Рассказ №13. Варенье из черники

Весело тарахтя по ухабам и оставляя за собой длинный шлейф желтой противной пыли, серый «Ларгус» автолавки стремительной кометой вкатился в Нижние Выселки. Колька затормозил возле заброшенной автобусной остановки, выпрыгнул из кабины, добела раскаленной беспощадным июльским солнцем, и закатанным рукавом клетчатой рубахи размазал по лбу пот, перемешанный с грязью. Солидно хлопнул водительской дверцей, строго поглядел на стайку разновозрастных деревенских женщин, толпившихся со своими ведрами и кошелками в сомнительной тени обвисшей растрепанной ивы, и принялся отпирать скрипучие дверцы фургона.

– Подходите, – сказал он, вынимая из кармана грязно-белого отцовского фартука пружинный безмен и старенький калькулятор «Ситизен».

Женщины зашумели и потянулись к фургону.

– Хлеб вчерашний, – предупредил их Колька, с усилием раздвигая колченогий складной прилавок, – двенадцать буханок осталось. Белый закончился.

– Опять эти оглоеды из Верхних все расхватали?

Рослая молодуха сердито нахмурила брови под голубой косынкой.

– Я же на той неделе просила, чтоб побольше привезли. У меня ребенок годовалый, что мне его – черствой чернушкой пичкать?

– Батя приболел, а я не в курсе, временно подменяю. – Колька поежился, глядя на широкие плечи молодухи.

Торговля шла бойко. Специально подкрученным безменом Колька старательно взвешивал полные ведра, аккуратно ссыпал спелую, с сизым восковым налетом, чернику в застеленные бумагой низкие лотки, а взамен отпускал подсолнечное масло, дешевые сигареты, муку, соль, мыло и прочие необходимые в нехитром сельском быту товары. Деревенские на обвес не жаловались, понимали, что деваться некуда – в город ягоду не повезешь, дороже выйдет, да и помнется по дороге. Иногда покупатели многозначительно подмигивали, и тогда Колька, небрежно кивая, доставал из-под брезента припрятанные от лишнего нехорошего глаза бутылки водки и дешевого портвейна.

По всему выходило, что Колька вернется в поселок с хорошей прибылью. Конечно, это прибыль Валида, хозяина автолавки, но и Кольке, наверняка что-то перепадет сверх обычной платы. Валид мужик справедливый.

– Сыночек, сахар есть у тебя?

Голос у старухи был тихий, непривычно ласковый.

– Полным-полно, бабушка. Тебе песок, или рафинад?

Выцветшие серые глаза женщины задумчиво смотрели куда-то сквозь Кольку.

– Песок мне нужен. На варенье.

– Сколько?

Сухие губы зашевелились, подсчитывая.

– Пять килограммов. Или шесть? Шесть килограммов, сыночек.

Колька выдернул из глубины горячего фургона шесть шуршащих пакетов по девятьсот граммов, помог уложить в полосатую сумку с пластмассовыми ручками.

– Мне бы еще мыла пару кусочков. Банного. Масла бутылочку. И хлеба половинку.

– Хлеб не режу, – с досадой ответил Колька, доставая мыло.

– А кастрюльки нет у тебя, сыночек? Совсем у меня кастрюля худая. Вся эмаль скололась.

Ай, да Валид! Молодец, хваткий мужик. Знает, что в автолавке должно быть.

– Есть кастрюли, бабушка. Тебе какую – побольше, поменьше?

– Побольше бы, сыночек.

Колька запрыгнул в фургон, покопался у задней стенки и извлек десятилитровую эмалированную кастрюлю.

– Вот, бабуля! Самая большая. Подойдет?

Фиолетовые от засохшего черничного сока руки с желтоватыми крошащимися ногтями медленно поглаживали блестящую синюю эмаль. Ощупали вогнутое дно, гладкие, с ободком стенки.

«Как бы не перепачкала посудину» – озабоченно подумал Колька, а вслух бодро спросил:

– Ну что, берем?

– Берем-берем, сыночек, – заторопилась женщина.

Поставила кастрюлю на прилавок и полезла в карман застиранной коричневой куртки.

– Сколько с меня?

Колька пощелкал калькулятором и назвал сумму.

Сухая ладонь в фиолетовых пятнах замерла, подрагивая, над смешным детским красным кошельком, словно маленькая тропическая птичка над цветком орхидеи. Колька видел таких птичек по телевизору и всегда простодушно удивлялся чудесам природы. Крылья машут быстро-быстро, неуловимо для глаза, а птичка висит в воздухе неподвижно.

– Сыночек, а если только кастрюльку и сахар посчитать – сколько будет?

Колька, теряя терпение, потыкал пальцами в калькулятор.

Женщина медленно выложила на прилавок мыло. Поставила бутылку масла. Помедлив, положила буханку хлеба.

– Посчитай только сахар, сыночек.

Зашуршала бумажками в кошельке, ссыпала сдачу, сутулясь, подхватила сумку с пакетами сахара.

– Ничего, – сказала она, глядя мимо Кольки. – Пенсия послезавтра. А пока так. Ничего.

– Можно ягодой расплатиться, – раздраженно сказал Колька. – Я подожду.

Женщина молча покачала головой и потерянно пошла по улице куда-то к дальнему краю деревни, где в ольховом чапыжнике, в зарослях крапивы и лопухов покрякивали осторожные дикие утки. Наверное, там была болотина, или ручей.

Колька убирал в фургон остатки товара.

– Мил человек, грибочков возьмешь корзинку?

Колька оценил растрепанную бороду просившего, умильно глядевшие красноватые глаза и молча достал из-под брезента бутылку портвейна.

Красноватые глаза благодарно заблестели.

– Закусить бы… Килечки.

Банка кильки в томате стукнула о прилавок.

Бородатый остатками зубов ловко сорвал с бутылки пластмассовую пробку и, закатив глаза, приложился к высокому горлышку. Поросший седыми волосками кадык ходил вверх-вниз, словно поршень.

– Ух, – облегченно выдохнул он, ополовинив бутылку.

Колька глядел вслед уходящей женщине.

– Что у нее, семья большая? Куда ей столько варенья? – спросил он без интереса.

– У Семеновны-то? – оживился бородатый. – Никого не осталось. Муж помер давно, а четыре года назад сын утонул. Невестка в позапрошлом году снова замуж вышла, уехала, то ли в Краснодар, то ли в Красноярск. И внуков с собой забрала.

– А кому же она варенье варит? На продажу, что ли?

Бородатый, выудив из кармана складной нож, возился с банкой.

– Это, брат, смешное дело. Тут в Дюжаницах детдом. Так она детдомовским варенье возит. Бесплатно. У самой дом покосился, двор крапивой зарос, дров купить не на что. Из живности только кот приблудный, а туда же. Целыми днями за ягодой таскается, а вечерами варит.

– А в каком доме она живет? – Колька сложил прилавок, закинул его в фургон и запер двери.

– Крайний к ручью, в два окна. Не ошибешься.

Солнце скрылось за лесом, и на фоне алого неба ясно обозначились черные точеные силуэты еловых макушек. Жара спала, прохладный вечерний воздух, залетая в открытые окна, продувал кабину бойко дребезжащего «Ларгуса».

Колька, насвистывая, лихо рулил, машинально потирая обожженную крапивой ногу. На душе у него было хорошо.

«Что деньги, Сёма? Деньги – мусор», – вспомнил он слова Гоцмана из любимого сериала. –  «Так Валиду и скажу, пусть подавится»

Серый тощий кот гибкой тенью скользнул меж заросших лебедой грядок клубники, вспрыгнул на прогнившее крыльцо. В пасти кота слабо трепыхалась полузадушенная полевка.

На крыльце стояла странная, пахнущая чужим штука. Холодная, неживая, она загораживала проход в дом, и гладкие синие бока ее блестели в лунном свете.

Кот настороженно застыл, глядя на незнакомый предмет. Вдруг налетел порыв бодрящего ночного ветерка, и внутри страшной штуки что-то зашуршало. Кот отпрыгнул, испуганно шипя. Мышь выпала из его пасти в траву и, не веря своему счастью, молнией сиганула под крыльцо.

Постояв, кот осторожно подкрался и заглянул внутрь штуки. Там лежали два шуршащих пакета с чем-то белым, сыпучим. А поверх них три приятно пахнущих, завернутых в бумагу бруска и буханка хлеба. Задумчиво поцарапав бруски лапой, кот уселся на крыльцо и уставился зелеными глазами на встающую над лесом желтую луну.