Шорты. Двадцать первый шорт-лист

Листья взрывались красочным фейерверком, когда мои ступни приземлялись на мокрую мостовую. Я бежала. Смотрела. Молилась. Я боялась, что найду маму на помойке или мертвую на земле, сбитую машиной. Эти мысли приводили в ужас, но была другая – звенящая, режущая: что если я найду маму, и она… Не узнает меня? Небо чернело, двигало толстые кучи облаков, скрипело и грохотало. Полил дождь. Я остановилась, тяжело дыша. “Все тщетно, – злой шепот в […]

Котёнок явился из ниоткуда и, выгнув дугой спинку, принялся тереться о штанину. Старик лишь бегло обронил взгляд мимо роговых очков и вернулся к чтению. Рыжик пустился водить хоровод восьмёркой, огибая полосатым хвостиком ноги пенсионера, и, не дождавшись ответного внимания, запрыгнул на скамью. Старик продолжал невозмутимо водить зрачками по тексту, даже когда беспородное тельце нагло распласталось на его широком бедре. Бабье лето подарило ясный денёк. Зажмурившись на солнышке, котёнок вскоре задремал

Он всматривался в сгущающиеся за окном сумерки и яркий оранжевый лист, который трепетал от порывов ветра, будто собираясь отправиться в путешествие. Он ждал, когда последний луч солнца скроется за горизонтом, провожая этот уютный осенний день, и вспоминая тех, кого уже не было рядом: бабушку, рассказы которой он не слушал, когда еще было время, родителей, чью заботу и опеку воспринимал как неуместное вмешательство, и жену, которая однажды просто исчезла из его

Дочка быстро укачалась на выпирающих из земли корнях и заснула. Ради них, а также ради тишины и воздуха, я и ходил в народный парк «Березовая роща». На стволах краснели пятна, отмечая прогулочную тропу. Жёлтые отмечали путь к детской площадке. А синие — будущую зимнюю лыжню. Дикий кусок леса, зажатый со всех сторон новостройками, официально парком не являлся — без «маячков» зимой можно было сбиться с пути. Да и сейчас, когда

Лидия Юрьевна преподавала социологию. Предмет, по мнению коллег, не ахти какой необходимый, но ее кормил. Студенты писали тест-допуск. Она скучала, покачивая брендовой туфелькой. Внешне. В голове решались математические головоломки, которым позавидовали бы Эйлер, Лагранж и иже с ними. «На третьем потоке… на втором… двадцать да двадцать… — Шевелились извилины, подсчитывая и распределяя денежные средства. — Поменять масло в «Камрюше», посудомойку, в ювелирке перстень с любимым сапфиром, и отпуск не за

Карандаши скользили по бумаге, вычерчивая только ей понятные линии. Бросив мимолетный взгляд на горизонт с барашками морской пены и низким осенним солнцем, она грустно вздохнула, понимая, что никогда не сможет передать своими неумелыми движениями эту невероятную красоту. Права мама, надо было идти учиться на экономический, а не тратить пол жизни, притворяясь художником. Мамы не было с ней уже несколько лет, но те слова, вдолбленные в голову с самого детства, продолжали

Несколько лет назад моя сестра умерла от рака. Единственной памятью об этом теплом, как осеннее солнце, человеке остался дневник, который она вела на протяжении долгих лет. Внешне он выглядел как обычный бежевый блокнот с кленовым листом багрового цвета, приклеенным на обложку, знак ее любимой поры года. Настал день, когда я решилась исполнить последнюю просьбу сестры – прочесть дневник. С каждой прочитанной страницей, углубляясь в ее рассуждения и мысли, описанные события,

Ветер пытался разогнать стаю жёлтых листьев. Их было слишком много. Ветер не справлялся. Ему на подмогу подоспел дождь, остервенело вбивая обнаглевших паршивцев в потрескавшийся асфальт старого парка. Вик подумал, что он и сам похож на один из этих листьев. Его надеждам так же не суждено было сбыться, как им – взлететь. В последнее время подобные мысли посещали его всё чаще. Их всех объединяло чувство обречённости. Холодное трезвое осознание не сложившейся

Она сидит на дощатом крыльце, задумавшись, греет руки о любимую кружку. Заметив меня в окне, делает знак: выходи. Накидываю куртку. Дверные петли жалобно скрипят. Она смешно морщится, говорит: – Надо смазать. Сажусь рядом, соглашаюсь: – Надо. – И дубки обрезать, – продолжает она, кивая на побитые морозом цветы. – Жалко. Почему природа такая несправедливая? Всё лето росли, готовились, а поцвели всего два дня. – Завтра обрежу, – говорю я. –