Рассказ №29 Тени четвертого подъезда

Советская потрепанная пятиэтажка пялилась во двор открытым зевом четвертого подъезда и днем, и ночью, и в грозы, и в снег. На подъездной двери постоянно меняли замки, ставили то магнитные, то кодовые, но на следующий день они уже не работали, а между стеной и дверью оказывался кирпич. На косяке неизменно желтела записка «Прозьба не закрывать ждем врача», и было удивительно, как за все эти годы кто-то не потерял надежды дождаться.
Остальные подъезды были приличнее, более сдержанными, что ли, хотя и не без своей изюминки – в первом, например, жил местный сумасшедший, который по вторникам выходил во двор и призывал покаяться. А в третьем как-то проводили обыск: все как положено, с собакой и понятыми.
Но четвертый все равно был особенным. В нем никогда не горел свет, а под лестницами, где был вход в подвал, тьма сгущалась плотнее всего. Там как будто кто-то даже дышал, похрипывал, подвывал.
Подъезд вообще не любил тишины. В нем то утомленно, без воодушевления, скорее по привычке, звенели бутылками местные алкаши, то взрывисто хохотали ребята лет двадцати, сидя на подоконнике и куря в окно, то шелестел газетками бомж, сворачиваясь у батареи. Может быть, это потусторонее, неживое, что шебуршало внизу, внутри, в самом сердце подъезда, притягивало их, а может быть, они сами были его порождением – Ира не знала.
Но прежде чем нырнуть в темный, вечно открытый подъездный рот, она поправляла портфель, проверяла, на месте ли тетрадки, а на самом деле – набиралась смелости. А когда шагала внутрь, искала глазами белую полосу – она тянулась по самому низу стены – утыкалась в эту черту и отсчитывала тридцать семь ступеней до квартиры, не поднимая глаз. Она знала – если не смотреть, подъезд не тронет.
А он мог. Большую часть времени подъезд дремал себе тихо, свистел дырявыми рамами, всхрапывал взрывами хохота подростков. Но когда просыпался – требовал крови, жертв, милицейских сирен. Три года назад один из вечных курильщиков порезал бутылочной розочкой дядю Колю с пятого этажа. Наутро с первого по пятый лестничные площадки были заляпаны пятнами, и Ира шагала широко, сразу через две ступеньки, чтобы не касаться бурого носками ботинок. Через год на третьем загорелась квартира – глупо так, со звонка. А прошлым летом Даня с четвертого решил вылезти из окна на подъездный козырек и рамой оторвал себе палец. Потом подъезд засыпал – но ненадолго.
В то октябрьское утро Ира бежала вниз по лестнице, перепрыгивая ступеньки, как вдруг услышала тонкий звон. Как комариный писк. Как праздничное позвякивание, когда вынимают содержимое папиного сервиза.
Ира замедлила шаг. Оторвала взгляд от белой полосы. Прислушалась. Звук опять повторился – россыпь новогодних колокольчиков. Он доносился из подвала.
Ира постояла на последней ступеньке. Оглянулась. Пустынно и тихо. Шагнула к железной двери, которая прикрывала подвал. Поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть в задернутое решеткой железное окошечко. Теперь звук был гораздо громче и напоминал предупредительный звон троллейбуса.
Внутри была темнота. Концентрированная. Ира немного постояла, чтобы глаза привыкли, но так ничего разглядеть и не смогла.
Она уже хотела уходить, как вдруг увидела какое-то шевеление. Придвинулась ближе к решетке. И тут что-то черное, тонкое, крепкое, вылетело из-за решетки, обвило ей левую руку, потянуло. Из подвала уже лезли другие щупальца, тянулись к Ире, хватали за одежду. Девочка взвизгнула, рванулась что было сил к выходу из подъезда. Что-то затрещало, зашипело, но отпустило. Ира выбежала наружу.

***
Уроки закончились уже два часа назад. Ира сидела на скамейке во дворе и кончиком левого сапога давила нежную корочку льда на луже. Мутная вода прорывалась сквозь ледяные расколы, покрывала искрящуюся поверхность льда и тянула осколки внутрь, на глубину. От четвертого подъезда тянула чем-то сырым, земельным, пробуждающимся.
– Привет.
Ира оглянулась. Возле скамейки стояла девочка – по виду постарше, класс на пятый тянет. На ней была желто-фиолетовая куртка с огромными карманами, шапка с двумя радужными помпончиками и зеленые кеды с синими шнурками.
– Я тебя сегодня в школе видела, – жизнерадостно сказала она и уселась на скамейку рядом, – ты здесь живешь?
Ира настороженно кивнула.
– Я теперь тоже. На пятом. Меня, кстати, Настя зовут – бодро продолжала она – жутковато у вас там, – она кивнула на подъезд – И света никогда нет. А ты чего здесь сидишь?
– Так, – Ира пожала плечами и отвернулась.
– Я тоже люблю воздухом подышать. Но сейчас «Зачарованные» начинаются, так что я пойду.
Настя энергично поднялась и зашагала к подъезду. Ира помедлила и побежала за ней. Настя оглянулась, улыбнулась и сказала:
– А ты «Зачарованных» любишь?
Ира поспешно кивнула.
– Класс. Можем из школы вместе ходить. А тебе кто больше всех оттуда нравится?
Пока девочки поднимались до своих квартир, Настя громко болтала и смеялась, и подъезд будто бы затих, посветлел, уменьшился. Ира даже забыла, что нельзя отрываться от белой полосы.
Ночью ей приснилась, как она бежит по подъезду, а у лестниц отпадают ступени, рушатся прямо в черную бездну, бездна вытягивает щупальца и пытается ухватить Иру за ноги. А на лестничной площадке стоит Настя, тянет к ней руку, и синие шнурки на ее кедах светятся, разгоняя тьму.
***
Через неделю они поднимались до квартир и обсуждали директрису – как всегда, в основном обсуждала Настя. Ира хихикала и прислушивалась, не проснется ли подъезд, не появится ли тот предупредительный звон. Поэтому она пропустила тот момент, когда Настя остановилась, и чуть не врезалась ей в спину.
На верхней ступеньке лестницы стоял, перегородив проход, дядя Толя – один из вечных подъездных обитателей. От него несло едким, грустным, бутылочным. Мама говорила, что дядя Толя – «человек трагической судьбы», что его нужно жалеть, а не осуждать. Но Ира не была уверена, что человек. Иногда у него был такой взгляд, как будто его глаза совсем затопило то черное, что шебуршало в подвале. Как будто подъезд его совсем выпил.
– Ты чего тут ходишь, орешь? – как-то безразлично, по инерции сказал он Насте.
– Я не ору, – невозмутимо пояснила Настя – Это у меня голос такой. Тем-пер-га-мент-ный.
Ира потянула ее за руку, но Настя смотрела прямо на дядю Толю, открыто, даже вызывающе.
Левая сторона лица дяди Толи как-то вся разом дернулась, задрожала.
– Поумничай еще тут мне! Понаразвелось шпаны всякой, по чужим подъездом шляться.
– Почему по чужим? Я здесь живу вообще-то, – авторитетно сказала Настя, – Ира подтвердит.
Дядя Толя повернулся к Ире. У него было желтое, как картонка, лицо. А взгляд – темный, жуткий, как та подъездная стынь, что шебуршала внизу. Будто сам подъезд смотрел на Иру – выедающе, тяжко.
Ира молчала.
Дядя Толя хмыкнул, схватил Настю за плечо и потащил вниз. Настя взвизгнула, брыкнулась, попробовала отпихнуть его. Тогда дядя Толя шлепнул ее по лицу – несильно, без размаха, но на серые ступеньки все равно закапало бурым. Ира завороженно смотрела, как на зеленых кедах с синими шнурками появляются красные пятна.
– А ты чего уставилась? Тоже хочешь? – просвистело из дяди Толи.
И Ира нашарила глазами белую полосу, скользящую вверх, застучала сапогами до своей квартиры. Захлопнула дверь, прислонилась к стенке. Дошла до телефона, подняла трубку, прислушалась к верещащим пискам внутри. Просунула палец в кругляш телефонного диска – в тот, где была цифра ноль.
Постояла. Положила трубку.
Подошла к двери и выглянула в глазок. Подъезд угрожающе помаргивал чудом невыкрученными лампами, кровожадно урчал ветряными порывами. Его постепенно заволакивало черное, густое. Черные щупальца свивались и развивались над бетонным полом лестничной площадки. А рванули к Ириной двери, прямо к глазку.
Ира отпрянула, накинула на дверь цепочку. Пятясь, прошла коридор до комнаты, закрыла дверь. Постояла. Потом легла на диван, лицом к его спинке, укрылась пледом с головой и представила овечек, которых нужно считать перед сном. Они толкались в очереди перед белым забором, разбегались в стороны, а прыгать все никак не хотели.
***
Через пятнадцать лет сменился и подъезд, и дом, и город. Теперь Ирина жила в стройной высотке, которая красовалась сверкающими, застекленными до пола балконами, белоснежными оконными рамами. В подъезде стояли цветы, висели зеркала для селфи, а между этажами бесшумно скользили два лифта – грузовой и пассажирский. Двор пестрел горками, песочницами, машинками на пружинах. К нему петляла заасфальтированная дорожка для пешеходов, размеченная белым.
По этой-то дорожке Ирина возвращалась домой после работы. Она уже почти добралась до железного забора, не дающего чужакам просочиться в пластиково-цветущий мир двора, когда заметила непривычное. Возле тропинки чернело что-то большое. Кто-то лежал на обочине спиной к проходящим. «Пьяный, что ли, – подумала Ирина, – Вроде район приличный». Сделала еще шаг. И увидела на нем зеленые кеды с синими шнурками.
Фонарь горел неровно, то ярче, то слабее. Недавно прошел дождь, и от газона тянуло сырым, земельным. Где-то вдалеке проехал трамвай, рассыпался предупредительным звоном. Ирина замерла. Внутри будто натянули растяжку.
Сзади застучали каблуки. Ирина отвернулась, нашарила глазами белую полосу, ограничивающую дорожку, и заспешила домой. «Все-таки алкаши – народ вездесущий, и сюда могли просочиться», – подумала она, скользя взглядом по белой полосе и отсчитывая шаги до подъезда.