Разжигаю, подобно Хлебникову Велимиру
костерок, рискуя спалить квартиру,
заблокировать гарью проход к сортиру,
Zениту, полиции и Nадиру.
В коммунальной прихожей, по ходу справа,
телефон не очнётся, диском оплавлен.
Лишь по стенкам от жара согнутся гвозди,
и имущество рухнет – поймать, да поздно:
шайки, веники, лыжи, коньки и велик,
что повесил надысь Ерофеев Веник.
Кто же выйдет из адовой преисподней,
а о ком некролог разместят сегодня?
Роза Марковна выйдет, в одном исподнем,
и распишет, какой я сякой, негодный!
А ещё из каморки мрачной и дальней
грянет мощный ответ, стим-панко-педальный.
Даже если истлеет рукопись кипой,
по золе с угольками промчится киборг.
Так что в общем неправ твой Воланд, Булгаков:
из огня только он всегда одинаков.
А меня из моих полутора комнат
(что по сведеньям неким Бродского помнят)
повлекут на погост, поскольку я понят
как простой террорист, а не как a poet.
Что останется мне? Из почвы Погоста
прорастать не по ТУ в немоту – по ГОСТу,
словно чучело быть, словно древний мамонт,
чтоб никто и нигде не был мной обманут,
чтобы всякий – вождю закрученных гаек
мог на плавленый диск камлать: “Разжигает!”