шкуры, цапнул, не глядя, трубку и сонно проворчал:
– Штаб-квартира ФБР, округ Колумбия.
– Димон! Бомба! Точно говорю тебе, бомба!
Здрасьте, я ваша тётя. Не ждали, не гадали. Конечно, разница между Якутском и Москвой шесть часов, но кому это интересно.
– Серый… – в сердцах проговорил я, – как бы тебе так сказать, чтобы не обидеть. Ты не хочешь сходить ну там в клуб, что ли. Девочек поклеить.
– Чё? – ошарашился Серега. – Димон, ну тебя на фиг, слушай, чего я нарыл.
– Серый, я, вообще-то, сплю, – попытался я урезонить этот фонтан новостей.
– Ща проснешься.
И через пару секунд я, реально, полностью проснулся и поставил телефон на громкоговоритель.
– Димон, вся тюряга, куда увезли тех поехавших кукухой якутов, сбрендила полностью. Прикинь, да? От начальника до поломойки. Все жахнулись на колени и бьются лбами о пол. Типа, молятся там поголовно. А самое прикольное, что молятся они одному завзятому кренделю. Он там у них как бы на пересылке находится по дороге в Полярную Сову. Ну, это типа наш Алькатрас. Ждет, когда за ним из Совы приедут и навсегда его туда посадят. Он этот, как его… о, серийный убийца, во. Сорок человек угрохал и не икнул даже.

В избушке проснулись все. Не говоря ни слова, каждый слушал торопливую Серегину речь. Там, в златоглавой Москве, наивный парень Сергей Белохвостов даже не подозревал, какой интерес вызвала его новость в далекой Якутии, в избушке на отшибе, что стояла первым загранпостом между миром злобных духов и миром живых.
– А откуда ты это узнал? – осторожно спросил Пётр.
Серега на миг запнулся, услышав незнакомый голос, но тут же очухался и погнал дальше:
– Да у меня журналюга там знакомый трётся. Он мне сто баксов должен еще со школы остался, вот я его вчера за жабры прижал конкретно, сказал, что долг прощу, если он все последние новости выложит.

В целом, во всей этой истории не было бы ничего для нас примечательного, кабы не предыдущие события, да повесившиеся в камере несчастные якутские охотники. Учитывая бродящих вокруг деревни неупокоенных шаманов, разрушенный гроб и информацию о Первом, ситуация в тюрьме начинала нравиться мне всё меньше и меньше.
– Димон, – продолжал Серега, – про видосики не забудь, камеру где хочешь найди. И чтобы в той тюряге оказался раньше журналиста.

Сотовый отключился, оставив нас в тяжелом, неприятном послевкусии. Зарина тихо встала с кровати и отправилась готовить завтрак. Мы с Петром и Федором обдумывали каждый услышанные новости.
Да-да-да, я боялся, что он это скажет. Вот прям чувствовал, что скажет, и боялся.
– Надо ехать, – произнес Петр.
Сказал и вышел во двор. То ли до ветру, то ли взглянуть на рассветное северное небо, потому как если поедем, то можем того неба больше никогда и не увидеть. Осмысление этого прочно вцепилось мне в мозг рыболовным крючком. Я понимал, что могу отказаться, меня здесь, по сути, ничто не держит. И где-то в глубине своей человеческой души я хотел отказаться. Уехать в Москву к Сереге, прочно засесть за блог, или, в конце концов, устроиться продавать сотовые телефоны. Ходить в пятничные клубы, пить там огненные коктейли и ненавязчиво клеить девчонок на легкий, ни к чему не обязывающий секс.
Только у каждого бумеранга есть оборотная сторона, которая всегда возвращается. И что самое противное – именно тогда, когда ее не ждешь. И я прекрасно понимал, что если здесь и сейчас маленькие якуты и шаманы, которых осталось так мало, проиграют тому, кто вскормлен змеиным ядом, то никаких клубов, коктейлей и девочек может в будущем не оказаться вовсе.
Поэтому, я встал, накинул кожаную куртку Федора, и отправился во двор за северным Лешим.
Петр стоял посреди двора и внюхивался в воздух, словно собака.
– Шаманы едут, – сказал он, не оборачиваясь, – их четверо. Все, кто остался. Надо продержаться, пока они прибудут.
За оградой показался волчий силуэт. Белый Волк пришел поговорить со своим хозяином. Зверь уселся на задние лапы и склонил набок мохнатую голову. Прохладная осенняя ночь уходила нехотя, словно знала, что вскоре наступит ее полное царствование, и в этом фиолетовом сумраке я видел, как на волчьей морде яркими янтарями горят огромные желтые глаза.
– Пойдем в дом, – предложил якут, – обсудить надо.

В избе вкусно пахло выпечкой и заваренным чаем. Зарина молча хлопотала возле печки, сноровисто управляясь с тяжелой чугунной посудой. Федор опять рылся в своей сумке, проверяя стратегические колдовские запасы.
После чая с пампушками, когда шаман вернулся после разговора со своим волчарой, мы уселись кругом.
– Поедем мы с москвичем, – произнес Петр. – Тебе, Федор, надо встретить шаманов и подготовить ритуал.
– Я знаю, – прервал он пытавшегося возразить колдуна, – что никакого ритуала нет. Значит, вы должны его придумать. Пусть подскажут духи предков.

***

В город, где находилась сумасшедшая тюрьма, мы прибыли после обеда. Пока меня одели в подходящую одежду, которую на мой рост искали долго, пока Зарина готовила нам кубышки с едой на дорогу, пока опять под звук видеокамеры кормили оленей. Словом, далеко за полдень мы подъехали к стенам тюряги. Вопрос как будем туда проникать, нам почему-то показался несущественным. Как бы и не вопрос это вовсе, а так – мелкая неурядица. Что, впрочем, оказалось недалеко от истины. Потому как Петр просто толкнул тяжелую бронированную дверь, и она гостеприимно распахнулась перед нами.

Во дворе тюрьмы никого не было. Нет, конечно, я не частый гость в местах заключения, но даже мне это показалось довольно подозрительно. Ни часовых, ни постовых, ни охранников, ни работников. Полнейшая пустота вокруг. Заходи, кто хочешь, уводи, кого хочешь и куда хочешь.
В здании, на первом же этаже нас встретил монотонный звук дружно молящихся голосов:
– Первый, утешитель, рожденный от женщины, но женщиной не окормленный, дух истинный, истины же и податель, приди и поселись в нас, возьми наши души себе и сохрани их во веки веков.
Мне почудилось в этих словах что-то знакомое. Никогда я особо верующим не был, так, интересовался на волне общего интереса к религии, да после Смоленщины решил углубить свои знания. Я вопросительно взглянул на Петра, тот тихо ответил:
– Переиначенная молитва Царю Небесному. Сейчас они молятся Первенцу, хотя, кажется, сами того не понимают.
Из комнаты справа по коридору выскочила простоволосая женщина и пробежала перед нами трепетной ланью. За ней, поддерживая портки и тяжело хватая воздух, промчался толстяк в расстегнутом капитанском кителе. Пётр заинтересованно посмотрел им вслед, задумчиво пожевал губами и неожиданно кивнул мне:
– Айда за ними.
Не думая долго, мы припустили за развеселой парочкой по темному коридору, отдающему свинцовым звуком. Странный молебен затихал позади нас, когда якут остановился, словно вкопанный, перед дверью камеры с номером «13».
«Символичненько», – подумал я.
Петр толкнул дверь камеры, и она отворилась, приглашая нас внутрь, в темноту. Помещение казалось безразмерным, оно словно уходило в другое измерение и терялось во времени. На темных стенах вспыхивали надписи красного цвета на непонятном языке. Посредине стоял деревянный стол, будто принесенный с киностудии из фильма «Джентльмены удачи». И верхом на этом столе сидел, уперев руки в колени, тот самый Доцент в растянутой майке.
– Здорово, братан, – радостно воскликнул он при виде якута.
Петр передернул плечами и осторожно ответил:
– Привет.
Доцент спрыгнул со стола, вразвалочку подошел к нам. Обошел Петра кругом и остановился, ухмыляясь щербатым ртом.
– Красавец какой вымахал, не узнать даже.
Встреча старых родственников, ни дать, ни взять. Происходящее настолько веяло абсурдом, что я потряс головой.
– О, – тут же заметил меня сиделец, – и племяш тут как тут.
– Дядя, – встрял я, – какой я тебе, к чертям собачьим, племянник. А ну, уматывай отсюда, а то моргалы выколю.

В одно неуловимое мгновение камера изменилась. Словно там, за пределами реальности, дрогнули сами основы мироздания. Поплыли стены, появились и тут же исчезли углы, надписи моргнули и пропали, затянув пространство паутиной. И вот перед нами находился уже не обаятельный Евгений Леонов, а смертельно опасный маньяк Александр Лиховцев, про которого я прочитал в Интернете, пока мы ехали сюда. Сорок только доказанных убийств, а сколько не найдено трупов, сам Господь Бог, наверное, не знает.
Мрачный тип откровенно упаднической наружности взирал на нас из-под седых, рваных бровей.
– Поосторожней с желаниями, племянничек, – глухо произнес он.
Сотовый разорвался звонком, заставив меня вздрогнуть. Я на автомате взял трубку, поднес к уху и машинально сказал:
– Да…
Трубка разогрелась в моих руках до такой температуры, что мне пришлось бросить её на пол. Обычный прямоугольник сотового на наших глазах превратился в кобру с раздутым капюшоном. Черт, с детства не люблю ползучих гадов. Мало ли чего там у них на уме, лучше подальше держаться. Змеюка покачалась на хвосте, раскрыла уродливую пасть и заговорила голосом Федора:
– Лесорубы прибыли раньше срока.
Маньяк широко улыбнулся, камера дрогнула в очередной раз, стены пропали вовсе, вместо них оказалась знакомая нам тайга. Мы с Петром рванули, было, наперерез прибывающим лесовозам, но уткнулись лбами в невидимую преграду. Не проход через пространство, экран. Он показывал нам кино, которое сейчас происходило в избушке.
Навстречу авангардному лесовозу выбежал Федор в одной рубашке и портках. Он встал впереди, раскинув руки, не пуская тяжелую технику в тайгу. Из кабины вышел хмурый водитель, подошел к нашему шаману и принялся выяснять причину задержки. Федор, размахивая руками, начал что-то объяснять, но водитель скривил лицо и сплюнул на землю.
Колонну лесовозов с двух сторон обошли четыре оленьих упряжки с прибывшими шаманами, и перед колонной машин встали уже пятеро невысоких якутов, двое из которых были, казалось, старше самой Земли. За каждым из них стоял собственный тотем. Волк, олень, куница, медведь и рысь. Шаманы встали стеной, полные решимости не допустить в тайгу живых людей, где уже ждали голодные и злобные духи.
Маньяк откровенно смеялся, наблюдая за происходящим на экране. Я бросил взгляд на сосредоточенного Петра и испугался за Лешего. Кровь отхлынула у того от лица, глаза превратились в едва различимые щелочки.
– Ух ты,- прокомментировал зрелище этот садист, – какие все отважные, куда бы деться. Щечки-то, щечки надули, гляди-ка, братан, сейчас лопнут.
Водитель лесовоза подошел к якутам и начал что-то объяснять. Но те стояли вмертвую, не обращая на него никакого внимания. Тотемные звери застыли изваяниями у них за спинами. Видели ли их люди, не знаю, но я видел, как подрагивали волчьи уши, как кисточки на рысьих ушах нервно трепетали, как медвежьи лапы словно обнимали своего хозяина, а куница нервно внюхивалась в воздух.
– Ну все, – серьезно сказал Первенец, – надоело мне тут с вами байки трепать. Ждут меня.
Он взмахнул рукой. Словно повторяя его движения, рукой взмахнул и водитель, явный бригадир. Лесовозы двинулись вперед прямо на якутов.
– Не-е-е-т! – закричал Петр.
– Слышь, ты, садюга, – заорал я, – а ну прекрати немедленно.
Ответом нам послужил громовой хохот. Маньяк наслаждался. Он вытянул руки вперед, направляя ничего не соображающих водителей машин прямо на застывшие человеческие фигуры.
Они не дрогнули. Ни один из них не тронулся с места, даже когда тяжелые колеса рабочей техники взрыли землю перед их ногами. И тогда в атаку пошли призрачные звери. Они прыгали на колеса, вгрызаясь в железные ободы зубами и когтями. Куница пробралась в открытое окно лесовоза и обвила шею водителя меховым шарфом. Тот неожиданно закашлялся и потерял управление. Медведь уперся в передний бампер машины спиной и просто тупо тормозил железную махину. Водитель нервно жал на газ, но лесовоз не трогался с места. Рысь прыгнула на лобовое стекло, расколов его кинжальными ударами когтей. Олень подошел и грациозно забодал фары, отчего те рассыпались сверкающими на солнце искрами. Но круче всех оказался наш волчишка, он подкрался к бригадиру лесорубов и молча тяпнул того за ягодицу, отчего мужчина охнул и резко присел на землю.
Происходящее на экране очень не понравилось нашему неулыбчивому другу. Он нахмурился, сделал несколько пассов руками и начал таять прозрачным белесым маревом.
– Хватай его! – очнулся Петр. -Иначе уйдет.
Я схватился за край грязной тюремной робы, а якут вцепился зубами тому в правую руку. Да так крепко, что как маньяк ни стряхивал с руки назойливого братца, ни черта не получалось.
Таким вот оригинальным макаром мы все втроем и прибыли туда, где происходило все действие. Неприятный белесый туман перенес нас с Петром из камеры номер «13» на знакомую нам полянку перед избушкой. Мы откатились в разные стороны, выпуская нашего перевозчика, а туман сгустился, показав всем мрачного, недовольного Первенца.
Бригадир лесорубов громко матюкался на весь лес и потирал укушенное место. Причем, что произошло, он явно не понимал, потому как никого вокруг, кроме престарелых истуканистых шаманов, не видел. Просто вот заболело у него там, и всё тут. Да так заболело, что ни сесть, ни встать. Остальные водители вышли из машин и принялись негромко переговариваться. Никто ничего не понял. Почему и отчего у кого-то треснуло лобовое стекло, осыпались фары, или машина встала, как приклеенная, было непонятно.
– Задолбали дилетанты, – негромко выругался маньяк и направился размашистыми шагами прямо на шаманов. Мы с Петром рванули, было, за ним, но Первенец щелкнул пальцами, и нас приморозило к земле в прямом смысле. До самых колен мы покрылись коркой первобытного льда, что сковал нам ноги и ушел корнями в самую землю.
Тюремный психопат подошел к якутам, которые, казалось, уснули на своих местах, развел руками, и шаманов раскидало в разные стороны, словно мячики от пинг-понга. Вслед за хозяевами улетели и их тотемы. Мы видели, как бессильно бушевал волк, стараясь вырваться из невидимых сетей, которым их всех опутал опутал этот ненормальный.
Маньячила подошел к самой кромке леса, вслушался в тишину и крикнул:
– Вперед, дети мои!

Из леса повалила толпа привидений. Первая же лиса, выскочившая на поляну, увидела нашего волка, подбежала к нему, опутанному сетями, и подло цапнула за бок. Волчара взвыл от боли, попытался отомстить обидчице, впустую клацнув зубами, но та уже рванула за своим хозяином.
В мгновение ока в лесорубов вселились духи неупокоенного шамана. Я такое видел только в сериале про братьев Винчестеров. Там призраки и демоны тоже любили вселяться в живых людей. Мерзейшее, хочу я вам сказать, зрелище.
На нас надвигалась орда вполне крепких мужиков, которыми управляли злобные духи давно умерших колдунов.
– Сделай что-нибудь, – взмолился Пётр, – я не могу, мне нужны все силы.
Я полез в карман куртки, схватил первый же подарок, что попался, и кинул в толпу привидений. Зелёный мох моментально заволок землю живым покрывалом. В мягком одеяле болотного цвета завязли человеческие ноги. Призраки внутри лесорубов взвыли дурными голосами, но поделать ничего не могли, тела им достались чисто человеческие. Моховое одеяло подползло к нашим ногам и укрыло собой лед. Изнутри нам подмигнули два лукавых зеленых глаза.
– Привет, – искренне обрадовался я.
Далёкий Моховик согревал нам ноги, растапливая собой ледяные наросты. Пока призраки бесновались, а Первенец сооружал новое заклинание, мы освободились полностью. Пётр взвился вверх одним прыжком, прямо в воздухе перелатался в лося, и вот уже перед нашими глазами стоял красавец – таёжный исполин. Лось всхрапнул так, что закачались ближайшие деревья, и грохнул копытом оземь. Земля раскололась, выпустив наружу небольшой фонтан воды.
«Брось в воду», – вспомнил я.
Опять полез в карман и достал подарок Гаёвки. Белоснежные перья, коснувшись воды, тут же превратились в стаю лебедей. Лебедь – это страшная птица, чтоб вы все знали. Они накинулись на Первенца и принялись долбать его клювами, выщипывая куски мяса.
Да, они погибли все до единого, когда очухавшийся псих просто сжёг птиц своим дыханием. Но поляну окропили пятна крови. А если его можно ранить, значит, можно и убить.
Пётр превратился обратно в человека и бросился на помощь своим опутанным друзьям. И пока Первенец мотал головой после лебединой атаки, он успел разорвать сети, что обездвижили шаманов.
Я лихорадочно перебирал оставшиеся подарочки со Смоленщины. Шаманы встали в круг, каждый взял бубен, и все они в один голос запели древнюю песню на древнем языке. Песню, от которой у Первенца начались судороги. Шаманы обращались к первобытному, к духам предков, к тем, кто когда-то дал жизнь и им, и их непутевому братцу. К тем самым, что по образу и подобию. Они просили помощи для себя и того, кого бросили родители.
Это был тот самый ритуал, которого никогда не было. Это был беспроигрышный ход, обращение к родителям, которых Первенец, как любой ребенок, всегда хотел увидеть.
Я достал из кармана свой козырь – камни Свидуна и бросил их под ноги Первенцу. Того сразу окружили пять полнейших его копий. Маньяк потряс головой, привыкая, а потом ринулся в атаку, взрыкивая по-звериному.

Махались они знатно! Когда Первенец уложил последнего, то дышал, словно загнанная лошадь.
Это моя битва, решил я так сам, пока Петр с шаманами и их тотемами сдерживали натиск привидений, что обосновались в человеческих телах.

– Ну, давай, племянничек, – с издёвкой проговорил Первенец, – что там у тебя еще в запасе. Сын убийцы.
Я бросил в него клочок дымчатой шерсти. Вражину окружили пять Чоморов. Они слаженно мяукнули так, что вздрогнуло само Небо, и бросились в бой.
Когда пал последний котейка, изуродованный змеиным заклинанием, Первенец оказался похож на вставшего из могилы зомби. Клоки кровавой кожи свисали с костей, обнажая мышцы и сухожилия.
Но даже в таком состоянии он был силён! Дышал тяжело, выплевывая на землю куски собственных лёгких, да, но силён. Потому что в тёмных глазах с кровавым вертикальным зрачком я прочитал наш приговор.
У меня осталось только два подарка. Их я, даже не думая, бросил сразу оба. Связка рыбьих костей от Водяного превратилась в акулу, которая вцепилась Первенцу в ногу и успела отгрызть до колена, покуда не издохла сама на воздухе.
А вот Кузин поясок… Он обвился вокруг моего запястья и принялся удлиняться, превращаясь в ковбойское лассо. Не знаю, откуда я взял это навык, но тут же начал раскручивать смертоносную петлю, пока маньяк выл над потерянной ногой.
Лассо обхватило его за пояс, впившись в кожу намертво.
Первенец из последних сил соорудил портал, в котором мы все увидели раскаленную пустыню, что когда-то стала ему домом, и прыгнул в пламенеющее неугасающим Солнцем окно. Откусив зубами поводок Домового.
– Еще встретимся, племянничек, – услышали мы его голос.

***

Мы проспали в избушке почти сутки после этого приключения. Невесомая Зарина только подходила к каждому из нас, клала руку на лоб, и исчезала, словно тень.

– Да, москвич, – уважительно сказал Петр, когда мы уже проснулись и до отвала напились чая с лесным мёдом, – не ожидал от тебя.
Я мысленно надулся, словно индюк. Подумаешь!
– Но он вернётся, – осадил нас всех Федор, – обязательно вернется.
Мы сразу погрустнели. Вот зачем нам всем портить настроение? Хотя, каждый из нас знал, что эта битва – не конец, а только начало. Нулевой километр.

– На нем остался кусок поводка, – сказал Пётр, – по этому куску его можно отследить.
– Да, – согласился Фёдор, – я даже сейчас слышу, как взволнованны духи. Они чувствуют его присутствие.
***

– Димон! Бомба! Говорю тебе, точно бомба!
Серёга! Да будь же ты неладен, да как же я рад тебя слышать.
Я ехал в город на оленьей упряжке, когда меня застал звонок сотового.
– Димон! Прикинь! В Татарстане уже пятерых мужчин убили какие-то уродливые тётки. Поговаривают, что это албасты.

Ох, как на сердце-то тепло сразу стало. Албасты, так албасты. Тем более, что я разжился подарочками из Якутии. Петр в образе лося пожертвовал мне кусочек рога, Фёдор выдал пару своих талисманов, Белый Волк – клочок шерсти.

*****

Что мы сделаем к черту, когда женщина станет войной.
Но каждый гран металла должен чувствовать в себе сталь,
Мы в любой заготовке обязаны увидеть деталь.
Все тот же злой генерал смотрит вслед нам, ступающим вдаль.
Бог мой, сколько витков соберет в себя эта спираль.
( гр. «Наутилус Помпилиус»)

– Димон! Ты камеру привез!
Серега суетился. Как всегда. Как Серега. В этом он весь.
Видеокамера, которую Водяной спас от утопления, а хозяйственный Кузя сохранил до моего приезда, была торжественно вручена владельцу. Карта памяти оказалась заботливо заполнена моими северными похождениями.
Рафинированный москвич Сергей Белохвостов восторженно рассматривал записи о том, как я кормил северных оленей, как камлал вокруг костра настоящий якутский шаман. Когда из прорезей шаманьей маски вырвался огненный язык, Серега едва не схватился за сердце. Так распереживался за компанию с Федором.
Но самое занимательное оказалось не это: я, оказывается, забыл выключить камеру, когда мы прибыли в тюрьму к первородному маньяку. И надежная японская техника исправно отщелкала все наши приключения вплоть до того, как на Первенца накинулась стая лебедей. Потом села батарейка. Но и того, что было, хватило, чтобы Серый едва не влип носом в экран, механически закидываясь орешками.
– Вот это да! – периодически вскрикивал он. – Вот это драйв. Димон, это чё, фестиваль народной культуры там был?
– Да, – процедил я сквозь зубы, проклиная самого себя за забывчивость.
Я и отснятое-то не просматривал, это, в общем, не моя работа всегда была. Монтаж и склейка – это Серегина головная боль, он у нас главный по художественной части. И вот, на тебе, всё как на ладони выложено. Хорошо еще, что этот наивный парень так и не дотумкал, что, увиденное им на экране, – чистейшая правда.

Наконец, Серый отвалился от монитора и запрыгал вокруг компа, размахивая руками, словно ветряная мельница.
– Это бомба, Димон! Просто класс! Ща я всё это дело приведу в порядок, и забабахаем целый фильмец для блога. Все умом тронутся, точно тебе говорю.
Серега бегал по комнате из угла в угол, то хватаясь за подушку, то бросаясь к компьютеру, то теребя себя за волосы. В такие моменты его лучше не трогать. Он находился в творческом поиске. Я даже с дивана видел, как в карих его глазах зрел сценарий любительского фильма в модном ныне жанре мокьюментари.
– Серый, – рискнул я оторвать нашего креативного директора от творческих поисков, – я в Татарстан, ладно?
В ответ тот только махнул рукой. Типа, езжай, не мельтеши под ногами. Не мешай гению творить.
– Так я через Смоленск, лады?
Серый раздраженно мотнул головой – хоть через Острова Зеленого Мыса.
– Гони аванс за Якутию, – зашел я с козырей.
На несколько мгновений торнадо по имени Сергей Белохвостов остановилось. Как обычно, разговор о деньгах причинял нашему творческому очень сильные боли. В основном, височные.
Я потягивал тёмное и смотрел на него наивным и добрым взглядом. Не, ну а чего? С него еще за Смоленск причитается. Когда я развернул блог своими рассказами о домовом и Лешем, а потом умотал в Якутию рисковать собственной жизнью.
Тяжело вздохнув, Серый полез в карман и достал банковскую карточку.
– Твоя половина, – отрывая от сердца кровное, заработанное, сказал он.

***

Дядя Паша встречал меня на окраине изменившейся деревни. То там, то здесь слышался гул работающей техники, да изредка бригадиры покрикивали матом на нерадивых работников. Деревня строилась. Потихоньку, полегоньку, не сразу, как и Москва, но пустующие улицы заполнялись машинами и людьми, а зияющие в прошлом провалы окон некоторых домов уже сияли новенькими стеклопакетами.
Даже издали стало видно, что дядя Паша был неподдельно рад росту деревни. Он приосанился, надел новый пиджак и, вообще, стал похож не просто на селянина, а на зажиточного барина, объезжающего хозяйство. Даже кобылка, по жизни заморыш, начала превращаться в гладкую, упитанную лошадку.
– Привет, паря, – искренне обрадовался Леший, – не забываешь, смотрю, нас, деревенских. Это хорошо. Здесь же, в деревне, да в лесу, вся соль земли человеческой, вся ее суть и смысл. Не то, что в ваших каменных городах.
Дядя Паша, как всегда, прав в своей мужицкой мудрости. Я радостно запрыгнул в телегу, Леший тронул с места своего иноходца, и мы тронулись в такой знакомый мне путь.

Выскочивший из избушки домовенок принялся ходить вокруг меня колесом, как заправский акробат. Рядом с ним, восторженно ухая, запрыгал зеленый моховой мячик. Свидун ухмыльнулся, глядя с крыльца на это потешное зрелище.
Внутри дома я разложил рюкзак и начал доставать из необъятного нутра передачки из Якутии от северных родственников своим смоленским братьям. Каждому досталось по подарочку, северный собрат никого не обидел.
И пока Кузя с Грибичем радостно перебирали якутские сувениры, мы с дядей Пашей и Свидуном негромко обсуждали мою будущую поездку.
– Знаю я этих красавиц, – поморщился Леший, – еще в стародавние времена, когда в Европе начали жечь на кострах наших сестриц, татарские ведьмы сильно обозлились на мужской род и принялись вредить мужчинам, как могли. А злость – она штука материальная. Вот и превратились татарочки в настоящих чудовищ.
Феминистки, значит. Реальные, самые первые феминистки на Земле. Куда там до них Розе, прости ее Господи, Люксембург и Кларе, дай ей Бог здоровья, Цеткин. Тут идейные борцы с мужским угнетением.
После ужина, которым нас до отвала накормил домовитый Кузя, я вышел на крыльцо. Полюбоваться на осеннюю смоленскую ночь, что упала на землю мягким бархатным одеялом. Задрав голову, посмотрел на небо, попытался сосчитать звезды и понял, что никогда до всей этой катавасии с чертовщиной не обращал внимания на то, какое же у нас в России высокое и чистое небо.
– Это точно, – произнес из темноты женский голос.
Даже не голос, а серебряная нота флейты. Так могла говорить только одна девушка на Земле – та самая белая лебедь, что словно вынырнула из сказки Пушкина о царе Салтане.
– Привет, – тихо поздоровался я.
Как странно, я отчаянно рад тому, что она пришла, но почему-то не могу найти ни одного теплого слова. Наверное, потому что нет таких слов в человеческом языке. Говорил бы я по-птичьему, так спел бы ту самую, лебединую песню, но не умею.
– Уезжаешь? – с грустью спросила моя нежданно-долгожданная гостья.
– Ненадолго, – тут же пообещал я.
Даже в густом сумраке уходящего дня я видел, как пламенеют ее волосы.
Гаёвка вздохнула с видимым сожалением и подошла ближе. Настолько близко, что щеки мои обняли огненные пряди, которые распушил ночной ветер.
И что там говорил мудрый Лёший про заповеди Господни? Прав ты, дядя Паша, во всем и всегда прав. И в том, что не пара мы, как ни крути, и в том, что нас разделяет не только расстояние, но и время. Вы, Адамовы дети, стареете по-Библейски: где у нас год, у вас день проходит. И я не знаю, сколько лет той, что сейчас стоит передо мной на крыльце и смотрит на меня невыносимо-изумрудными глазами. Ей, как и самому Лешему, может быть за добрую сотню лет.
Неправ ты, дядя Паша, в одном: сердцу, как известно, не прикажешь.
И поэтому, белые птицы ее рук взмылись вверх и невесомо легли мне на плечи. Я отбросил в сторону все сомнения и мысли, заповеди и наказы, предупреждения и предостережения. Я просто врылся носом в волосы раскаленного цвета и вдохнул запах птичьей высоты, неба, свободы и лебединой верности. На миг мне почудилось, что я сам превращаюсь в гордого и бесстрашного лебедя и могу прямо сейчас сорваться вверх. Туда, где бродят эфирными стадами облака, и нет места земным условностям.

Дверь избушки отворилась, и на крыльцо вышел Леший. Он хмуро взглянул на нас с Гаевкой и сухо сказал:
– Шел бы ты спать, паря, у тебя утром самолет в Казань.
Гаевка вздрогнула и отстранилась. Быстро развернулась и исчезла в темноте, мазнув меня по лицу кончиками волос. Волшебство вечера пропало напрочь, оставив только болезненную тоску по недоступному мне небу.
– Дядя Паша… – начал, было, я, но тот остановил меня одним движением руки.
– Спать иди, – приказал он, – здесь я сам разберусь.
Мне ничего не оставалось, как только пойти внутрь, где Кузя уже постелил мне лежанку. Я рухнул, не раздеваясь, а маленький домовенок принялся успокаивающе поглаживать меня по плечу.

***
Казань встретила меня лёгким морозцем, свежим воздухом с едва уловимыми восточными нотками и потрясающе красивыми людьми. Практически повсюду. От стюардесс на борту самолета, до темноглазой уборщицы в терминале.
На выходе из здания аэропорта я сразу узрел деревянную табличку с криво накаляканной надписью «ДИМОН». Ну, тут даже одного высшего образования не надо, чтобы понять, что меня ждут. Причем, судя по качавшейся табличке, ждут давно и плотно.
Под табличкой, крепко держась за ее основание, стоял высокий мужчина. За табличку-то он держался крепко, а вот на ногах – не слишком. Мужчина был, мягко говоря, нетрезв.
«Вот это даётся, – с восхищением подумал я, – и давно он тут стоит, интересно?»
– Димон? – спросил меня встречающий.
Не дождавшись ответа, полез в карман и достал оттуда распечатанную на принтере фотку. Тщательно сфокусировал взгляд, сверил изображение со стоящим мной и важно кивнул, вынеся вердикт:
– Похож.
Ну, слава Богу, а то я уж испугался, что придется обратно в Москву пилить, если меня тут не признают.
– Прошу, – мужчина махнул рукой в сторону припаркованной машины, – экипаж подан.
Странно, я ведь на машине ни разу в своих приключениях не ездил. Как-то всё по старинке: то на телеге, то на санях. А тут, прямо посмотрите, XXI-й век прямо.
И только утолкавшись внутрь корейского автопрома, я неожиданно поймал себя на мысли о том, как же мой спутник поведет машину в своем сумеречном, можно сказать, состоянии. Однако спутник мой лихо запрыгнул на водительское сидение и рванул с места в карьер, ловко петляя между припаркованными авто. Никакого намека на то, что водитель выпивший, не было. Он управлял машиной так, словно родился с рулём в руках.
На очередном повороте, где серебристый «Киа» проворно вписался между двумя задумчивыми джипами, мой сотовый разродился требовательным звонком. На экране светился не просто незнакомый номер, даже не российский. Я не слишком хорошо знаю телефонные коды разных стран, поэтому и не понял сразу, откуда звонят. Но трубку взял, поднес к уху и удивленно ответил:
– Да. Слушаю.
– Hello, – услышал я, – My name is James Boyarov
.
– Чего? – автоматически переспросил я. – Ты кто такой?
– Sorry, – тут же исправился собеседник и продолжил уже на довольно сносном русском с сильным акцентом, – меня зовут Джеймс Бояров, я живу в Канзас-сити. Мне надо поговорить с… о, wait, Дмитрий Говоров.
Последние слова он произнес тщательно и по слогам. Чувствовалось, что сверяется по бумажке, на которой непонятно кто написал ему мои имя и фамилию.
– Слушаю, – не переставая удивляться, ответил я.
– ОК, I am sorry, my Russian is poor… Я видел в Интернете ваш фильм. Мистер Говоров, кажется, я знаю, с кем вы имеете дело.
Вот это сюрприз! Не ожидал, что кто-то еще, кроме меня, знает о людях, которые называют себя Адамовыми детьми. Звонок американца крайне заинтриговал меня.
– Я, – продолжал неведомый Джеймс Бояров, – как это сказать по-русски… hunter. Лось, медведь, олень.
– Охотник? – моих давно позабытых школьных знаний хватило на то, чтобы понять, кто такой этот американец из Канзас-сити.
– Yes, – обрадовался собеседник, – окотник, да. Окотник. На… чиорт, как это будет… нечестную силу.
– Нечистую? – догадался я.
– Yes-yes, – как ребенок возрадовался канзасец, – нечистую.
Ух ты! Охотник. Как Сэм Винчестер! Вот это новости! Значит, всё это было на самом деле!
Тут уж мне пришла пора разговаривать одними восклицательными знаками. А как тут еще заговоришь? После такого-то известия?
– А братья Винчестеры с вами? – спросил я с надеждой.
– Who are Winchester brothers? – непонимающе спросили меня.
Таких, значит, нету. Я с сожалением вздохнул и продолжил разговор:
– А что вы хотите узнать?
– No «знать», I want помочь вам. Я знаю Первого человека, я ловить его здесь, USA, но он ушел к вам.

Становилось всё чудесатее и чудесатее. Оказывается, наш маньяк успел погулять по благословенной Америке и от души там нашкодить. И сейчас за ним по пятам идет американский ковбой, полный решимости закончить начатое дело.
Водитель бросил в салонное зеркало вопросительный взгляд. Я недоуменно пожал в ответ плечами и включил телефон на громкую связь.
– Я, – продолжал американец, – здесь, in Moskow . Буду Казань two days. Подождите меня. Я могу вам помочь.
Телефон отключился, оставив нас с водителем в полных непонятках. Единственное, что было ясно, что к нам едет заграничный гость, готовый надрать Первенцу зад. Ну что ж, лишняя пара вооруженных рук нам не помешает.

Машина, тем временем, остановилась возле двухэтажного особняка. Автоматические ворота разъехались в разные стороны, пропуская хозяина. Из будки, размером с небольшую студию в провинции, выскочил огромный лохматый пес неопознанной породы. С подозрением обнюхав мои джинсы, зверь пришел к выводу, что меня можно оставить в живых, хотя и доверять тоже не стоит. Собакен вернулся в будку, сохраняя достоинство истинного графа.
Хозяин явно веселился, глядя на то, как я побледнел, когда ко мне приблизились девяносто кило чистого собачьего веса.
– Димон, – позвал он меня, – пойдем в дом, Фарида уже на стол накрыла.

В доме, больше похожем на дворец нефтяного шейха, нас встретила потрясающе красивая женщина, одетая в яркое платье и вся обвешанная металлическими украшениями. Видимо, это и была хозяйка дома – Фарида.
Никаких разговоров до обеда, которым нас сразу и начала потчевать Фарида. Раньше про татарскую кухню я только слышал, да будучи в Крыму едал обязательные крымские чебуреки. Нет, ребята, эт-то всё не то и не так. Чтобы понять, что такое татарская кухня и восточное гостеприимство, надо побывать в Казани. Там даже плов – не плов, а настоящее искусство, и почмаки, или как их правильно, – это не просто лепешки с мясом, а целое наслаждение, брызжущее обжигающим мясным соком.
К обеду была подана бочарка самодельного светлого пива. Я не особый любитель светлого, но хлынувшая в высокий стакан золотая жидкость заставила меня громко сглотнуть. А попробовав на вкус свежайшее неотфильтрованное домашнее пиво, я сразу понял, что именно это древние греки когда-то назвали амброзией, или олимпийским нектаром.
Тимур – хозяин дома – лишь лукаво усмехался, глядя на меня. И да-да, вы догадались правильно, он оказался Пиценом – татарским Лешим. О своем смоленском собрате он, конечно, знал, искренне горевал, что им не удастся встретиться, и с сердечной душевностью расспрашивал обо всех своих братьях, которых время разбросало по всей Земле. Рассказ о якутских моих приключениях и далеких шаманах произвел на Фариду сильное впечатление. Она уставилась на меня горящим взглядом черных, словно персидская ночь, глаз и ловила каждое мое слово.

– Скучно мы здесь живем, – посетовал после рассказа Тимур, – хоть бы какое Лихо завелось, что ли.
– Да ладно тебе, – возразила Фарида, – зачем тебе то Лихо сдалось? Тебе одних албасты хватает. Сегодня очередного мужчину задушили.

А вот здесь поподробнее прошу. Кто, кого, когда и за что задушил.
Жертв оказалось не пятеро, как радостно думал Серега, а две. Сегодня на вокзале нашли труп молодого мужчины с синими полосками вокруг шеи. Так называемая странгуляционная борозда, остающаяся после удушения. Проще, казалось бы, простого, но судмедэксперты осторожно приходят к выводу, что мужчины были удушены… волосами. Ни веревками, ни шнурами, ни струнами, а именно волосами.
«Ну, ничего удивительного, – подумал я, – меня тоже когда-то пытались грязными патлами удушить».
– А почему вы решили, что это именно албасты?
Не то, чтобы я не верил, но перед тем, как пойти на дело, надо быть уверенным в любой мелочи, иначе можно сильно опростоволоситься. Каков каламбур, а?
Неожиданно Тимур стушевался. Отвел взгляд в сторону и сделал вид, что смотрит в окно на собачью будку, где запросто мог поместиться вертолет К-52.
– Ну, говори давай, не стесняйся, – осторожно поторопила мужа Фарида.
Пицен нехотя развернулся ко мне.
– Понимаешь, Димон, тут такое дело… Знаком я с ними лично.
Ага, знаком. Мало того, что знаком, так они еще и собутыльниками оказались.
– Нет, ну сам подумай – я один, их пятеро. Что мне с ними делать было? Я и предложил… того, по маленькой.
– Ага, по маленькой, – вмешалась Фарида, – два бочонка выхлестали, даже не заметили.
– Это не я, – замахал руками Пицен, – это они. Ты же знаешь, я вообще не пью. А уж с незнакомыми женщинами – тем более.
В общем, картина выглядела так: после того, как в спальном районе убили первого мужчину, Тимур отправился проверить, на самом ли деле бесчинства творят те самые легендарные албасты, которых в Казани лет сто никто не видел. Пицен даже икнуть не успел, как оказался окружен пятью женщинами различного возраста, сложения и степени озлобленности.
– Понимаешь, Димон, они никогда вместе не собирались. Не тот контингент. Женщины же, стоит им больше двух собраться, сразу начинают выяснять кто красивее, кто стройнее. А тут сразу пятеро. Ну, я и предложил им принять для храбрости.
И пока дамочки заливались светлым нефильтрованным, восточный Леший тихо слинял в аэропорт встречать меня.
– То есть, – подвел я итог, – ты хочешь сказать, что где-то неподалеку шатаются в усмерть пьяные, угнетенные женщины, мечтающие добиться гендерной справедливости?
Тимур засмущался и отвел глаза.
– Ну, где-то так, ты прав, – наконец, ответил он.

Не говоря ни слова, я встал и начал одеваться. Это не смешно, это совсем не весело. За сотни лет женщины накопили немало обиды на нас, мужчин. А прибавить к этому замутненное алкоголем сознание, так и вовсе вырисовывается довольно мрачная картина. Любой человек мужского пола автоматически становился мишенью для вековой мести.
Тимур поспешил за мной. За дверью цыкнул на проснувшегося пса и отворил ворота. Серебристая «Киа» вылетела на улицу, словно торпеда. Через пару кварталов Леший остановил машину, и мы вышли наружу.
Огромная Луна висела на небе, словно нарисованная. В лунном свете очертания городских улиц размылись, и окружающий ландшафт стал напоминать город из сказки «Тысяча и одна ночь». Словно растворились высотные дома, пропал асфальт под ногами, а линии электропередач исчезли. Только ночь, Луна и легкий ветер.
Я вздрогнул, когда справа от меня раздался неприятный женский голос:
– Мужчина. Сестры, смотрите, мужчина.
И тут же, со всех сторон, заговорили наперебой:
– Фашист.
– Угнетатель.
– Садист.

Эпитеты, один другого краше, сыпались на меня, словно шрапнель. Я обвинялся во всех женских бедах, во всех несчастьях, которые несчастным женщинам пришлось пережить за сотни и тысячи лет унижения. Честно говоря, через некоторое время я слегка окосел и готов был признаться во всех преступлениях, что совершили мои далекие предки по отношению к женщинам. Лишь бы заставить их замолчать.
– Дамочки, дамочки, – пытался я вставить хоть слово, – послушайте меня. Это все было очень давно. Сейчас женщина свободна и обладает такими же правами, что и мужчина. Если не большими.
– Ах ты… – одна из ведьмочек задохнулась от злости и вышла в круг лунного света.
Вслед за ней шагнули ее четыре подруги.
Нет, хорошо, что я у Лешего выпил, иначе мне сейчас было бы худо. Албасты отличались крайней степенью худобы, лохматостью волос, длиной ниже колен у каждой, и какой-то общей, беспросветной злостью. Пять костлявых фигур, решительно настроенных на отмщение, угрожающе двигались в мою сторону.
Я даже Лихо не боялся так, как сейчас испугался. В горящих дьявольским пламенем женских глазах не было ничего человеческого. Не знаю, как они выглядели и действовали до прихода Первенца, но сейчас ими явно управляли снаружи.
– Из-за тебя, мужчина, – злобно шипела одна, – мы, женщины, лишились Рая.
– Это с чего это вдруг? – праведно возмутился я. – Праматерь сама съела яблоко.
– Да, но змей, подсунувший его, был мужчиной, – возразила мне вторая.
Крыть нечем. Я отступал все дальше и дальше, пока не уперся спиной в борт машины. Все пятеро разом тряхнули головами, и волосы опутали меня, словно сетью. Холодный, липкий ужас зародился у меня в сердце, ударился о ребра и сполз вниз, в джинсы. Мне стало так жутко, как не было даже на операционном столе у Мары. Прямо мне в лицо смотрели пять пар чудовищных, злобных глаз. Волосы, как живые, сдавливали мне ребра. Вот-вот, и я начну задыхаться.

Но тут раздался голос Тимура.
– Привет, девчата, – радостно воскликнул он, – а вот свеженького пивка не хотите ли?
Албасты вмиг остановились и переглянулись между собой. Волосяная сетка ослабила свою хватку, я смог вдохнуть полной грудью.
– Можно, конечно, но сейчас у нас дело, – решительно отказалась одна из ведьм, явная командирша.
– Да ладно, чего ты, – возразили четыре оставшиеся, – дело никуда не уйдет, а горло промочить хочется.
– Нет!
– Ну, знаешь ли, у нас демократия. Правда, сёстры?
Ведьмы дружно закивали, живые путы мигом спали.
– Что?! – возмутилась командирша. – Какая, к чертям, демократия? Я вам сейчас покажу плюрализм мнений.
В костлявых ее руках зародила компактная шаровая молния. Она пролетела мимо меня, словно футбольный мяч, я едва успел отодвинуться, и врезалась в грудь ближайшей астенической красотки.
– Ах так, – прищурилась та, – мало нас мужчины угнетали, порабощали и издевались, так еще собственная сестра кидается чем попало. Ну, держись.
Молнии залетали вокруг с угрожающей частотой. Запахло озоном и горелыми волосами. В свете разрывающихся электрических разрядов я увидел горящие выбоины на асфальте. Капец! Татарский Леший был прав – им просто противопоказано собираться вместе. Это похлеще ядерной войны.
– Садись, – Тимур пригласил меня внутрь машины, – тачка защищена от магического воздействия, а у этих сейчас на пути лучше не стоять.
Мы тихо сидели в авто, потягивали пиво и просто наблюдали, как пять неуёмных женщин выясняют отношения.
Когда у них сели генераторы молний, они пошли врукопашную. Клочья волос летали вокруг, воздух загустел так, что его можно было резать ножом.
Наконец, они все просто тупо выдохлись. Отвалились друг от дружки и бахнулись костлявыми задницами на асфальт.
– Ну так что, – опять предложил татарин, – по маленькой?
Никаких разногласий его предложение уже не вызвало. Албасты слаженно кивнули, и Тимур выставил им на асфальт бочонок пива.
– До утра ничего не случится, – заверил он и тронул «Киа» с места.

***
В особняке мы тут же набрали номер дяди Паши и все ему рассказали.
– Ловко, конечно, – прокомментировал он нашу историю, – но так долго продолжаться не может. Не будешь же ты, Тимур, снабжать их пивом до конца времен. В любом случае с ними надо что-то делать.
Да мы и сами это понимали. Можно выиграть день-два, но оставлять посреди крупного города рассадник магической чумы – тоже не вариант. Это же бомба замедленного действия. Пока пьяные – они безвредны, но если рванет – мало никому не покажется. Закидают электрическими шарами по самую маковку и задушат волосами.
Пока мы разбирались с албасты, Фарида уже постелила нам постели. Я устал настолько, что упал на мягкую перину, не раздеваясь. Жуткий сон, сон-узнавание, пришел ко мне, едва я закрыл глаза. Волосы. Длинные, седые патлы, что пытались задушить меня уже во второй раз. Хохочущая рожа Лихо превращалась в костлявое лицо албасты и обратно. Чудовищный хоровод из мерзкий тварей кружил вокруг меня, сжимая кольцо. А за всем этим сверху спокойно наблюдал Первенец. Он водил руками, словно управлял марионетками. Да они и были в его руках, как куклы.
Албасты игрались шаровыми молниями, Лихо крутила клюкой, как ниндзя, даже якутским призракам со своими лисами нашлось место в моем сне. Голодные животные скалили клыки и пытались добраться до живого человеческого тепла.

Я проснулся, как от будильника. Сел на кровати и помотал головой.
– Морок, – понимающе проговорил Леший, появляясь в дверях моей комнаты, – они это умеют. Издавна людям головы морочили, да в лес за собой уводили. Не со зла, а от скуки.
Я без колебаний поднялся на ноги. Этому всему надо положить конец. Поставить жирную точку и забыть. Не запятую, не многоточие и не знак вопроса. Именно точку. Этот Первенец достал меня до самых печёнок.
Свою оскароносную речь я выпалил на одном дыхании и размашистым шагом отправился собираться.
– Как? – ужаснулась Фарида. – Без завтрака?
В ее понимании пойти на войну не позавтракав – преступление похлеще смертоубийства.
– Потом, – бросил я и распахнул входную дверь.
Прохладное осеннее утро обняло меня со всех сторон. Легкий ветер игриво забрался под куртку и проверил карманы. Свежий воздух обжег легкие, а яркое солнце заставило на миг зажмуриться.
Не дожидаясь, пока Леший заведет машину, я вышел за распахнувшиеся ворота. Тимур подберет меня по дороге, а мне хотелось пройтись и подышать воздухом. Я не знаю, что задумал Первенец, какие мысли роятся в его больной голове, какое будущее он уготовил человечеству. Но знаю одно: даже самый обиженный человек не имеет права убивать другого человека.
Пусть, давно, на заре времен его предали мать с отцом, пусть те, кто дали ему жизнь, сами же и обрекли его на одинокое существование в пустыне, нет у него никакого права на убийство. И я, пока жив, буду преследовать его повсюду, чтобы дать это понять.
Такие отважные мысли наполняли мою героическую голову, когда я заметил, что вокруг меня нет ни души. Конечно, особняк Лешего находился не в центре города, а ближе к пригороду, однако и время было самое человеческое. Но ни машин, ни общественного транспорта, ни людей вокруг не наблюдалось.
– Морок, – сказал Тимур, который тихо ехал за мной следом, – они наложили морок на весь квартал. Если сейчас нас начнут убивать, никто даже не вздрогнет.
Веселенькая перспективка. Я залез в карман и пересчитал гостинцы из Якутии. Не знаю, какое впечатление произведет огромный лось, появившийся на казанской улице, но спуску тем костлявым ведьмам я давать не собирался.
– Мужчина, – окликнули меня из кустов знакомым голосом, – а я вас знаю.
– Я тебя тоже, – буркнул я в ответ, – убирайся отсюда.
– Не могу, – пожаловалась албасты, – голова болит. Чё вчера этот злыдень в пиво добавил?
Я обернулся к Тимуру и увидел, как расширились его глаза.
– Ох, и женушка, – негромко произнес он, – водки плеснула. Она у меня такая затейница.
На мгновение мне стало жаль несчастных анорексичек. На такую худобу да надраться забористым ершом – тут не только голова заболит, тут несколько суток можно в отрубе проваляться.
Одна из ведьмочек выползла из кустов. Общую некрасивость, так поразившую меня вчера, сегодня украсила легкая зелень лица. Я отшатнулся в сторону от стойкого запаха вчерашнего алкоголя.
Леший уже вышел из машины, встал рядом и сейчас с жалостью смотрел на несчастное существо, не способное не то, что убить кого-то, а и руки поднять не в силах.
– Нет,- сказал он после неглубокого раздумья, – я на это смотреть спокойно не могу. И убивать их в таком состоянии считаю ниже мужского достоинства.
Татарин нырнул на заднее сидение машины и выудил на свет очередной бочонок пива. Открутил крышку, подозрительно понюхал содержимое и удовлетворенно кивнул. Видать, чистое попалось, без спирта.
– На, держи, – произнес он, протягивая бочонок ведьме, – поправь здоровье, а потом поговорим.
Албасты радостно хрюкнула, схватила пиво и проковыляла обратно в кусты, где ее уже дожидались четыре коматозных подружки.

Примерно через полчаса, из кустов вышли все пятеро. Слегка навеселе, но смертельно опасные и удивительно добродушные.
– Сестры, – начала командирша, сверкая фиолетовым фингалом под левым глазом, – выношу на голосование следующий вопрос: вот эту отдельно взятую пару мужчин оставить в живых.
Албасты дружно загомонили, поддерживая атаманшу.
Та назидательно подняла палец, продолжая:
– Но мужчина наш враг?
– Враг! – заорали костлявые клячи.
– Хороший мужчина…
– Мертвый мужчина!
– Вперед, сестры?
– Вперё-ё-ё-ёд!
Нестройная колонна, состоящая из пяти униженных женщин, отправилась в смертоубийственное путешествие. Я, глядя на это зрелище, помотал головой.
– Эй, – закричал им вслед, – а ну вернитесь, охламонки.
Колонна застыла. Они поворачивались ко мне медленно, трезвея и злобея с каждым движением.
– Как ты нас назвал? – с опасным спокойствием спросила главная.
– Дуры, вот как! Баба-дура, волос длинен, ум короток, курица-не птица, баба – не человек, баба с возу – кобыле легче.
Я шел ва-банк, стараясь не пустить их в город. Если здесь, в квартале, никого из людей не было, то там, в центре города, было полно невинного народа, которого эти пьяные маньячки запросто засыпят электричеством.
– Да как ты смеешь? – прошипела албасты. – Да кто ты такой? Мужлан! Скотина! Мерзавец!
Они заводили сами себя. В руках у каждой уже появилось по небольшой шаровой молнии, которые они катали, как колобки из теста. Молнии росли между их пальцев, готовые вот-вот вылететь наружу по приказу хозяйки. Волосы каждой сверкали электрическими разрядами.

– Тысячи лет вы заставляли женщин прислуживать вам, стирать ваше исподнее, рожать вам детей, готовить вам еду, заниматься с вами сексом.
– Секс-то здесь причем? – попытался возразить я.
– Молчать! Тысячи лет молчаливые и обездоленные женщины вынуждены были лизать ваши сапоги для того, чтобы иметь хоть корку хлеба в день.
– Да ладно врать-то! – возмутились мы с Лешим.
– Молчать! Тысячи лет вы пользовались нашими телами и душами. Вы унижали нас, продавали в рабство, избивали и насиловали.
– Да не было такого! – вскричали мы хором, обиженные до самых глубин наших мужских душ.
– Мол…чать!
Она неожиданно запнулась. Похмельное пиво, принятое без закуски, легло на вчерашний убойный коктейль. Албасты пьянели прямо на глазах.
Ну, никогда такого не было, и вот снова – пришел я в полное негодование. Да сколько ж можно-то? Мы воевать, в конце концов, будем когда-нибудь?
Пока я внутренне бушевал, потому как не планировал застрять в Казани до новогодних праздников, ожидая, пока эти красавицы, наконец, протрезвеют, мимо меня пролетела шальная молния. Она бабахнулась в серебристый бампер, разрядилась, стекла по обводу в землю и ушла под ближайший фонарный столб, который тут же задорно загорелся.
– Фейерверк, – радостно заорали ведьмы и принялись метать молнии в машину. Те повторяли путь прошлой товарки и зажигали фонари в шахматном порядке.
Нет, конечно, тачка была защищена, но терпение Лешего тоже не безгранично. Он вдруг помрачнел, раздался в плечах и вырос махом на пару голов. Через мгновение перед нами на четырех лапах стоял настоящий дракон из восточных сказок. Он угрожающе выпускал из ноздрей струйки пара и хлестал чешуйчатым хвостом по сторонам.
– Дыр..дыркончик, – заплетающимся языком проговорила одна из ведьм, – кыкой хор…хорошенький. Как мы…мышка. Девочки, я щас умру.
– Где? Где? – загомонили эти пьянчужки.
– Ой, какая мил.. лота.
– Он потер-р-р-ялся. Бе-е-е-дненький. Это оче…оче… очевидно же.
– С собой возьмем.
– Кормить будем.
– Жил..жилетик свяжем.

Ошалевшего Тимура окружила шатающаяся и благоухающая алкоголем женская компания. Они гладили дракона по морде, щекотали ему лапы и измеряли хвост, нетрезво рассуждая, вместится ли тот под упавшее дерево, где албасты устроили лежбище. По всему выходило, что даже если не вместится, то они его туда запихают. На самый крайний случай – просто отрубят.
– Димон, они надо мной издеваются, – пожаловался ошарашенный татарин, – какая я им мышка? Сейчас покажу мышку.
Разозленный дракон аккуратно плюнул языком пламени, и тот выжег на голове одной ведьмы узкую проплешину. Я присел, ожидая взрыва очередной шаровой молнии, но албасты схватилась за испорченную прическу, села на асфальт и неожиданно горько расплакалась.
Мы все, включая дракона, непонимающе переглянулись. Потихоньку трезвеющие демонические особы окружили подругу и принялись выяснять причину плача.
– Я зак…заколку потеряла, – как белуга рыдала несчастная, – мне ее Шур…шурале подарил.
– Какую заколку, дурында? – возмутилась командирша. – Да тот Шурале в дождь воды напиться не даст, а ты говоришь – подарил.
– Да-а-а, – протянула обиженная дамочка, – а мне подарил. Он ее наш… нашел, а я потеряла. Уа-а-а-а.
Вокруг повисла непривычная тишина. Девчонки застыли, словно статуи, вырезанные сумасшедшим скульптором.
– А на мне жениться обещал, – тихо произнесла одна из ведьмочка.
– А меня на юг звал. Говорил, что у него там приличное дупло.
– А мне сказал, что если помогу Лешего прикончить, то мы всегда будем вместе.
– А меня, вообще, обещал своей заместительницей сделать.

Они говорили об одном и том же мужчине. Хитрец наплел каждой сто вёрст до небес и заручился подмогой. И сейчас эти несчастные, обманутые женщины сидели на асфальте, гладили друг дружку по головам, успокаивая, и делились между собой самым наболевшим.
– Вот паразит, – в сердцах произнес Тимур, – когда все закончится, я ему самолично руки-ноги повыдергиваю и местами поменяю.

Внезапно воздух вокруг потяжелел и налился свинцовым запахом. Очень знакомым запахом, тем самым, которым пахла камера номер «13» в якутской тюрьме. Перед удивленными албасты открылся портал, из которого на покореженный асфальт шагнула высокая кряжистая фигура.
– Вот он, мерзавец! – заорала та, которая потеряла заколку. – Сестры, хватай его!
В один миг одуревший Первенец, сдуру принявший образ Шурале, оказался окружен взбесившимися девахами. Они накинулись на врага, словно фурии, и в мгновение ока содрали с него всю одежду.
Когда Первенец очухался, то просто развел руки, и протрезвевших албасты раскидало по разным сторонам.
– Привет, племянничек, – сквозь зубы просвистел змеиный выкормыш, – вот и свиделись.
С презрением посмотрев на костлявых бесовок, он сплюнул на асфальт:
– Предупреждал меня батя, чтобы я с бабами не связывался. Все беды от них. Тьху, дуры набитые.

Разрастаясь в плечах и вырастая вверх, он подходил ко мне. Тимур в облике дракона громогласно рыкнул и, не стесняясь, обдал маньяка пламенем, как из огнемета. Тому было хоть кол на голове теши. Лишь встряхнулся, отчего раскаленные языки потухли прямо на его теле, да ответил дракону тем же, дунув огнем прямо Тимуру в морду.
Леший закричал от боли, превратился в человека и принялся кататься по асфальту, закрывая ладонями обожженное лицо.
Так, шутки кончились. Я достал из кармана обломок рога, клок волчьей шерсти и шаманьи амулеты. Первенец лишь ухмылялся, глядя на мои приготовления.
– Что, одного раза не хватило? – с издевкой спросил он.

Я украдкой бросил взгляд на Тимура, увидел, как его окружили очнувшиеся женщины и принялись оказывать первую помощь. Ну что же, пришло и наше время, далекий северный брат. Я бросил на асфальт звериные талисманы. Громадный лось поднялся прямо перед Первенцем. Исполин качнул огромной головой и бахнул копытом, отдавая приказ к битве. Вкруг него, словно из-под земли, выросли четыре волка.

– Сестры, а мы что же? – услышал я негодующий возглас. – Или опять мужчины всю славу себе заберут?
– Не бывать этому!
– Мы тоже умеем в войну!
– Мы первые!
– Мы сильные!

Не спрашивая разрешения ни у кого, командирша татарских феминисток одним неуловимым движением взметнулась на лосиную спину и пришпорила северного гостя босыми пятками. Остальные шустро запрыгнули на волков, отчего белоснежные зверюги полностью ошалели, и все пятеро направились кавалерией на изумленного Первенца. Такого поворота маньяк, наверное, не ожидал. Его же собственное оружие пошло против него.

Я полез в карман и достал шаманьи амулеты. Через пару мгновений возле меня появились четверо северных пришельцев. Они окружили нас с Тимуром и принялись бить в бубны, направляя на противника звериную армию.
Албасты на лосе смотрелась потрясающе. Волосы за спиной развевались как паруса, глаза горели жаждой отмщения. Не кому-то неизвестному и непонятному, просто одетому в штаны, а конкретному обидчику, который обещал жениться. Женская месть – страшная штука, она уничтожает города и развеивает неприятелей в пыль. Волки рвали змеиное тело на куски, а лось, подгоняемый оскорбленной фурией, добивал копытами.
С удовольствием я понял, что Первенец напуган. Впервые за все время нашего знакомства, я увидел его растерянным. Отбиваясь от фантомов, он отступал в Портал. Сил на последний рывок все равно не хватало, животные тяжело дышали, а маньяк уже одной ногой был в своей пустыне.
– Mister Govorov, wait for me, I’m here, – неожиданно услышал я позади себя.
С удивлением обернувшись, увидел, как к нам буквально прыжками несется младший брат Чака Норриса. Ну, по крайней мере, выглядел он именно так – в широкополой шляпе, потертых джинсах и ковбойских сапогах.
Канзасец прибыл раньше на сутки, чтобы успеть к самой разборке с вражиной, за которой он гонялся по всему США.
Американец влупился в строй волков изящным кувырком. На ходу сдернул с себя ремень, обмотал им правую руку и вдарил тяжелой металлической пряжкой Первенца по башке. Клянусь, мы все услышали звон и увидели искры, что посыпались у того из глаз.
У змеёныша оставались доли секунды, чтобы прорваться в Портал, но тот уже закрывался, оставляя после себя слабо мерцающую червоточину. Истекая кровью, Первенец с ненавистью взглянул на американца, повернулся, чтобы исчезнуть, как тогда, в Якутии, но треснулся лбом о воздух. Портал закрылся, оставив своего хозяина в Казани.
Не раздумывая, кровавый кошмар взмахнул руками и исчез в послеполуденном воздухе.

– Упустили, – резюмировала албасты, – сейчас заляжет на дно и начнет зализывать раны. И тогда… берегись, Казань.
– О, no, – ослепительно улыбнулся канзасец, – I did it on purpose.
– Спешиал, – тут же поправился он, переходя на русский. Я иметь к вам…talk… говор, разговор. Ко всем вам, yes.

Сзади подошел Тимур. Я с участием взглянул ему в лицо и похлопал по плечу. Не смертельно, глаза целы, а обожженная кожа заживет. Татарин подмигнул правым глазом – заживёт, не впервой.
Американец тем временем направился к прокатной машине, стоящей у обочины. Достал с заднего сидения карту и подозвал всех нас.
– Девочки, какой мужчина! – восхищенно ахнула ведьма.
– Да уж, – поддержала ее подружка, – не чета этому Шурале. Будь он неладен.

Тихо посмеиваясь про себя, я подошел к пикапу, где нас ждал канзасец. Интересно, где он тот пикап в Казани нашел?
Американец разложил на капоте карту и принялся говорить, обращаясь, в основном, ко мне.
– It`s desert, – сказал он, ткнув пальцем посреди карты, – but, нот реал пустыня. Это… не Земля.
– А что?
– It`s… место. Door, inlet. Как это будет по-русски? – ковбой умоляюще взглянул на меня.
Вход. Это вход. Вот только куда?

***

Да, особняк Тимура – не чета шаманьей избушке. Там мы бы все с таким комфортом не разместились. Удивленная Фарида взирала на нас по очереди. Обожженный супруг благоразумно спрятался за американскую спину. Разговорчивый Джеймс Бояров церемонно поцеловал руку хозяйке, улыбнулся знаменитой голливудской улыбкой и отвесил полведра комплиментов. Албасты с восхищением рассматривали обстановку, от чего заставили Фариду нервничать. А когда из-за моей спины на свет вышел ее муж, темные глаза татарки и вовсе налились тяжелым гневом. Руки в перстнях задвигались, отыскивая вокруг несуществующее оружие. Воинственная персиянка, и только. На дороге не стой – снесет к чертям.
Чтобы разрядить обстановку, я громко сказал:
– Чаю бы выпить.
Фарида тут же очнулась, обняла мужа за пояс и увела с собой на кухню. Обрабатывать ожоги и готовить чаепитие. Я шикнул на расшалившихся девчонок и обратился опять к американцу.
– Джеймс, ты считаешь, что это сработает?
– Of course, mister Govorov.
– Тимур, – крикнул я по направлению кухни, – где у тебя компьютер?
– В соседней комнате, – вместо него отозвалась Фарида, – включен, пароля нет.

Мы с ковбоем отправились к компу, напоследок погрозив албасты пальцами, чтобы сидели тихо и никуда не лезли. Странное дело, сейчас, после того, как девахи приняли в битве самое непосредственное участие, когда их обида, которую поставили на службу злу, если и не прошла, то угасла, они показались мне не такими уж и уродинами. Наверное, дядя Паша, был, как всегда, прав, когда говорил, что злость – штука материальная. Она уродует не только душу, но и тело.

Я подвигал мышкой, зажигая уютный прямоугольник монитора, и запустил скайп. Все знакомые мне Лешие имели вполне современные аппараты, мы собирались устроить пресс-конференцию.
В Якутии сейчас около 22.00, не думаю, что Пётр так рано ложится спать. В комнату зашел хозяин, которому жена обработала ожоги, и я кивком подозвал его к нам.
– Привет, паря, – услышал я голос дяди Паши, от которого на сердце сразу стало светлее.
– Москвич? – из далекой, заснеженной Якутии отозвался улыбчивый Петр. – Как дела? Как лицо, Тимур? Я видел тебя глазами лося.

Они никогда не видели друг друга. Нет, конечно, телефоны были у всех, но не было надобности в разговорах. Каждый жил в своем мире, из которого никуда не было выхода. Вот и не виделся ни один Леший друг с другом. Их всех объединила общая беда.
Джеймс делал мне отчаянные знаки, сигнализируя, что пора бы приниматься за дело, а не просто обмениваться приветами и рассказами о семьях.
– Дядя Паша, – прервал я смоленского Лешего, – тут кое-кто кое-что хочет нам рассказать.
Дядя Паша тут же посерьёзнел и замолчал. Американец выдвинулся вперед, попав в обзор камеры телефона, и, отчаянно волнуясь, принялся рассказывать. От волнения и обилия информации он постоянно сбивался на английский язык, и даже моих знаний не хватало, чтобы перевести то, что он всем нам хотел донести. Но, чудны дела твои, Господи, оказалось, что славянский Леший отлично говорит по-английски. Хобби у него такое – языки различные изучать.
Мы разом замолчали, когда американец полностью перешел на родной язык, давая дяде Паше время на разговор.

– В общем, тут дело такое… – сказал после дядя Паша.
***

Адам положил первенца на пустынный песок и заплакал. Первые человеческие слезы окропили безжизненную раскаленную пустыню. Во всем была права Ева, когда, взглянув в темные, разрезанные кровавым вертикальным зрачком, глаза сына, сказала, чтобы Адам избавился от него. Это были нечеловеческие глаза. Глаза того змея, что подсунул наивной Еве самое зрелое яблоко.
Младенец, еще не понимая, на какую судьбу, его обрекают взрослые, болтал ножками и корчил забавные рожицы. Адам вздохнул напоследок, завернулся в плащ и отправился домой, к жене. Сказать, что первый человек, рожденный женщиной, мертв.
Вскоре ребенок проголодался и начал кричать. Когда пересохшее горло перестало издавать звуки, мальчик забылся тяжелым сном, всхлипывая от обиды. Утро не принесло ни еды, ни питья. Лишь прогнало ночную прохладу и обожгло раскаленными солнечными лучами. Песок под детским тельцем разогрелся, словно печка. Младенец, набравшись сил, принялся снова звать на помощь, вкладывая в крик всю силу новорожденных лёгких.
К вечеру ближайший бархан словно раскололся надвое, и в проеме показалась треугольная змеиная голова.
Аспид подполз к ребенку, забрался тому на грудь и капнул на губы змеиным ядом, который мальчик непроизвольно слизал.
– Глупые людишки, – пришепетывая на согласных, проговорил Змей, – отнести ребенка к самому разлому.

Мальчик рос быстро. Вместо игрушек у него были кости животных, которыми питался Аспид, вместо еды – сначала змеиный яд, потом кровь тех самых животных.
– Где мы? – спросил он однажды.
– В лимбе, – ответил Змей, – в пустыне, где тебя оставили, есть разлом между мирами. Он открывается раз в четыреста лет. В день, когда тебя принесли, он открылся.

***

– Когда Господь, – продолжал дядя Паша, – свергнул с Небес восставших ангелов, Аспид, пользуясь гибким телом, смог просочиться из Преисподней в лимб и обнаружил, что раз в четыре столетия между мирами открывается разлом, через который он может проникнуть в наш мир. И угораздило же папаню принести Первенца именно в день открытия. Там его и обнаружил Змей.

Американец, радуясь, что не пришлось говорить на смеси двух языков, возбужденно поддакивал:
– Yes, yes. It`s right.
Четыреста лет назад разлом открылся в очередной раз, выпустив наружу уже не библейское пресмыкающееся, а вполне себе человеческое тело. Четыре столетия Первенец жил среди людей, изучал историю, нравы и языки. Пил, ел и спал с женщинами, наверстывая тысячи тысяч лет одинокой жизни в пустыне. Набирался опыта, знаний и сил для мести. За себя, своего змеиного опекуна и всех тех, кого Бог свергнул с Небес, отдав цветущую Землю потомкам убийцы-Каина.

– Если сейчас его не остановить, он уйдет опять в лимб и появится только через века. Мы, конечно, живем очень долго, но далеко не бессмертны. Нет никакой надежды на то, что мы дождемся его появления. А он, как оказалось, взял от своего настоящего отца самое необходимое – бессмертие.

Но самое интересное оказалось не в этом. Когда рассказ дяди Паши закончился, я не смог выговорить ни слова от изумления. Во-первых, Первенца можно запросто отыскать. По куску Кузиного поводка, что врос ему в кожу еще в Якутии, и печати индейского шамана из племени навахо, которую тот наложил на… пряжку ремня. Вот почему так торопился к нам американец. Чтобы пометить первенца, и тогда старый шаман смог бы отыскать везде, где бы тот ни прятался.
Ну, и самое важное: старый шаман – навахо может сделать так, что Лешие встретятся в месте решающей битвы. Ненадолго, лишь для того, чтобы нанести один-единственный решающий удар. Тот самый удар, после которого уже не поднимаются.

– Но… как? – удивленно спросил я. – Вам же нельзя. Вы же невыездные.
– Вот так, – ответил дядя Паша, – индейские шаманы – самые сильные из нас. Именно там в пустыне Сонора, между Калифорнией и Мексикой, находится наше родовое гнездо, где мы все и появились когда-то на свет. А дома, как известно, стены помогают. Ребята найдут путь.
– И что для этого надо? – не переставая удивляться, поинтересовался я.
– Самая малость: ты должен стать Порталом для нас.
Что?! Интересный поворот. Индейский шаман уже вычислил, где обитает Первенец. Тот залег на дно в разоренном поселке «Мостотряд-3», оставшемся со времен социализма. Там, в трущобах, среди снесенных бараков, змеиный сын зализывал раны и собирался с силами. Американец, крепко приложивший Первенца печатью по лбу, оставил на нем несмываемый след, который старый навахо прочитал, словно карту.
– Нам нужен кто-то, или что-то, объединяющее всех нас. Этот кто-то, Дима, – ты, – сочувственно произнес дядя Паша, – тебя касались все присутствующие, включая и нашего врага. Мы все оставили на тебе свои отметины. Сейчас тебя коснется американец, к которому в свою очередь прикоснулся индеец. По астральному следу навахо сможет протянуть дорожку от себя, через тебя и нас, к Первенцу. А по этой тропинке пройдем и мы с Петром. Ненадолго. Лишь на то время, пока у индейца будут силы держать дорогу.
Джеймс тут же положил мне руку на плечо.

Вон он как! Живая тропа из сумеречных следов. Готов ли я? Не знаю, но отступать, когда на тебя смотрят с немым ожиданием, было как-то… западло, что ли.
– Я готов!
– Будет больно, – предупредил дядя Паша.
Поздно. В мой мозг ворвалось сознание старого индейца. Я стал навахо. Которому было тысячи лет. Я видел рождение и падение Империй; я наблюдал, как гасли и рождались звёзды; я хоронил умерших и встречал родившихся; я погибал вместе с моими братьями, которых кавалерия США расстреливала из пулеметов, словно бизонов.
Я раскинул руки и стал Вселенной. Мое тело наполнилось светом давно умерших планет, Луна и Солнце сошлись в моем сердце одновременно. Марс и Венера делились между собой теплом и холодом.
Все тайны мироздания, вся сущность космоса стали мне известны и понятны. Я услышал голос каждого живущего на Земле человека, я стал понимать язык зверей и птиц, я клекотал по-лебединому и рычал по-волчьи.
Я был всем и ничем одновременно. Потому что, я, Дмитрий Говоров, пропал в тот же миг, когда стрела чужого сознания пронзила мне мозг. Из далекой пустыни, что располагалась на границе с Мексикой, через меня потекла чистая, астральная энергия. Она вынула меня из физической оболочки и перенесла через километры в позднюю, смоленскую осень, где в кабинете администрации поселка меня ждал дядя Паша.
Я вытянул длинный щупалец, порыскал по окрестностям и нашел спящую Гаевку. Стараясь не разбудить, погладил огненные волосы, провел по щеке невесомым сяжком и втянулся обратно.
Смоленский Леший осторожно ступил на сверкающую тропинку и отправился по ней в Казань, сокращая расстояние через астрал. А мой путь лежал дальше, в Якутию, где меня уже ожидал невысокий северянин.
Рядом с Петром стоял Федор и во все глаза смотрел на то, как посреди тайги от его избушки в неизвестность пролегла серебристая дорожка. Но Федор меня не касался, и навахо не смог обнаружить на мне его следов.

Лешие столпились в современной комнате с компьютером. Я стал Порталом, через который они пришли, я же и должен был вывести их обратно, пока индеец держал со мной контакт. И это была не моя битва, но я видел и слышал все.

Тропинка легла от дома Тимура в заброшенный барак в центре Московского района Казани. Там, в неотапливаемой квартире, в доме, приготовленном под снос, под кучей одеял дрожал от холода Первенец. Он бредил. Он звал к себе мать и отца. Того, кого он считал отцом. Того, который по образу и подобию. Аспид даже здесь схитрил. Он не признался в том, что настоящим отцом первенца стал он сам. И этим воспитал в ребенке животную ненависть к предавшим родителям.
– Как-то даже жаль его, – произнес дядя Паша.
– Да, не по-мужски убивать слабого, – поддержал Петр.
– А что делать будем? – спросил Тимур.
И тогда я заговорил голосом навахо через американца:
– Я заберу его с собой, в пустыню. Я смогу держать его под контролем.

На наших глазах тело Первенца поднялось с грязной, пропахшей потом и кровью постели, и двинулось в путь от Казани до Америки, где в пустыне сидел старый индеец, удерживая из последних сил тропинку между мирами.
Оставшейся мощи шамана хватило лишь на то, чтобы вернуть всех в дом Тимура и раскидать славянина с якутом по своим уделам.
Моя связь с космосом прервалась, и я рухнул на колени, отдуваясь и мотая головой. В один миг я из всего превратился обратно в ничто. Слабые человеческие руки, слабые ноги, сознание, которое никуда не годится. Даже мозг, которым так гордятся люди, – ничто по сравнению со всей Вселенной, которой я только что был.
Мгновенное сожаление пронзило голову, всколыхнуло сердце и ушло туда, где когда-то и родилось: на границу США и Мексики.

Тимур подошел ко мне, присел на корточки и заглянул в лицо с видимым сочувствием.
– Ну, ты как, Димон? Я о таком только слышал, никогда не испытывал. Больно, да? Сейчас чай попьем, все пройдет.
Татарин поднял меня с колен и повел из комнаты. Зрелище в гостиной заставило умилиться даже меня. Наши женщины сидели рядком на необъятном диване и делились между собой секретами. Албасты, узрев в Фариде родственную душу, охотно жаловались ей на изменщика-Шурале, который, видимо, даже слыхом о них не слыхивал. Но кому это интересно, правда?
Хозяйка дома сочувственно кивала и поддакивала.
– Ой, мальчики вернулись, – заметила нас одна из ведьмочек, – так, а когда на войну?
– Девчата, успокойтесь, – Тиму4р поднял руку в примиряющем жесте, – война уже кончилась. Миру мир.
– Вот так всегда, – насупились албасты, – опять эти мужчины все лавры себе заберут, а нас пошлют на кухню готовить плов. А мы-то здесь причем?
Фарида грациозно поднялась с дивана и огладила себя по бокам.
– Не переживайте, мои хорошие, – низким грудным голосом произнесла она, – мужчины не виноваты. Они всего лишь делали свою работу. Пора ужинать.

***

Я летел в Смоленск. Да, не в Москву, а обратно, на Смоленщину, где на пуховой перине, разметавшись в сне, спала рыжеволосая лебедь.
На пороге кабинета администрации я появился без стука.
– Леший, – начал прямо от дверей, – что хочешь со мной делай, но я без нее не уйду.
– Далеко собрался-то? – ухмыльнулся дядя Паша.
– Не знаю, насколько, но пока сможем идти – уйдем.
– Так а зачем далеко ходить-то? – деланно удивился глава поселения. – Тут вот у нас население растет, деревня восстанавливается. Мне вон даже компьютер новый купили и штатную единицу сисадмина ввели. Зарплата небольшая, но стабильная. Льготная ипотека, как переезжающему в район, а я подмогну деньжатами на собственный домик. Не хуже, чем у татарина будет. Согласен?
Я почувствовал, как лицо мое расплывается в глупой улыбке. Всё-таки мой будущий тесть самый мудрый человек на всей Земле.

***

Что-то толкнуло меня ночью под ребра, заставив подскочить. Я едва не разбудил Гаевку, что уютно примостилась у меня под боком.
Осторожно поднялся с постели, заботливо укрыв свою лебедь легким покрывалом, и отправился в кухню. Открыл холодильник, достал пакет молока и от души набулькал себе целый стакан.
Мне снился сон про то, как я был Вселенной. Мне снился голос старого навахо, долетевший до меня через время и расстояние. Отголоски прошлого.
Появится ли когда-нибудь Первенец, не знаю, но надеюсь, что это случится не при моей жизни.