Герр Штук

— Вручается золотая медаль выставки Академии художеств! Высшей награды удостаивается герр Франц фон Штук, автор полотна «Страж рая».
Небрежно опираясь на меч, глядит с полотна ангел. Ему досадно, что кто-то посмел нарушить его покой. Он веселился, на капризно сложенных губах его алое вино. Ему совершенно не хотелось отрываться от весёлого пира и идти что-то защищать, но раз уж вы пришли полюбоваться ангелом…
Нападать? На такого молодца? Да вы смеётесь? Нет сомнений, что отпор он даст любому, но разве для битвы эти точёные члены, угадывающиеся под тонкой тканью туники? Разве не хочется вам, чтобы бросил он свой пламенный меч и мощной рукой ласкал вас? Разве не хочется зарыться в его смоляные кудри? Разве не хочется целовать его темные мягкие крылья, отдаться власти этих капризных губ?
— Боже, как он похож! Писал с себя? — шепчутся дамы.
Да, юный художник писал с себя. Яркий, черноволосый, черноглазый, крепкий и рослый, он смело смотрит на собравшееся общество, словно берет свое по праву, а не удостаивается редкой чести. Он в своем праве. Он оглядывает зал, будто право его распространяется и на них, зрителей и, особенно, зрительниц. Он знает, что будет повелевать ими.
***

Картины его пышут чувственностью и раскрашены тьмой. Осмелишься или нет войти в их мрачное царство?
Вот Сфинкс. Какую загадку она таит? Взгляд ее лукаво опущен, она будто позволяет разглядеть свою царственную фигуру. Все открыто взору — тяжелая белая грудь, стройные бедра, длинные ноги, великолепный изгиб спины.
Что это за существо? Древняя царица, ожидающая своего преданного слугу или, может быть, грозного в гневе, но кроткого с ней повелителя? Или оставленная на полотне в саду рабыня, печальная жительница тайных домов, где женская плоть служит для любой забавы. Что она скажет, что сделает, подняв глаза?
Что сделаешь ты? Осмелишься ли ты насытиться этой белой плотью, присвоишь ли ты ее себе? В своем ли ты праве, человек? Вот загадка Сфинкса.
Но она не выскажет ее. Горе осмелившемуся посягнуть на вечную красоту. Царская маска вмиг слетит с нее и обнажит звериные клыки. Глубоко вопьются они в губы храбреца, заставят его скулить от боли, забыв про похоть. Черные волосы Сфинкса станут хлестать его по лицу, пока он, не обращая уже внимания на манящую тяжёлую грудь, будет хвататься за воздух судорожно сведенными от боли руками. И под стон его развернутся черные крылья вечной красоты, чтобы сбросить недостойного на раскаленный камень.
А вот Грех. Конечно, это она. Кто сказал, что Змей-искуситель был змеем, а не змеей? Женщина — вторая ошибка Бога*.
Зовёт ли она? Предостерегает ли? Реши сам. Тело ее, белое, нежное, раскрытое ровно настолько, чтобы захотелось вывести из тьмы всю, всю отдать безжалостному свету, зовет. Глаза ее, черные, лукавые, живые зовут. Голос ее, готовый вот-вот прорваться сквозь кровавую полосу губ, зовет. Осмелишься ли ты?
Тьма предостерегает. Лукавый, нежный лик сокрыт во тьме. Тяжелые вьющиеся волосы будто растворяются в ней. Гигантский змей, олицетворение порока и всем известный символ предостережения, янтарными глазами впивается в зрителя: она — моя, хочешь владеть ею — дай мне обвить вокруг твоего тела блестящие обсидиановые кольца, дай похрустеть твоими ребрами, дай вонзить в твои уста жало и одурманить ядом, дай по капле выдавить из тебя жизнь.
Как жаль, что в плату за столь прекрасное надо отдать жизнь! Какой печальный диссонанс! Будто милейший сорванец-купидон, принявшись играть на свирели, исторгает настолько чудовищную какофонию, что безобразный сатир рядом корчится от боли, не в силах скрыться от пронизывающей, злой и фальшивой мелодии.
Плата… Разве можно рассуждать о плате, стоя рядом с Юдифью и Олоферном! Острый меч блестит в руке вдовы. Она готова заплатить за жизни сограждан кровавую цену. Олоферн спокойно лежит у ног ее, насытившийся молодым гибким телом. Вот оно всё — вытянулось, напряглось, застыло, словно смертоносная сталь. Плата за жизни родных — не кровь, не голова завоевателя, брошенная к ногам толпы на площади, плата — эта решимость, рождение убийцы, стоящей над обреченным противником.
Вам не страшно? Страх — это то, чем дышат эти полотна. Страх — это «Дикая охота». Вы узнаете Вотана, мчащегося на черном скакуне. Вы узнаете его по кровавому плащу, по белому туману, покрывшему все за ним, по нечеловеческим мордам его Охоты, по устремленному к вам бегу? Что им движет? Война, голод, кровь и меч. Он не знает иного? Пожалуй, нет. Лицо его сурово и сумрачно, он смотрит на вас, он летит к вам. И бойтесь, потому что меч его остер, а взгляд безжалостен, он оставляет за собой гору обезображенного мяса, что когда-то было людьми.
Откуда он взялся, откуда началась эта безумная охота? Из самых недр Ада? А что такое Ад? Только ли огонь, муки, трещащие кости? В Аду тесно, и каждый смотрит там в более глубокую бездну, чем та, что разверзается перед ним, и пламя в ней злее. Та бездна — душа. И тела, скорчившиеся от жара и скорби, застывают в мучительном раздумье о прожитом, и счастливы те, кого терзают, кто видит рядом ухмыляющиеся, злорадствующие демонские морды, потому что стоит увидеть демона внутри, и ты никогда не станешь прежним. Такие познали Ад.
Их можно узнать по взгляду. Отчаянный, ужаснувшийся, он застывает, а сквозь него вопит застывшая душа.
Это взгляд Медузы. Белые глаза светятся на мертвенном лице. Черные змеи обвивают прекрасный лоб, тихо скользят по скулам к посиневшим губам. Она открывает их в предсмертном крике ужаса, а потом смыкает, и лицо превращается в смертоносную маску. Силы этих адских глаз хватит, чтобы обратить в камень любую жизнь.
Так смотрит Люцифер. В его глазах ужас давно сменила тоска. Он знает, что такое Ад, он создание, давшее Аду первую жизнь, первую жертву. Он сидит в мрачном оцепенении, опершись на камень. Ему не нужно заманивать к себе, привлекать, кажется, он бы многое отдал, чтобы вовсе слиться с гранитом скалы. Исчезнуть. Но память жива. И в глазах его горит заря Эдема.
***
— Присваивается дворянский титул… — Это же невозможно! Ваши картины доводят их до какой-то истерики. — Учитель говорил…
Герр Штук стоит у мольберта. Он уже не молод, но свеж. Те же черные глаза (уже не такие искрящиеся), те же черные волосы (прилизанные волосок к волоску), черная тройка, мольберт, кисть, чуть расплывшаяся фигура. Он все еще в своем праве. Праве уйти, когда пожелается, не заключая позорных сделок с сильными.
Сила — не жестокость. Красота — не сладострастие. Мягкие, светлые тона ложатся на холст. Почти позабытое ощущение покоя почти возвращается. Но в весёлых глазах нет-нет, да и мелькнет дикий огонь распаленной танцем Саломеи.
_________
* Ф. Ницше, очень чтимый Штуком.

Другие публикации автора:

Эксперимент

14.11.2021 10

Смех

24.09.2021 12

Санта Муэрте

18.07.2021 2

Автор публикации

не в сети 2 года

Анжелика-Анна

14K

Каждый пишет, как он слышит. Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит,так и пишет, не стараясь угодить...

Комментарии: 691Публикации: 25Регистрация: 15-05-2021