Симпатичный персонаж – необходимая часть хорошего рассказа. На первый взгляд это утверждение аксиоматично. В хорошем рассказе читателю нужен персонаж, которому можно сочувствовать. Какому нибудь Кентину Дорварду – рыцарю без страха и упрека – чесному, неподкупному, не идущему на сговоры с совестью – очень легко сочувствовать. А как сочувствовать злому, трусливому или жадному человеку?
Вспоминаю один из моих любимых – рассказов Ефраима Севеллы под названием «Наследник Чингизхана». Это рассказ о еврее, который спасся в концентрационном лагере, использую косинку в глазах, как свою якобы принадлежность к татарской нации. Запомнились такие строчки.
Немецкий офицер скомандовал. «Офицеры, комиссары и евреи – три шага вперед».
Я должен был сделать девять шагов вперед, потому, что я был и офицером, и комиссаром и евреем. Но я не сделал ни одного.
Интересно следить за тем, как этот человек выкручивался из сложной ситуации и смог остаться в живых. Мне это было особенно памятно, потому, что отец тоже провел пять лет в концентрационном лагере, выдавая себя за армянина.
С другой стороны, вспоминаю рассказ одного египетского автора. Он о попавшем в сложную ситуацию нечистоплотном в делах человеке, который правдами и неправдами выбирался из этой ситуации. И, несмотря на его «победу» в конце рассказа, осадок остался неприятный. В чем здесь дело – непонятно. Но скорее всего именно в симпатичности или несимпатичности главного героя.
И таких примеров достаточно.
Взять, например, рассказ Алексея Толстого «Гадюка». Там описывается девушка, индоктринированная революционными идеями, которая не смогла найти себя после окончания Гражданской Войны, в стране, где стали доминировать управленцы. Её прямой и, до бескомпромиссности честный, характер привлекает и нравится, и даже когда она в конце рассказа совершает убийство, и как читатель я был на её стороне.
Но вот я пытаюсь применить объявленный выше постулат к еще одному полюбившемуся мне рассказу – «Короткая счастливая жизнь Фрэнсиса Макомбера» Хемингуэя, и он не очень работает. Рассказ – это раздумье о людях, которых так часто можно встретить в Америке – старых мальчиках. В рассказе интересен показом процесса взросления человека, под влиянием преодоленного страха.
В начале рассказа непонятно кто является «носителем» читательской приязни. Расчетливая и холодная «золото искательница» – жена Фрэнсиса, смелый, но холодный и циничный профессиональный охотник, или «старый мальчик» Фрэнсис, который в ужасе бежит от нападающего льва. Тем не менее рассказ читается с интересом и напряжением. И только в конце его, когда Фрэнсис смог преодолеть себя и противостоять своему страху, у читателя появляется к нему симпатия.
Если разобраться в биологической природе сопереживания, как это сделал в одном из своих романов Виктор Пелеев, то это – ни что иное, как движение электрических зарядов по синапсам. И в целом, такое движение может быть достигнуто не только присутствием в рассказе симпатичного персонажа.
В голову приходит юмористический рассказ. Например, запомнился рассказ Зощенко о том, как юноша привел девушку в кафе, а потом пытался вернуть полу съеденное ей пирожное. Или рассказ Чехова «Злоумышленник», где крестьянин отвинчивал железнодорожные болты, чтобы использовать их как грузила для рыбной ловли. Или это – образ Птибурдукова из Золотого Теленка, говорящего об обыденных вещах шестистопным ямбом. Здесь читатель сопереживает не с персонажем, а с ситуацией, в которую тот попадает.
Есть и другие рассказы, где читательский интерес побуждается не конкретным персонажем, а описываемой ситуацией.
Таких рассказов много у Чапека. Например, рассказ под названием «Ромео и Джульетта», где Чапек переворачивает шекспировскую пьесу с ног на голову, или рассказ «Поэт», где преступление раскрывается, в соответствии со стихотворением, написанным впечатлительным поэтом, когда он оказывается свидетелем наезда.
Говоря о повествовании в широком смысле слова, оно может не передаваться только написанным на бумаге словом, но и кистью на полотне. Например, картина Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
или картина Гойи – «Расстрел повстанцев».
В таких случаях, сопереживание тоже нельзя свести к одному конкретному персонажу. Оно рождается из концептуального осмысления происходящего.
Рассказ может быть представлен даже путем языка математики. В этом случае «читатель» восхищается изяществом решения. Таких примеров тоже много. Один наиболее наглядных – это случай, произошедший в восемнадцатом веке с учителем математики, когда тот велел ученикам первого класса сложить все номера от одного до ста. Он думал, что такое упражнение займет весь урок, и был удивлен, когда один из его семилетних учеников по фамилии Гаусс принес ему правильный ответ через пять минут. Еще более он удивился, когда мальчик показал ему, как он добился правильного ответа.
Маленький Гаусс расположил числа двух рядов один под другим.
Потом он сложил цифры верхнего и нижнего ряда друг с другом, 0+100 = 100, 1 + 99 = 100, 2 + 98 = 100 и так далее. И того – 101 сумма по сто каждая. А значит 101*100 = 10100. Но так как мы сложили два ряда, то для получения ответа нужно разделить это номер на два. 10100/2 = 5050. Элегантно!
В заключении хочу сказать, что, на мой взгляд, в рассказе не обязательно иметь симпатичного героя. Но если его нет, то писателю нужно заставить читательские нейроны двигаться каким-то другим способом.
Согласна. В двадцатом веке оформился и так называемый “антигерой” – такой персонаж, который не должен вызывать ни капли сочувствия. Например, Алекс в “Заводном апельсине”. А ведь вызывает у некоторых!) Или в классике, тот же князь Мышкин или Ставрогин у Достоевского – неоднозначны как минимум, последний – шаг к антигерою. И это у многих неопытных читателей вызывает проблемы – как же, герой гадкий, мне он не нравится ,почему он главный герой?
Когда вышло “Преступление и наказание”, недоумевали некоторые, как можно убийцу делать главным героем.
Спасибо! Я уже не помню, что я здесь напмсал. Надо будет перечесть. ?
Но с ходом мысли вашего ответа – согласен. ?