Перед ее лицом врач держал лоток. В нем сидел голый малыш и улыбался.
– Мама, я так ждал нашей встречи. А папа говорил правду, пока был жив, что ты самая красивая!
“Холодно же на железном подносе”. Она узнала эту улыбку, аккуратно взяла на руки малыша, пытаясь своим теплом согреть его.
Тельце стало мягче, будто просачиваясь между пальцами. Цвет кожи ребенка начал багроветь, и уже она держала желеобразный кровяной шар. В нем были глазные яблоки, косточки, бьющееся сердечко, пульсация которого ощущалась подушечкой мизинца.
С истошным криком она вскочила, безрезультатно освобождаясь от противнейшего желе. “Ма-ма!” – разносилось эхом по операционной. Но, чем сильнее она трясла руками, тем больше пачкалась сама, забрызгивая кровью белоснежный кафель. Солёный привкус во рту незамедлительно вызвал рвоту, сдерживать которую было уже невозможно.
– Жара на улице какая! И натощак же пришла. Переносим на завтра аборт. Положите ей на лоб мокрый бинт, – у врачей все четко.
Она чувствовала, как влажная ткань охлаждала всю голову, казалось, до мозга. Словно протрезвев, вспомнила, что упала в обморок сразу, едва зашла в отделение.
“Буду самой красивой мамой!” – решила она.
Осталось ощущение того, что автор сфальшивил. Объяснить не могу – только ощущение Как будто ты читаешь то, что точно должно тебя тронуть с неким расчетом. Бывает смотришь фильм – и понимаешь что конкретно эта самая сцена снята исключительно ради того, чтобы выдавить из тебя слезу, что для создателя на самом деле неважно то, чем она наполнена, главное – насколько трагично и душераздирающе она выглядит со стороны зрителя. И сидящие кругом школьницы ревут, а ты не испытываешь ничего кроме отторжения.