* * *
– Да не хочу я никакого турнира! – кричала Королева. – Кого вы собрались предложить в качестве приза? Уж не меня ли, Королевскую Мать вашу?! Придворные молча кланялись. Стража, не разобравшись толком в сиятельных воплях, горделиво поглядывала на штафирок. Льстецов и лизоблюдов била крупная дрожь, прислуга в страхе жалась друг к другу. Никто допрежь не видел коронованную власть столь разгневанной… тишина воцарилась в огромных дворцовых покоях. И всё же любимица её величества Донья-Машунья, не выдержав, проворчала:
– Скажите, какое оскорбление! Предложили, видите ли… и чё?! Лишь бы победитель зарядил нам наследника!
– У нас есть Принцесса Лёлька! – отрезала Королева. – Выдам замуж – будет вам, негодяи, опора и надежда престола…
– Нет и нет, пресветлая Королева, – вздохнула Донья. – Ты слишком молода, а королевство нуждается в крепкой руке поборника свобод и привилегий.
Королева хмыкнула: чего-чего, а свободы им предостаточно. Дров в печку бросить не допросишься! Вздохнув, она оставила придворную челядь и царственно сошла по ступеням к Логовищу Поэтов. На осенней поляне, отведённой древней традицией для Турнира, горело несколько дымных костров. Сырые сучья потрескивали, и фигурки претендентов, хлопая себя по бокам, ёжились и подпрыгивали, не в силах согреться. Королева задумчиво бродила между столбами дыма… на что ей муж-горлопан? Чем искусней они в речах, горестно думала Королева, тем меньше за этим любви. Увы, делать нечего. С тех пор, как в Королевстве запретили дуэли, странствующие поединщики стали стороной объезжать его. Некому свататься. Наконец, придворные, наскучив ожиданием, вынудили её величество выбрать мужа из числа победителей ежегодного Турнира Поэтов.
– Что ж, господа соискатели: я каждого из вас внимательно слушаю, – кротко сказала Королева. Движение на поляне мгновенно стихло. Озираясь по сторонам, поэты стали рассаживаться у костров. Невысокий лысоватый мужчина с характерным кельтским профилем согнулся, закашлявшись от дымного ветра, летящего к озеру. С сожалением поставил на землю недопитую чашу с грогом и продекламировал тонким певучим голосом:
Как ждёт в дубраве ветреная осень
Нагую зиму в сумрачном уборе –
Так жду твоих лобзаний, Королева,
Сгорая от любовной лихорадки!
Любовь впилась когтями в моё сердце,
Как коршун, разрывающий голубку.
Покоя просит запоздалый путник,
Чтоб в час глухой спастись от мрака ночи –
Так обрети приют в моих объятьях!
Нам вместе не страшна любая буря:
Скуём на пару бравое наследство,
Тем защитив и трон, и Королеву!
В лихую ночь держись за рулевого,
Чтоб избежать крушенья рокового.
Королева нагнулась к чтецу и потрепала его по рукаву с пышным кружевом:
– Ах, сэр Уильям, сэр Уильям… берегитесь суда потомков! Зло в ваших пьесах намного привлекательней ходульной морали!
И, нагнувшись к уху изумлённого трагика, добавила полушёпотом:
– Ваш Яго и Ричард Третий всегда казались мне интересней, чем слюнтяй Гамлет или солдафон Отелло… да, вот ещё: бедняжку Офелию я вам никогда не прощу! То Дездемону задушит, то Джульетту отравит. Что у вас постоянно женщины гибнут, в конце-то концов?!
Отшатнувшись в испуге, мужчина вновь припал к оловянному кубку с грогом. Выпил залпом и, махнув рукой, сел к не желавшему разгораться костру… отвернувшись, Королева заметила у соседнего круга сидевших чьё-то быстрое движение. Смуглый, подвижный, крошечный и вёрткий, как обезьяна, заросший чёрным буйным волосом соискатель любви и короны выскочил на середину и, ухарски подбоченившись, привычно ощущая на себе любопытные женские взгляды, прочёл, со вкусом оглядев фигурку королевы:
Изведав страсть, воспев полмира,
Я сотворил себе кумира:
Мой ангел, прелести твои
Подобны пенному Аи!
Гляжу, и сердце в дымке тает,
Как ножка лёгкая взлетает:
Изящна поступь, строен стан,
Я бог, вот истина простая,
Коль припаду к твоим устам.
Ты выше королевской власти!
О, наша ночь!.. Умру от страсти,
Когда на утренней заре
Застыну мухой в янтаре
Пред вами, юная богиня,
И, сердце мне испепелив,
Ты на заре меня покинешь,
Как мой бесхитростный мотив…
Королева молчала, наслаждаясь льющейся речью. Толпа зааплодировала.
Чмокнув поэта в курчавую макушку, Королева задорно молвила:
– Вы как-то похвастались, что с божьей помощью… м-м, отодрали мадам Керн. Интересно, что бы родилось в письме после встречи со мной?
И, не давая поэту опомниться, добавила на ухо:
– Чересчур проворны с амурами, мон ами… моя постель – не ипподром для бешеных скачек!
Маленькая чёрная фигурка отшатнулась с видимым негодованием, но тут же подавила смешок, после чего неторопливым шагом вернулась к чадящему огоньку. Королева хихикнула, но тут же опомнилась и перешла к сделавшему ей знак новому претенденту. Стройный и смуглый, весьма аристократичный мужчина с густыми бакенбардами поднялся на ноги, замер на секунду и сделал, прихрамывая, пару шагов навстречу Королеве. Подойдя вплотную, соискатель сделал лёгкий поклон, вперил в сиятельное лицо взгляд пронзительно-чёрных глаз, отчего королевское сердце сжалось, и произнёс чарующим голосом:
Бродя по миру слабой тенью,
Как Чайльд-Гарольд, как Вечный Жид,
С утра завидую растенью,
Что, даже вставшее, лежит.
Страстей я Ваших не нарушу:
Вы в одиночестве любви
Покоя просите в крови?
Оплачьте трепетную душу.
Я жду. Вестминстерский собор
Мою тоску вместить не в силах,
Но, Королева, я с тобой
Пребуду даже до могилы:
Там ворон, надо мной кружа,
Вонзит мне лезвие ножа…
Королева сжала чтецу холодную ладонь, о чём сразу же пожалела, и сказала, качая прелестной головкой с пышными каштановыми локонами:
– Веселуха с вами! Не то Турнир в Логовище, не то маскарад в склепе… за что вы так не любите свою Королеву, что просите её руки?
И, приблизив голову к уху мрачного романтика, добавила:
– А правда ли, что ваш излюбленный Чайлд-Гарольд был скептиком и педерастом?
– Скажете тоже: скептиком! – оскорблённо отшатнулся поэт.
Королева звонко захохотала. Тряхнув длинными локонами, певец грусти, прихрамывая, вернулся к костру. Выражение лица его почему-то приняло довольный и даже слегка мечтательный оттенок. Следующий претендент, изрядно замёрзший, но наземь так ни разу и не присевший, одет был в серые панталоны, белую накрахмаленную манишку и строгий чёрный сюртук. С лица арийского аристократа не сходила грустная, слегка взволнованная улыбка. Завидев Королеву, он обратился к ней с выраженным мекленбургским акцентом:
Возляг же ко мне, Лорелея,
В тени, где поёт соловей,
Раскрой мне объятья скорее,
Укроемся вместе в траве.
Как Рейн шаловливой волною
Свою накрывает волну,
Тебя, как волна, я укрою
И телом своим подомну.
Пусть дуб, шелестя в изголовье,
Не сбросит узорчатый кров,
Пока ты горячей любовью
Волнуешь мне жаркую кровь!
Выслушав томительный зов, Королева ответила, улыбаясь:
– Вы неизменно галантны, милый Генрих… но разве я похожа на Лорелею? Где белокурые локоны, пышные бёдра и увесистая грудь, которую немцы так любят воспевать, словно в детстве всю нацию недокармливали?
– Вы неизменно язвительны, ваше величество! – улыбнулся поэт.
Склонившись к руке Королевы, он отдал нежнейший из поцелуев. Королева со вздохом поцеловала его в лоб и огляделась по сторонам. Все, или почти все, костры уже опустели. Встревожившись, Королева подошла к самому краю поляны, где, улыбаясь и глядя в небо, лежал на спине небрежно одетый человек чуть выше среднего роста и плотного телосложения. Он был кучеряв и коренаст, являя род плебея с патрицианским прошлым. Очки поэта запотели: он смутно видел приближавшуюся фигурку, однако не сделал ни малейшего движения навстречу приближавшейся Королеве. Улыбаясь, она легко коснулась его плеча в знак приветствия. Он вопросительно улыбнулся.
– Читайте уж, раз пришли! – сказала Королева.
Она жаждала услышать этого странного человека и знала: в её душе что-то непременно отзовётся на звук его голоса… но выйдет ли он с честью из этого испытания? Ковылявшая следом, прихрамывая от усталости, Донья-Машунья невольно взглянула Королеве в лицо: и это – её герой?! Словно подброшенный звуками королевского голоса, человек, которого в обеих королевских столицах знали как Пражского Голема, рывком поднялся и сел в траве. Встал у потухшего костра, слегка покачиваясь на кривоватых крепких ногах. И, глядя в сторону, произнёс:
Я уйду в последний час заката
К ароматам скошенной травы,
Манит горизонт, зовёт куда-то,
В те края, где только я и Вы.
В чистом поле лёгкою походкой
Прогуляюсь с ветром наравне,
Чтобы осчастливить Вас находкой:
Как же Вы соскучились по мне…
Бросьте взгляд, терпя бродяжью душу,
Потреплите волосы рукой:
Обниму и навсегда нарушу
Ваш такой бестрепетный покой…
– Какая наглость… не правда ли, ваше величество? – воскликнула Донья-Машунья. – Что позволяет себе этот бродяга?!
– Помолчи! Много ты понимаешь, – сказала Королева дрогнувшим голосом. Она с силой сжала пальцы Голема, и они с минуту стояли рядом, не шевелясь. Не показывая виду, что оба прислушиваются к голосу сердца.
– В чём это?! – не унималась Донья-Машунья. – В сексе? В стихах? В мужчинах? А может, в светской учтивости?!
– В любви, – откликнулась Королева.
Так тихо, что услышали только Донья и Голем.
"Иные миры (переводы, посвящения, эссе)"
Автор публикации
