ИЗ ОМУТА НЕ ВЫРВАТЬСЯ . ДО И ПОСЛЕ…

ИЗ ОМУТА НЕ ВЫРВАТЬСЯ . ДО И ПОСЛЕ…

 

Он таких глаз в жизни никогда не видел. В них смотришься, а тебя будто изнутри насилует собственное воображение.

Топаз и сапфир – параллельные миры. Невыносимо.

Один – обжигает. Другой – холодит.

Омуты. Бездонные.

Они – сама смерть. Сладкая смерть. По крайней мере, для его рассудка.

И вот сейчас в этих глазах – зеркало. В них – он сам: краснеющий и потирающий шею в смущении.

Зачем он признался? Он же ничего подобного не хотел! Даже не думал! Они даже встретились лишь второй раз!

Почему он вообще произнёс «нравишься мне»?

Не сказал бы – глаза бы не СМОТРЕЛИ! Они бы не обжигали и не обещали… наказание?

За что? Зачем? Почему наказание? Николас Руссель не понимал.

Катрин Идо смотрела яростно, зло, хотя без ненависти.

– Прости, тебе неприятно? – внутри оборвалось. – Конечно, неприятно. Кому понравится признание от малознакомого парня?!..

«Боже, что я несу?!» – Николас Руссель боялся отвести взгляд. Казалось, отвернётся – огонь и лед оборвут его жизнь немедленно. Точно коса: длинным росчерком.

Поясницу скрутило судорогой. Этот удар, росчерк, размах, напор захотелось.

Омуты, если поймали, не отпускали никогда.

– Картин, скажи что-нибудь, – Николас Руссель зачем-то передвинул чашку с кофе в центр небольшого столика.

В кофейне этим утром было людно. Три совсем молоденьких парочки, офисный планктон, хмурая осунувшаяся официантка, стайка подростков лет пятнадцати – население весьма колоритное: удобное, чтобы распускать сплетни.

Но Николасу было глубоко наплевать.

Он видел только глаза, а в них – себя, алеющего и непрестанно кусающего губы. В отражении этих глаз он выглядел красиво, даже сам удивился. Однако он любовался не собой. Он впитывал злость девушки, напротив.

Катрин Идо смотрела жёстко, прямо, впивалась взглядом и въедалась в кожу.

«Потрясающе», – теперь у Русселя свело не только поясницу. Спереди тоже тянуло неприятно-приятно. До боли.

Минуты, казалось, растянулись в столетия, Катрин по-прежнему молчала.

– Картин… – «Она вообще когда-нибудь моргает?»

Гипнотический взгляд ве́ками в последний раз закрылся ровно перед его признанием.

Внезапно губы Катрин Идо чуть шевельнулись. Совсем незаметно и лишь слегка. Николасу даже показалось, что ему ПОКАЗАЛОСЬ! Хотя в воздухе между ними повисло странное:

– Насколько?

– А? – Николас Руссель по-глупому открыл рот.

Ему наверняка послышалось. Или нет?

– Насколько? – повторил эхом воздух.

«Что «насколько»?»  – в этот раз Николас ещё и вперёд качнулся, приблизился к Катрин. Сознание отказывалось верить в низкий тембр и живую «хрипотцу».

– Насколько? – Николас Руссель выдохнул вопрос. Собственный голос на том же слове повис, точно льдинка в морозном воздухе. Слух порезался. Неприятно.

Катрин Идо звучала лучше.

– Сильно? – Катрин, видимо, поняла, что у нее в этот момент сделалось совсем туго со «смыслопонимаением» и, тем более, «смысловыражением». Сжалилась – спросила по-другому.

– Сильно… – горло Николаса сломалось. Собственные звуки оно было не в состоянии производить – только эхом отражать.

– Давно? – сапфировый глаз чуть прищурился. Топаз утянул глубже.

– Давно… – мужчина, наверное, улыбнулся. Он не понял.

– Хочешь? – магнитный эффект невозможных глаз Катрин расширился. Теперь их повеление (а иначе как полученный приказ подчиниться собственное состояние Николас Руссель не понимал) усилилось медленной ухмылкой, почти оскалом.

«Опасная, божественно-прекрасная, невыносимая!» – Он стиснул собственное колено под столом. Обожгло болью почему-то промежность.

– Хочу… – вырвалось стоном. В ушах зазвенело.

Он ошибся местом? Даже руки не слушались?

– Уважаемые клиенты, может, вам счет принести? – уставшая официантка появилась у столика с пунцово-алыми щеками. Некрасиво. На сером лице ярко-красные пятна выглядели ужасно.

– Давайте, – Катрин, не глядя, протянула чёрную пластиковую карточку. – Посчитайте ещё коктейли для мелочи.

Она медленно потянулась, придвинула к себе стакан с его уже остывшим кофе, сделала глоток.

– Для подростков? – официантка проследила движение Катрин Идо.

Николасу внезапно захотелось выколоть её глаза, чтобы не смотрела, не видела ЕГО, не облизывала взглядом кадык, не…

– Для всех, – ухмылка Катрин стала шире.

Теперь это был не оскал, а… что? Руссель потерялся в ассоциациях.

– Картин… – в паху пульсировало, в голове шумело, на языке появился привкус крови. Хотелось уйти немедленно, оказаться наедине, прижаться, почувствовать.

– Не торопитесь, – она издевательски медленно кивнула официантке, но собственный взгляд от его глаз не отвела, не отпустила.

Официантка умчалась от столика одновременно с прозвучавшим по-новому, но старым вопросом:

– Насколько?

– Сильно, – в этот раз словарный запас Николаса пустым не был.

– Давно?

– Хочу…

– Давно? – бровь Катрин  приподнялась. Теперь прищурился уже топазовый глаз. Сапфир вылил ему на голову водопад льда.

– Очень, – Николас Руссель не совсем понимал, чем разозлил в этот раз Катрин, но постарался ответить первое, что на ум пришло.

– Сколько? – напрасно он сказал новое слово. Катрин задала НОВЫЙ вопрос.

– А? – Николас с ответом, очевидно, не нашёлся.

– Сколько? – Катрин придвинулась ближе. Поставила на стол кружку с кофе. На дне остался лишь осадок.

Глухой стук керамики о дерево прозвучал набатом для его не слишком вменяемого рассудка. Зато перестало звенеть в голове, а болезненный спазм обратился плотностью и теснотой. В паху больше не болело – теперь там жглось и песком скоблилось, словно осадок от горячего кофе вылили в ширинку. Растворимый кофе Николас Руссель никогда не пил.

– Два дня, – вкус крови во рту усилился, по подбородку потекло.

Что «два дня»? О чём он говорил? Николас Руссель не понимал.

– Ваша карточка, – официантку определённо стоило бы либо отправить на выходные, либо… – Ваш заказ составил…

– Мало, – не понятно за кем фразу закончила девушка: за ним, Николасом, или же за официанткой. Дыхания лишились оба.

Только Руссель в этот момент сглотнул собственную кровь со слюной и прижал там, где было плотно и тесно, а официантка совершенно побелела, точно готова была в любой момент грохнуться в обморок.

– Пойдём, – она медленно поднялась и наконец смежила веки.

Наваждение рассеялось. К нему вернулась речь, но не способность думать:

– Куда пойдем?

– За мной. Ты же хочешь? – ухмылка-оскал превратилась в улыбку.

– Хочу, – послушно повторил Николас. Он ведь не ошибался в значении вопроса?

– Тогда следуй за мной. Рабы не могут ослушаться госпожу, – Катрин уколола его янтарно-синим.

– Да.

Ну, а чего он ожидал? Он влюбился в малознакомую женщину и почти тут же признался. Катрин определённо не была обыкновенной, а у необыкновенных свои заскоки. Хотя Николасу было плевать. Если Катрин Идо ответит на его чувства, если примет его, он готов был стать даже рабом.

Однако на его согласие и готовность Катрин вновь нахмурилась, резко остановилась:

– Послушные рабы неинтересны. Оставайся.

Разноцветные глаза на мгновение вспыхнули ярко, прижгли его и отступили. Мужчину полоснуло. Длинно и медленно. По горлу.

Язык пытался произнести послушное «да», но рассудок выпалил «нет». Если Катрин уйдёт, двухцветного мира у него больше не будет. Не будет боли, спазмов. Не будет тесно и плотно.

– Нет, – глотать собственную кровь было неприятно.

– Что «нет»? – спросил топаз. Сапфир закрылся в ухмылке.

– Не останусь, – Николас хотел стереть с подбородка мокрое, но рука не дотянулась – стукнулась о столешницу снизу, упала назад – в пах.

Он не колено сжимал? Николаса обожгло изнутри. Всё это время он… прилюдно… на глазах у многих…

– Приятно? – теперь ухмылялись ещё и губы женщины.

– Да, – Николас Руссель прочувствовал сотрясающую тело дрожь, проникся ей.

– Хочешь? – вопросы водили по кругу, точно наматывали его нервы удавкой на шее.

Николас внезапно почувствовал, как на нем защёлкивается тяжёлый карабин, а поводок в руках держала Катрин Идо.

– Хочу… – теперь уже было не важно, о чём его спрашивала Катрин, о чём он сам отвечал.

Теперь важными остались только ошейник, поводок, ухмылка сияющих глаз и медленное:

– За мной.

В машину он сел на автопилоте, или, скорее, на привязи. Хотя, если бы Катрин закрыла за собой дверь и стартанула с места сотню километров в час, Николас бы на поводке за ней побежал. И вовсе не потому, что хотел подчиниться, а потому, что ХОТЕЛ.

Всего хотел. Без разбора и выбора. Без вариаций.

Он хотел двухцветный мир. Гипнотический и жестокий. Злой.

– Я больше спрашивать не буду. Примешь? – она завела мотор. Ауди взревела.

– Приму, если станешь рассказывать, – цепной пёс тоже имеет права голоса. Хотя бы гавкать. Николас именно так себя сейчас и чувствовал.

– Истории не моё, – первые пару перекрёстков остались позади незамеченными, будто женщина включила себе «зелёный коридор».

– Мне истории не нужны, –Руссель сидел, как на иголках. В штанах тянуло и не слишком приятно хлюпало. Таким возбуждённым он себя ни разу не помнил.

– А что тебе нужно? – Катрин переключила передачу резко, будто затвор пистолета передёрнула. Ауди вырвалась вперёд в потоке машин.

– Ты? – Николас Руссель постарался ответить честно. Но что-то изменилось. В нём. В Катрин.

Когда он признавался в симпатии, видел перед собой молодую женщину. Пусть до слепоты прекрасную, но всё-таки обыкновенного человека. Сейчас же Катрин Идо казалась ему скорее богиней…

– Я не богиня, – Катрин почти цинично хмыкнулась. – И нет, мысли я твои читать не умею. Но думать надо про себя.

Николас вновь прикусил губу – напрасно. Рот немедленно наполнился новой порцией крови.

– Перестань кусать их. Хотя вид крови на твоей коже возбуждает, – Катрин откровенно издевалась.

– Твои глаза, Картин, что с ними? – Николас Руссель задал засевший в голове вопрос.

– С ними ничего, – она на мгновение обернулась, уколола взглядом. – Не нравятся?

– Нравятся.

Разве могло быть иначе? Николас неосознанно потянулся вперёд, хотел рассмотреть ближе, как раньше – в кофейне.

– Стой. Ещё не время, – Катрин выставила перед его лицом ладонь, остановила. – Но уже скоро, не переживай.

Он хотел схватить эту руку, прижать к себе, но поймал лишь воздух. Зато ауди медленно затормозила у высоких ворот фешенебельного особняка.

– Вот, вытри кровь. Не стоит ею маячить перед лицом других, – Катрин протянула ему яркий платок. Кислотно-зелёный полоснул по глазам. – Скажешь хоть слово о цвете – загрызу!

Женщина пригрозила вроде бы совершенно нестрашно. У всякого другого Николас понял бы сказанное шуткой. Однако Катрин Идо «всяким другим» не была. Взгляд Катрин отливал злостью, а поводок из нервов не отпускала. Руссель ничуть не сомневался: его в прямом смысле «загрызут», решись он высказаться…

– Не сомневайся. И хватит уже думать вслух, – Катрин щелчком заглушила машину. – Выходи.

Дом: длинные коридоры, гобеленовые портьеры, ковры на полу, а там, где не было ковров, лежала мозаичная бело-чёрная плитка.

«Антураж, как из фильмов прошлых столетий…» – Николас Руссель старался осмотреться, не вышло. Поводок растягивался от силы на полтора метра.

– Остановишься – не прощу, – Катрин вновь пригрозила. Николас вновь поверил.

Дверь в просторную комнату за ними закрылась будто сама. Катрин Идо прошла глубже, зашторила высокое окно:

– Раздеваться будешь или тебя раздеть?

– Мы сейчас?.. – Николас Руссель, видимо, оставил последние мозги где-то по дороге в эту комнату. Он вдруг испугался.

В полумраке глаза Катрин Идо светились, словно самоцветы. Такие глаза просто не могут существовать!

– Мы. Сейчас, – она повторила за ним чётко. Не позволила усомниться. – И тебе лучше немедленно раздеться, если не хочешь остаться БЕЗ одежды…

Прозвучало многозначное.

– Я хочу, – Николас Руссель ответил на автомате.

– Хах, поняла тебя. Тогда не жалуйся, – ухмылка перетекла в оскал.

Женщина шагнула к нему. Николас вздрогнул. Полтора метра – это действительно мало.

Если бы Николас Руссель верил в сверхъестественное, он бы однозначно приписал Катрин какие-нибудь сверх способности. Но он не верил. Или верил?

– Твоей одежде будет плохо. Я слишком долго ждала. Точно не хочешь помочь себе? – голос Катрин прозвучал глухо.

– Ждала? – часть про одежду Николас Руссель не расслышал.

– Два года, десять дней и четыре часа, – Катрин потянула его к себе ближе за лацкан пиджака.

– А? – горло Николаса сдавило ошейником. Его там быть никак не могло, но отчего тогда стало трудно дышать?

– Ты слишком много смотришь по сторонам. Но всегда мимо, – пылающие яростью топаз и сапфир оказались прямо напротив.

– Мимо? – он сегодня соображал совсем плохо.

– Не помнишь ведь, да? – разноцветные глаза прикрылись веками. Катрин сдавленно рыкнула.

Николас Руссель почувствовал боль – кожу на груди порвали чужие ногти.

– Тсс!… Не помню?

Что он должен был помнить? Юноша непонимающе моргнул. Он раньше знал Катрин Идо? Быть того не могло! Такие, как эта женщина, не забываются!

– Ясно, – по нервам полоснуло гневным. Катрин почти выплюнула краткое. – Тогда не важно. Больше всё равно не отпущу.

– Больше не отпустишь? – Николас Руссель всё ещё не понимал.

Они же встретились два дня назад на парковке у медицинской клиники. Колесо на машине Николаса оказалось пробитым…

– Колесо ты помнишь, а меня, значит, нет? – Катрин резко дёрнула, вытряхнула его из рубашки. Куда делся пиджак, Николас так не уследил.

– Это было два дня назад! – почему-то Николас чувствовал, что должен оправдаться. Однако с каждым произнесённым словом видел всё сильнее темнеющее лицо Катрин.

– АЙ! – заглушить крик не получилось. Болью резануло в паху и шее. Из глаз брызнули слёзы. – За что?

Голую спину оцарапало шерстью.

– Даже теперь не помнишь? – Катрин забралась на него сверху. Кровать спружинила мягко. – Не помнишь, как клялся не уходить?

Разноцветные глаза блестели ненатурально ярко. Омуты обратились в океаны. Катрин Идо была в бешенстве.

– Я не помню, Картин! – прозвучало жалобно.

– Тогда вспомни вот это! – Катрин Идо резко содрала с него штаны, но обнажённым не оставила – натянула на голову жёсткое одеяло.

Натуральная шерсть кололась и натирала, обжигала кожу, сдавливала дыхание и лишала способности внятно мыслить. Ошейник на шее затянулся сильнее. Теперь даже крика не получалось.

Николас Руссель забился. Неистово, отчаянно. Забился так, словно чувствовал скорую смерть. А Катрин напор не ослабляла. Она стискивала руки на его шее и собственным телом туже затягивала одеяло вокруг нагого тела.

Минуты-столетия обратились мгновениями. Дыхание – заполошными огнями под закрытыми веками. Боль и тяжесть в паху отразилась в сердце и ВСПЫХНУЛА.

Он вспомнил.

Вспомнил маленькую девочку, что спас на дороге. Вспомнил её благодарных родителей. Вспомнил ласковое «до встречи, братик» и ладошку, протягивающую ему леденец. Мятный вкус он не сильно любил, но ребёнок улыбался так ярко.

А потом… всё было хорошо.

Только наутро случилось больно.

Тело не слушалось, горло хрипело, болело везде. Ног своих он не чувствовал. Двое мужчин в белых халатах часто маячили за окном его палаты, но лиц он не помнил.

«Маски!» – Николас Руссель замер, перестал брыкаться и услышал тихое, почти неразличимое:

– Николас, вспомни!..

– Пусти, я помню, – Николас Руссель произнёс тихо.

Жёсткое одеяло немедленно сняли, шерсть улетела в угол комнаты.

– Николас… – глаза больше не злились. В них была тоска. Омут.

– Картин, ты ведь была там со мной всё время? – Николас Руссель попытался поднять руку. Кожу саднило. Больно.

– Была и ждала, даже когда ты ушёл, – Катрин Идо отползла от него к краю кровати, уставилась на собственные ладони. Те покраснели и явно зудели. Девушка смотрела на них невидящим взглядом.

– Ты не вернулся. Хотя и уходить не должен был. Почему же ушёл, Николас? – теперь Катрин кусала свои губы. – Я ведь делала всё так, как ты хотел. Ни разу не сказала слова против. Я ведь…

– Я не помню, как уходил, Картин, – Николас Руссель вспомнил всё, что было ДО и ПОСЛЕ, но не то, почему оставил единственного светлого человека, кого полюбил.

– Ты ушёл ночью, – Катрин тускло улыбнулась. Больше оскала на её лице не было. Больше не было злости. – Оставил мне это.

Она кивнул в угол комнаты.

«Одеяло?» – Николас Руссель посмотрел на то, что едва не лишило его жизни, и картинка сложилась.

…

Этот мир никогда не был совершенным. Даже приятным его можно было назвать с трудом. Хотя на свою жизнь Николас Руссель никогда не жаловался: неплохая внешность, достойные условия жизни. Денег хватало не только на «себя порадовать», но и на «другим показать».

Николас Руссель жил в достатке, потому привык к улыбающимся лицам вокруг. Пусть таким улыбкам он не верил, что-то святое и светлое в его жизни было всегда.

Он любит рисовать и фотографировать. Чаще всего на его картинах появлялись образы молодых пар и маленьких детей. Николас Руссель любовался искренней радостью на таких лицах. Эмоции читались ясно. Но в тот раз истинные эмоции и помыслы он не различил.

Девочка дала ему леденец не «за доброту отплатить».

Как он в тот день доехал домой, он начисто забыл. Зато теперь вспомнил поздний звонок в дверь и тонкий детский голосок, умоляющий о помощи.

– Маме плохо, братик. Помогите! – девочка плакала и звала. Стучала в его дверь.

Он открыл. После всё потемнело.

В больнице ему сообщили об ограблении и насилии. В пустую квартиру посоветовали больше не возвращаться.

Высокий худощавый врач сокрушённо качал головой над ним и ничего хорошего перебитым ногам не сулил.

Он, Николас Руссель, оказывается, пытался оказать сопротивление грабителям. Вышел один, против троих.

– Хорошо, что ещё жив остался, – хмыкал на его вопросы полицейский.

Согласно протоколу, его избитого обнаружила соседка рано утром. В крови и собственной рвоте он пролежал всю ночь.

…Растерзанное тело долго не восстанавливалось, а память стоически не желала помнить «детали», так нужные для «расследования происшествия».  В конце концов, от него отступились. Перестали мучить бесконечными вопросами. Велели сфокусироваться на выздоровлении. Николас послушался.

Руки, несмотря на содранные пальцы, слушались неплохо, карандаш в ладонь лёг сам собой. Только вот рисовать больше «маленьких и светлых», «невинных» не хотелось. Глубоко внутри занавешенными тяжёлыми шторами оказались воспоминания о случившемся. Детский голосок радостно напевал «мамочке» о том, что купит на деньги «доброго братика».

…Взгляд Николас Руссель всё чаще обращался в окно. Рисовать зелень-деревья-пейзажи ему всегда было скучно, их образы ложились на бумагу плоскими.

А потом он увидел ЕЁ. Белый халат. Маска на лице. Тёмные волосы лежат крупной волной. Улыбки или даже взгляда девушки Николас не видел, зато видел тонкий силуэт из окна своей палаты.

Девушка часто гуляла по узким дорожкам клиники, сопровождала то дряхлую старушку, то юношу с костылём, то высокого худощавого мужчину в точно таком же, как у него самого халате и маске.

– Доктор, кто та вторая, с кем вы часто гуляете во дворе? –Руссель с недавних пор боялся вопросов, но тут не выдержал.

– Картин? Она моя кузина, – глаза доктора над маской прищурились в улыбке.

–Поня-ятно, – Николас вздохнул. Объяснения оказались не слишком информативными. Их было недостаточно. Но как расспрашивать о том, кого даже ни разу не видел вблизи?

– Она же часто к вам заходит, господин Руссель. Разве вы не знакомы? – теперь в вопросе приподнялись брови доктора.

– Заходит? – он вскинул голову. Сердце в груди пропустило удар.

–М-г-м, – доктор кивнул. – Картин очень внимательна ко всем своим пациентам. Порой переживает больше, чем необходимо.

– Ко всем? – сердце в груди вновь запустилось. На пониженных частотах. – У неё много пациентов?

– Ха-ха, конечно! – доктор сдавленно рассмеялся. – Анестезиолог сопровождает каждую операцию, но Картин в основном работает со мной.

– Анестезиолог при хирурге? – Николас Руссель понятливо кивнул. Что-то такое он когда-то слышал.

Хорошие хирурги ценились на вес золота, а потому чаще всего набирали собственную команду в операционную.

– Ну, можно и так сказать, хотя Картин – вольная птица. Она часто помогает другим специалистам, – доктор прошёл к окну. – Вы ведь наверняка видели её с пареньком на костылях?

– Видел.

– Этому парнишке всего шестнадцать лет. Парень – нападающих в баскетбольной команде молодёжной национальной, а ещё заядлый скейтбордист.

– О… – Николасу внезапно стало искренне жаль парнишку. Травма ноги у него была нешуточная, судя по всему.

– Он попал под машину. Правое колено раздробило, – доктор тяжело вздохнул. – Мы его, считай, по кусочкам собирали. Но ничего, пацан выкарабкался. Правда, всякую охоту выздоравливать потерял.

Доктор обернулся к Николасу, кивнул на его собственные ноги:

– У вас ещё всё было в достаточно лёгкой форме. У паренька, получается, каша осталась после аварии.

«Мне от этого не легче», – подумал было Николас Руссель, но оборвал недобрую мысль. Их случаи сравнивать не имело смысла.

– Картин?.. – Николас Руссель нерешительно произнёс имя, глянул на доктора и продолжил, только получив его кивок, – ассистировала в наших с тем парнем операциях?

Почему-то было приятно думать, что Катрин Идо смотрела на него, пока его самого «собирали по кусочкам».

– С вами – да: Картин была в операционной. А вот с Жулем Арно она познакомилась на общем обходе, – доктор легко делился информацией. – Картин – девушка увлечённая и молодая, кроме того тоже интересуется активными видами спорта. Так что боль Жуля Арно понимала, как свою собственную. Она парнишку вечно таскает на реабилитацию, так что, думаю, скоро мы увидим результаты. Уже сейчас лечащий врач делает хорошие прогнозы по поводу колена господина Арно.

– А со мной Картин тоже будет ходить на реабилитацию? – настолько эгоистичным Николас Руссель себя не знал. Собственная ревность из-за внимания Катрин Идо к другому пациенту была непонятна. Ведь они даже не знакомы.

– Ха-ха-ха, вот уж точно не отвертитесь! – доктор заливисто рассмеялся. – Она скоро придёт к вам, так что можете спросить сами.

Они ещё о чём-то говорили и даже обсуждали Катрин Идо, но только Николас Руссель всё никак не мог взять в толк, как же это странно получалось. Катрин  к нему, оказывается «часто заходила», а он, Николас Руссель, того совершенно не помнил!

Разгадка нашлась совершенно случайно. В палату с «текущей проверкой» зашла медсестра. От напевного «Ой, простите, доктор!» Николас Руссель проснулся.

Высокая, стройная, тонкая до прозрачности, Катрин Идо стояла перед окном и очень внимательно смотрела в его спящее лицо.

– До-доброе утро, доктор. Почему не разбудили? – Николас внезапно понял, что начал заикаться.

– Осмотр будет только через час. Отдыхайте, – спокойный голос озвучил утро.

– Я уже проснулся. Наотдыхался, – Николас улыбнулся ярко и постарался не думать, как такая улыбка смотрится на ещё синеющем кровоподтёками и иссиня-бледном лице.

«Хотя опухоль вроде бы спала…»

– Хорошо. Пьер придёт к вам скоро, я скажу, что вы проснулись, – Катрин Идо прошагала к дверям.

Улыбка сползла с лица Николас, на душе стало погано. Катрин явно интересовалась им только как доктор пациентом.

Окрик «постойте!» прозвучал неожиданно даже для самого Николаса.

– Что такое? – Катрин обернулась к нему и у Николаса оборвался вдох.

Глаза Катрин Идо были разного цвета.

…

– Спасибо, Картин, что была со мной тогда, – Николас Руссель медленно приблизился к сжавшейся Катрин . – Спасибо, что не бросила.

– Я – нет, ты – да. Ты бросил, – Катрин  подняла на него хрустально-чистый взгляд.

Откровенная обида прозвучала в словах:

– Почему не разрешил помочь? Почему оставил? Мы бы справились вместе!

– Картин, справляться не с чем. Ничего не было, – Николас протянул ладонь, погладил волосы, лежащие крупной волной.

– Как это не было?! Не верю! Ты был сам не свой! Ты… Ты!!! – она задохнулась, уставила на него свои невозможные глаза.

– Я совершил ужасное, Кетти. Прости, причинил тебе боль, – он коснулся подбородка, провёл пальцами по скулам. – Мне была невыносима сама мысль о том, что я…

– Ничего. Это же был ты! И это не было достаточной причиной, чтобы оставить меня! – Катрин запальчиво вскинулась. – Я ведь говорила: «От тебя приму всё»!

– Примешь всё. Знаю, да только я был не в силах себя простить, –Руссель погладил подрагивающие губы своими.

– А сейчас? – Катрин прошептала. – Сейчас смог простить? Сейчас ты не уйдёшь?

Она даже в поцелуе не закрыла глаза – всё смотрела на него с мольбой и надеждой.

– Сейчас я тебя слишком люблю, – Николас Руссель медленно улыбнулся. – Даже больше, глубже и сильнее, чем в прошлый раз.

– …

– Я влюбился в тебя с первого взгляда два раза подряд, Кетти, пх-ах, – Николас Руссель тихонько рассмеялся. – Наверняка это судьба.

– … я любила тебя всегда, с первой минут. И не прекращала, – прозвучало откровенно обиженно.

– Знаю, – Николас Руссель поцеловал её лоб. – Прости, что забыл.

– Не прощу, если уйдёшь снова, – Катрин длинно выдохнула, расплела руки, потянулась обнять.

– Хорошо, не прощай и не отпускай больше, – он счастливо улыбнулся.

Два года назад он забыл о возлюбленной. Забыл о самом желанном и сокровенном, о самом чистом и светлом в своей жизни. А всё потому, что сам был «нечист».

…

Выздоравливал под надзором Катрин Николас быстро. Раны излечивались с поразительной скоростью. Всё благодаря взаимному чувству.

Друг другу они признались на вторую неделю «знакомства». И пусть «признание» не было пафосным или особенно романтичным, праздничный йогурт из больничной столовой показался обоим божественно вкусным, равно как и их первый поцелуй. Он пах овсяной кашей и разбавленным какао.

Выписавшись из больницы, Руссель слабо понимал, что будет делать, однако и тут ему помогла возлюбленная. Очевидно, что в разорённую квартиру Николас больше не вернулся, Катрин сама разобралась с новой арендой для них.

Квартира оказалась в элитном районе и весьма комфортной планировки. До больницы, где работала Катрин, достаточно было немного пройтись пешком. Здесь, в счастье и любовной ласке, они прожили месяц.

Николас Руссель радовался каждому дню – возлюбленная не переставала его удивлять. Настоящее сокровище, калейдоскоп талантов, она каждым своим вздохом убеждала его в своём великолепии. Танцы, скейтбординг, мотоциклы, пение – для девушки не было ничего невозможного. Катрин Идо в любое новое хобби вламывалась, как к себе домой, и с наскока покоряла одну вершину за другой. Но оказалось, что самую главную вершину, уже покорённую, она удержать не сумела.

Однажды Николас Руссель увидел маленькую девочку…

…ту самую.

В его голове что-то щёлкнуло. Кошмары пережитой ночи всплыли в памяти.

Мужчины и «мамочка» девочки развлекались с ним долго и со вкусом. Избитое тело слушалось плохо, зато болезненное возбуждение странным образом нарастало.

…

Николас Руссель за девочкой проследил.

Огромный дом-на-колёсах показался смутно знакомым. Этот трейлер он видел несколько раз на автостоянках и на трассе. Даже в своём квартале замечал пару раз.

Девочка радостно вбежала в «дом», зовя «мамочку».

Яблоки в белом пакете из супермаркета, ярко-красный резиновый мячик, да горшок с розовой геранью на окне трейлера – вот всё, что запомнил Николас Руссель и ушёл.

В тот вечер он напился практически до беспамятства. Ненависть скручивала внутренности в тугой комок, но глаза жгли вовсе не злобные слёзы.

…

Вернулся Николас Руссель к дому-на-колёсах по непонятным даже для самого себя причинам. Что хотел сделать? Зачем вновь появился здесь? Почему сразу не позвонил в полицию? Николас, спроси кто, не ответил бы. Мыслей в голове не было ни одной. Желаний – слишком много, чтобы реализовывать хотя бы одно из них.

Однако ночь в тупике зелёной улочки забыла о покое. Она полыхала яркими красками. Трейлер со всех сторон облизывали языки пламени. Повсюду валялись осколки выбитого стекла. Металлическая дверь в фургон странным образом заплыла, будто именно и только её старались оплавить с особым усердием. И только яркий мячик остался лежать на прежнем месте.

Люди вокруг суетились, но не кричали. Беспокойный шёпот проходил по рядам:

– Баллон с газом?

– Вряд ли. Я слышала крики…

Николас Руссель наблюдать не стал. Развернулся и зашагал прочь, но не прошёл мимо небольшой коробочки с мелкий розовый цветочек. Мятных леденцов в коробке было всего два. Остальные – ярко-оранжевого цвета.

Николас Руссель взял только мятные. Вкус был знаком.

…

Дорога домой показалась ему пересыпанной углями. Приветливый свет в окне – огнём пожара.

Катрин встретила его нахмуренными бровями и беспокойным взглядом. Она что-то говорила, о чём-то спрашивала, но Николас не слышал и не помнил. Всё, что помнил – это адский зуд во всем теле и резкие, грубые движения.

Катрин вырывалась, лягалась и умоляла его прекратить. Она стёсывала пальцы в кровь о шерстяное одеяло и отталкивала. А он наслаждался видом крови на бледной коже. Он прижимал и не отпускал, изливался глубоко внутри и только ладонью чуть придерживал рот, чтобы пленница не кричала.

Когда-то кричал сам Николас Руссель. Сейчас – Катрин Идо. В его руках. Хотя в отличие от него самого, Катрин была сильной. Поджарое тело горело энергией. Удержать было сложно. Тем более, Катрин совершенно искусала ему ладонь.

Однако мозг не слышит, когда плачет сердце. Рассудок не понимает, когда сознание отключается. Он не помнил настоящего – над ним довлело пережитое.

Растерзанная плоть кровоточила, но тренированное тело Катрин не сдавалось.

Руссель не помнил, как бил наотмашь. Ладонь горела.

Он не знал, как держал. Шерстяное одеяло обжигало кожу.

Катрин перестала сопротивляться на третьем подходе.

Поразительные глаза больше не смотрели, губы – не умоляли сжалиться.

…

Николас Руссель не помнил, как ушёл прочь, как не помнил и следующих двух дней.

Он проснулся внезапно. Без причины.

Когда-то разорённая, сейчас квартира выглядела вполне опрятно, только пусто. Совершенно пусто.

Николас Руссель больше не помнил произошедшего с ним в этой квартире.

Николас Руссель больше не помнил случившегося после.

…

– Николас, дай мне слово, что не уйдёшь! Пообещай, – Катрин мелко целовала его губы, стискивала ладони.

– Разве же такой я тебе нужен, Катрин? – он стоически пытался сдержаться, не завалить навзничь нежную и светлую, самую любимую из всех. Касаться ее было страшно, чувствовать ласковые прикосновения – тоже.

– Нужен. Нужен! Не сомневайся! – Катрин прижалась к нему всем телом, выдохнула в самое ухо. – Любого тебя я приму. Хочешь – бей, но лучше ласкай!

– Не ударю больше никогда, а если подниму руку, убей меня, – Николас Руссель тяжело выдохнул.

Вина тяжёлым грузом лежала на его сердце. Он причинил боль невинной. Он разломал самое драгоценное.

– Ты не разломал меня! Не выдумывай, – Катрин внезапно отстранилась, заглянул в глаза. – Я не настолько слаба, а ты не настолько силён, чтобы сломать меня, понял?!

– Кетти…

– Сейчас мы вместе и больше не расстанемся! Услышал меня, Николас?! – Катрин вновь смотрела на него своим гипнотическим взглядом.

Внезапно Николасу стало смешно:

– Ты обещала меня «загрызть», Кетти, пх-ах.

– Не сомневайся, так и сделаю! – Катрин Идо пихнула его, уронила на спину. – И буду кусать до тех пор, пока на каждом кусочке твоего тела не появится моя отметина!

– Ха-ха-ха, я не против, – Николас протянул любимой руки.

– Не радуйся особенно, эти шрамы я тебе лечить не буду! – Катрин вновь забралась на него сверху.

– ЭТИ шрамы не лечи, пожалуйста, – Николас Руссель притянул её ближе, почти коснулся поцелуем. – Хочу их видеть на теле всегда.

– Тогда после не жалуйся! – в этот раз угроза у Катрин Идо страшной не вышла. Хотя Николас поверил её всё равно.

Поцелуй у них вышел немного неловким и больше смазанным, чем глубоким. Ласковыми прикосновения тоже не получились. Они оба – и Николас Руссель, и Катрин Идо – за истекшие два года будто разучились нежности. Ладони скользили по телам друг друга беспорядочно. Зато оба знали, чего хотели. Они хотели просто чувствовать друг друга.

– Картин, хочешь меня? – Николас Руссель гладил спину возлюбленной, целовал везде, где мог дотянуться.

Чувствовать под руками и губами тело ДВАЖДЫ любимой женщины было великолепно!

Катрин откликалась на каждую его ласку, тихонько постанывала и не отставала ни на шаг, а то и предупреждала его собственные движения.

– Хочу тебя, – Катрин Идо впилась в его рот поцелуем, выпила судорожный вздох. – Хочу в себе.

Нежная рука проследила неровную линию по его груди, задела свежую царапину, скользнула ниже, к животу и паху. Недавно опавшее напряжение вернулось с удвоенной энергией, растеклось по телу болезненным удовольствием.

– Давай?.. – Николас Руссель даже не предполагал, что может настолько желать кого-то. Но именно эту девушку, возлюбленную, он боялся касаться. Он мог вновь причинить боль и не понимал, как остановить себя, повторись худшее.

Николас себе больше не доверял.

– Я поняла, – она притиснулась к нему, а после легко соскользнула с кровати.

– Картин? – Николас Руссель немедленно вскочил. – Ты уходишь?

Внутри оборвалось.

– Не уходи… Прости, я не хотел тебя обидеть. Я просто… просто не знаю, как тебя касаться. Я ведь…

– Пх-ах, что за паника, Николас? Я никуда не ухожу, – крайне довольная собой Катрин вернулась к кровати. Полностью обнажённая. С небольшим белым тюбиком в одной руке и длинной шелковой тесьмой – в другой.

– А? – Николас Руссель непонимающе моргнул. – Это зачем?

– Выбирай, – Катрин Идо поставила ногу на кровать, чуть подпрыгнул, а после широко шагнула, зажала между ступней талию любовника.

Николас Руссель смотрел наверх и не помнил, откуда вообще в лёгких берётся воздух для дыхания. Распалённая, возбуждённая Катрин стояла над ним и с коварной улыбкой смотрела своими топазово-сапфировыми глазами.

– Выбирать? – Николас Руссель потянулся наверх, огладил преступно длинные ноги девушки.

Такая простая ласка – а у него зубы свело от желания губами и языком повторить движение рук.

– Ты всегда была очень чувствительной, Кетти, – Николас приник губами к колену девушки.

– Опять думаешь вслух? Откуда у тебя эта привычка взялась? – Катрин сдавленно охнула, но ласку выдержала.

– Если мои мысли о тебе, я не хочу о них молчать, – теперь и вторая коленка оказалась обласканной, а язык всё продолжал выводить узоры на бледной коже.

– Хорошо. Так лучше, – у нее сорвалось дыхание. – Так что же ты выбрал?

– Я всегда выберу тебя, – Николас целовал любимые бёдра. Ладони скользнули вверх, к животу, и вниз, через пах к бёдрам.

Катрин Идо задушено застонала.

– Не сдерживайся, – Николас Руссель придвинулся ближе. Он так давно не касался этой кожи. Так давно не чувствовал этого жара.

Самая изумительная из всех, самая невозможная любовница! Николас Руссель не помнил своих предыдущих и не желал иметь будущих. Ему была нужна только одна-единственная – настоящая, нынешняя.

– Для меня всегда существовала только ты, – он прикусывал кожу и сразу же зализывал место укуса. Губы смыкались, причмокивая.

Было так радостно чувствовать любимую, так сладостно дарить ей удовольствие, что Николас Руссель совершенно забылся.

– … м-м-м… подожди, – Катрин Идо била крупная дрожь. – Меня ноги не держат… ах…

– Картин… моя Картин… – Николас Руссель сделал вид, что не услышал. Ее руки продолжали лишь вскользь касаться напряжённого члена, а тот исходил смазкой.

– Николас… я упаду… ах!… МММ! – она уже не постанывала – вскрикивала. Каждый раз, когда руки любовника касались её, из горла вырывался хриплый крик.

– Падай, Кетти… Я тебя поймаю, – Николас Руссель нарочито медленно поводил руками. Нежное тело под его пальцами плавилось.

– М-м-м-м!… – Катрин держалась из последний сил, стояла ровно до тех пор, когда язык Николаса не коснулся чувствительной стороны бедра.

Николас Руссель поцелуем лишь слегка задел кожу у самого паха девушки, дыханием согрел подрагивающую плоть. Этого оказалось достаточно. Катрин крупно вздрогнула, выгнулась дугой, вскинула голову в задушенном крике и упала.

Николас успел подхватить ослабшее тело в последний момент. Девушка содрогнулась в удовольствии.

Картин обиженно простонала:

– Я не хотела одна… м-м!..

Она облизала пересохшие губы, потянулась к нему. Николас Руссель немедленно откликнулся. В этот раз поцелуй получился правильным – глубоким и влажным, таким, от которого кровь в жилах вскипала и хмельной пеной в голову ударяла.

Катрин Идо всегда была жадной любовницей. Захочешь сказать – не получится. Задумаешь смолчать – не сумеешь. Она отсекала любые возможности для побега, даже если сбежать ты не думал.

Два года назад они были близки и любили друг друга страстно. Но то было раньше. Сейчас всё казалось, другим, новым.

Сейчас Николас Руссель и Катрин Идо больше не держали в себе боль. Каждый четко обозначил свои грани удовольствия. Одна из них – болезненная сладость!

…

– Кстати… – Катрин Идо медленной лаской касалась царапины на его груди.

«Нравится, что сама натворила? Пхах», – Николас Руссель счастливо вздохнул. Катрин всегда была такой: жаркой и страстной. Каждое дело она делала с предельной самоотдачей.

– М? что такое? – Николас Руссель накрыл ладонь любимой своей, переплёл пальцы.

Девушка посмотрела ему в глаза пронзительным и невообразимо сияющим взглядом. Теперь эти двухцветные омуты пусть и затягивали в свои сети, наказания больше не сулили:

– Прости за колесо на твоей машине…