Рассказ №12 Пока идёт дождь

– Ма-а-м! Ма-а-ма-а-! – я всегда зову маму, когда просыпаюсь. Потому что однажды – мне было три или четыре года – я проснулась и сразу поняла, что дома никого нет. Тишина. Мне стало так страшно, будто я осталась в целом мире одна. Я вскочила и начала искать маму. Ее и, правда, нигде не было. Что я пережила, не передать. Когда вспоминаю, к горлу подкатывает тошнота и начинается трясучка. Потом оказалось, что мама уехала рожать Дину, мою сестренку.
Вот опять меня сейчас трясёт.
– Ма-ам, ма-а-ма-а!
– Иду! – кричит мама, и я слышу ее шаги. Всё, трясучка проходит – мама дома. Когда она входит, я уже спокойна, улыбаюсь. – Проснулась? Ну и хорошо, я сварила тебе кашку.
Мамину кашку я очень люблю. Как-то я попробовала кашу, которую мне сварил мамин муж, мой отчим – Михаил Семёнович, и это была отменная гадость. Мамина каша лучшая.
Дина родилась уже от него, от отчима. И в тот день, когда я осталась одна, он как раз и поехал с мамой в роддом. Я никогда не смогу ему этого простить. Он сначала пришел в наш дом, украл мою маму, потом увез ее и оставил меня одну, а потом они все вернулись вместе с Диной. Их семья вернулась в мой дом. И вся моя жизнь разрушилась. Дина всегда была лучше меня – более любимая, более красивая, от правильного папы. Дину я потом, конечно, простила, а отчима – нет, во всех моих бедах виноват только он.
Мама открыла окно:
– Зачем ты все время его закрываешь? Кислород тебе очень полезен.
Какая же у меня красивая мама. Я ею залюбовалась. И фигура, и волосы каштановые, и глаза добрые. И заботится обо мне.
– Мам, а где Дина?
Мама устала на меня посмотрела.
– Ушла.
– Давно?
– Давно. Спускайся вниз… – мама смотрела в окно. – Дождь скоро пойдет.
Дина – доктор. Ее все время нет дома, потому что работает сразу в трех местах и еще успевает ездить по разным конференциям. Кто бы мог подумать, что из маленькой Динки получится такой хороший специалист. В общем, у нее, наверное, гены эти от Михаила Семёныча – он тоже врач, гинеколог. Они так с мамой и познакомились, когда она к нему на прием пришла.
Во время войны Михаил Семёныч принимал роды, прям чуть ли не на передовой. Оказывается, женщины и там тоже рожали. Как их только туда заносило? Ну как, как… Работали санитарками, кухарками, заводили романы, а беременность редко кто вынашивал до конца. Михаил Семёныч трижды принимал такие роды – под снарядами. Вокруг бомбежка, смерть, а на руках крохотная, новая жизнь. Вот оно – где кино, сама жизнь сценарии пишет. А папка мой на войне погиб. Видишь, как? Папка погиб, а кто-то родился. Ради него и погиб, получается. Будет этот кто-то лучше, чем мой папка? Но это неважно, для жизни важно, чтоб просто рождались новые дети.
Папку я совсем не помню. Только руки его помню, они меня держат высоко под потолком, и мне страшно и радостно одновременно. Сколько мне было – год? Два? И всё, не помню ничего. Только фотография осталась. Она всегда в моей шкатулочке с драгоценностями. Там, где ракушка их Светлогорска, папина фотография и мамин кружевной носовой платочек. Динка пририсовала папе усы, я ее здорово тогда побила, клок волос вырвала – пусть своему папке усы пририсовывает, а моего не тронь! Я потом пыталась их стереть и получилось еще хуже – всё только испортила. В результате на фотографии от папы осталось мало. Поэтому и лица мне его не вспомнить.
Я опять заплакала.
– Ну ты чего? Чего плачешь, а? – мама присела рядом, гладит меня по руке.
– Динка фотографию папину испортила. Мамочка, зачем ты ее родила?! Зачем?!
Мама встала, залезла в тумбочку и вытащила фотографию папы.
– Эта? Эта фотография? Мы ведь ее отреставрировали, забыла?
Эта, да! Ах, вот он, мой папка какой, оказывается, я и забыла. Я глажу фотографию, целую ее и плачу. Я скучаю по папе.
– Мам, а ты по папке моему скучаешь?
Мама уже собиралась уходить из комнаты, оборачивается, чуть задумывается:
– Скучаю, конечно. Пойдем завтракать.
За окном идет дождь. Он так тоскливо перебирает по металлическому отливу, что сердце плачет вместе со мной. Когда идет дождь, быстро бежит время. Как же бежит время! Вот смотрю на себя в зеркало и вижу незнакомую женщину. Откуда она взялась, не пойму.
– Иди завтракать, мам!
А это моя дочка, Сонечка. Она иногда приезжает меня навещать. Кстати, она делает кашу точно, как моя мама. А я так и не научилась.
Я спускаюсь на первый этаж и иду на кухню. Мы живем на даче, потому что у Сонечки астма, и в это время года ей лучше быть за городом. Иначе приступы.
– Как твоя астма? – спрашиваю я Сонечку.
– Лучше гораздо, мамуль… Ты приняла лекарства?
– Забыла.
Сонечка идет за таблетками.
Я обычно пью кучу таблеток, от того и этого, всего не упомнишь.
– Доброе утро.
– Здравствуй, Костик.
Это муж мой – Константин, папа Сонечки. Он очень уважаемый человек в министерстве, всегда быстро завтракает и убегает на работу. Машина уже его ждет. Поэтому он завтракает очень быстро. Я уже говорила.
– Как прошла ночь, Тамара Викторовна?
– Костик, я просила – дома зови меня обычно, по имени.
– Хорошо, Тамара.
Костик быстро отхлебывает чай, кусает бутерброд и, убегая, кричит. – Сонечка, пока! Меня уже нет!
Мы с Костиком работаем вместе, в школе. Сегодня у меня выходной, четверг, поэтому я дома. Но в школе, когда мы среди коллег и учеников, муж называет меня по имени и отчеству, и я его, конечно, тоже – Константин Федорович.
Я очень люблю Костика. Мы познакомились, когда были студентами и жили в одном общежитие. Он как-то пришел к Гале – моей соседке по комнате, одногруппнице, а ее не было. Но была я. Мы посмотрели друг на друга и мне показалось, что нас завертело в воронку и унесло.
– Константин, – представился он.
– Тамара, – ответила я.
– Неожиданно, – прошептал он. – я думал, вы Афродита, богиня любви и красоты.
Шуточка так себе, конечно, но тогда мне показалось, что он такой умный, веселый, романтичный… и мне никто никогда не говорил, что я красивая. Мама была красивая, Динка очень красивая, а я так, серая мышка, и имя мне мое не нравилось. Томат какой-то. А Костик сказал «красивая»…
Не понимаю, как я оказалась у него в руках, и мы сразу стали с ним целоваться, а потом произошла любовь, и дальше свадьба. И всё это случилось мгновенно, потому что нас закрутило в воронку чувств, и мы понеслись, завертелись так быстро, что всё вокруг замелькало с бешеной скоростью, как деревья и поля за окном электрички.
Мы поженились студентами, и мне до сих пор кажется, что студентами и остались. Я совершенно не ощущаю возраста. И как его красиво зовут, правда? Константин – это так твердо, правдиво, честно. А потом прибавляется отчество – мягкое, пушистое, нежное. Федорович. И такая гармония наступает. Костик – идеальный.
В комнату вошел маленький мальчик.
– Привет! – он посмотрел на меня с некоторым страхом и взял со стола печенье.
– Это моя! Отдай, мальчик!
Мальчика я вижу в первый раз, но он мне не нравится. Смотрит исподлобья и видно, что меня не любит. Соседский, наверное. Соседские мальчишки все время нам досаждают. То в саду яблоки крадут, то бросают в окна камушки, а однажды щенка нашего увели – Жужу – и привязали к вагону грузового поезда. Мы с Динкой в последний момент его нашли. Поезд уже тронулся, Динка свесилась с вагона и, пока она отвязывала щенка, я бежала за вагоном с Жужой на руках, чтоб он не повис и не задохнулся. Эти мальчишки очень жестокие. Как-то даже уголь у нас украли – мама так плакала, нам ведь самим уголь был нужен.
Мама иногда посылает нас с Диной на железную дорогу – там однажды с рельсов сошел поезд с углем, давно ещё, до войны. Но если как следует поискать, то до сих пор можно найти несколько кусочков угля. Мы с сестренкой всегда находим.
Сестренку назвали Диной. Это так красиво, я очень ей завидую, как ее мама назвала. Меня Томой, Тамарой. Мне не нравится – томат какой-то. А Дина – это как колокольчик звенящий. Сестренка у меня под стать своему имени – звонкая, скорая, красивая, всегда быстрее меня уголь находит, всегда всем нравится.
Мальчик ушел. С моим печеньем. Ну ничего, у мамы там припрятаны еще несколько штучек, отчим с работы приносит. Она мне обязательно даст, если я буду себя хорошо вести, и если мы найдем побольше угля. Побегу-ка я за Диной. А то она найдет уголь, а я нет. Даром, что я старшая. Старшая значит старшая, спрос больше. Так мама говорит.
Я приоткрыла дверь. Дождь закончился. Солнце светит белым прозрачным светом и отражается в каждой капельке на листьях деревьев, кустов, цветов, на дороге, крыше сарая, в дождинках, которые иногда падают с ветвей. Какая сказочная весна. Я вдыхаю в себя этот ароматный последождевой воздух, провожу руками по веткам, и капли осыпаются будто я ветер. Будто не рука, а ветер прошелся по мокрым листьям. Ничего нет вкуснее воздуха после дождя.
С Костиком мы поженимся уже на этих выходных, я маме еще не написала. Мне неудобно, что она узнает о нем только после свадьбы. Но письма ходят так долго, и вряд ли они с отчимом приедут. А мы с Костиком не в силах ждать – нас закрутило, завертело, мы не можем ни дня друг без друга.
Звучит музыка – это наша с Костиком музыка, уличный рок. Откуда она несется? Может, Вадик – наш однокурсник – все-таки добыл где-то магнитофон и дает слушать девочкам? Музыка звучит то громче, то тише, я не понимаю, куда идти, и просто иду. Столько людей новых появилось в округе. Все такие нарядные, красивые, я им улыбаюсь, киваю, и они на меня смотрят тоже с удивлением. Конечно, в последнее время я очень красивая. Я сшила голубое платье с белым воротничком. Небо с облаками, говорит Костик. Но платье неважно. Когда любишь и когда тебя любят, становишься красивой. Как Афродита.
– Ко-о-стик! – зову. Костик идет навстречу с букетом гладиолусов. – Это мне? Спасибо.
Костик останавливается и протягивает мне цветы.
– Да, конечно, берите.
– Опять на «вы». Никто ж не слышит из детей…
Он кивает, улыбается и уходит. Откуда он взял гладиолусы? Это – осенние цветы. Их всегда нам дарят в школе, и первого сентября мы с Костиком приносим в нашу коммуналку, домой, охапки цветов. Ни ваз, ни банок не хватает, и мы наливаем в ванну воду и кладем цветы туда. Но наши соседи по коммуналке ругаются, что заняли ванну. Поэтому мы предлагаем им забрать цветы себе.
– Пожалуйста, берите. И вы берите. Не за что. А это вам. – Я иду и раздаю цветы соседям. Столько много новых лиц, когда они успели все сюда переехать?
Соседи, как всегда, разобрали цветы. И вся наша коммунальная квартира превращается в ботанический сад, оранжерею. И соседи сразу добреют, становятся вежливыми. Потому что когда у тебя в комнате стоят такие цветы как гладиолусы, то неудобно ругаться и говорить плохие слова. Вроде, как будто в гости к тебе зашли аристократы из королевской семьи, и всё вокруг подтягивается, распрямляется, стремится стать или хотя бы казаться благородным.
Костик недолго был учителем, его забрали в Министерство. Он быстро сделал карьеру, и теперь он важный человек. А я вот до сих пор учительницей работаю. Просто сегодня четверг, выходной, вот я и дома.
Опять звучит музыка. У Вадика хороший магнитофон, далеко слышно. Подходит электричка, я сажусь. Мне надо в город. У Сонечки обострилась астма, и надо срочно купить лекарства, успеть до семи вечера. Это лекарство продается только в одной аптеки, меня там знают и уже не требуют рецепт. Хочется спать. В электричках всегда хочется спать. Они так монотонно стучат, и так быстро бежит пейзаж за окном, деревья и поля…
– Тамара Викторовна! Вы слышите меня? Тамара? Тома, Томочка!
– Слышу, Дина, не кричи так.
Дина – доктор, работает в моей школе. Поэтому тоже часто называет меня по имени отчеству.
– Хорошо. Просто вы меня не слышали.
– Говори «ты», Дин.
– Ладно. Тамара, ты у нас останешься здесь на некоторое время, мы тебя подлечим, а потом Софья Константиновна заберет тебя домой, хорошо?
– Софья Константиновна? Кто это?
– Вот она.
В комнате, оказывается, сидит еще одна женщина и улыбается мне. Она симпатичная, но я ее никогда раньше не видела. С ней тот противный мальчишка, который украл мое печенье.
– Дина, а где наша мама?
– Мамуль, это не Дина, это доктор, ее совсем по-другому зовут.
Женщина – Софья Константиновна – сидит не одна, у нее на коленях мальчик. Он спрыгивает, смотрит исподлобья, а Софья Константиновна берет меня за руку. – А я твоя дочка, Соня. Мам, я – Соня.
– А это кто?
– Это мой сын, твой внук, Тима, Тимофей.
– Он украл утром мое печенье, пусть отдаст. И пусть не трогает нашу Жужу.
Мальчик начинает плакать:
– Я не трогал Жужу, она все время мне про какую-то Жужу говорит, а я не знаю даже, кто это.
Врунишка, выкручивается как может.
– Ну что с ней делать? – Софья Константиновна, мама мальчика, грустно смотрит на Дину. – У нее такая в голове путаница. Зятя, моего мужа, своим мужем считает. Внука вот вообще не признает. Меня то не узнает, то мамой называет, а она умерла еще 25 лет назад. И тети Дины давно нет. Я не понимаю, что мне делать? Каждый раз объяснять заново или под нее подстраиваться?
Соня иногда говорит какую-то чепуху. Она не очень хорошо учится в школе, и мне часто за нее бывает стыдно. Вот и сейчас говорит что-то, а Дина вздыхает – мол, Сонечка у нас глупенькая получилась. Но какая есть. У Дины вообще детей нет, от нее и муж поэтому ушел.
– К сожалению, изменения необратимы. Не надо так переживать, Софья Константиновна, берегите силы. Легче подстраиваться, конечно, чем каждый раз объяснять одно и то же. Мы ее подлечим, и, надеюсь, процесс чуть замедлится.
– Диночка, а где Михаил Семенович? Я давно его не видела, – спрашиваю сестру.
– Это она про своего отчима, – говорит Сонечка. – Он пропал. Пошел на работу и не вернулся. Неизвестно, что произошло.
Дина наливает в стакан воды, протягивает мне. Так я и сижу, со стаканом. Поставить некуда.
– Да, да, припоминаю.
Как же я могла забыть. Михаил Семенович пропал ведь. И так мне жалко было маму и Дину, что и отчим мне стал казаться неплохим человеком. Может зря я так с ним? Удивительные дела, как только человека нет – умирает, пропадает – так он сразу, вроде, хорошим становится, даже почти святым.
И накатила такая тоска на меня. Костик-то умер. Всего-то 65 лет ему было. Как раз день рождения его отмечали, и прям за столом ему плохо стало. Он шутил еще чего-то. «Без меня закуску не доедайте, не выпивайте. Сейчас отдохну и продолжим», – сказал, когда его «Скорая» забирала. Да так и не вернулся, Костик мой дорогой.
– Похоронили мы нашего папу, девочки. Помянем? – я отпиваю из стакана. Ох, крепкая водочка. – А где стол? Где гости?
Дина смотрит на женщину с ребенком.
– Мама помнит много событий, но причудливым образом то они связаны между собой, то как-то возникают и пропадают без следа. Детали, мелочи помнит, много важных моментов, но ее уже нет в настоящем, почти никогда. Тимошку вот вообще не признает. Мужа моего тоже. Не существуют они для нее.
– Мамуль, папу похоронили, всё было – и стол, и гости. И памятник справили ему хороший. Пойдем как-нибудь навестим, если хочешь. Подлечишься тут немного и поедем.
Меня ведут по длинному коридору и провожают в комнату. Это общежитие Педагогического института. Здесь женская половина, а вон там мужская.
– Привет, – в комнате уже кто-то живет, девочка какая-то. – Я Галя, а тебя как зовут?
– Тамара, – представляюсь.
– В семь вечера мы все собираемся – кто уже успел перезнакомиться. Придешь?
На Гале легкое платье с летящей юбкой. Какая она славная девочка.
– Приду, – отвечаю. – А где встреча?
– В парке. За мной зайдёт знакомый, Костик. Но я сейчас убегаю на вокзал – подружку школьную встречать. А вы с Костиком сразу в парк приходите, он знает, где. Вы сразу найдете, там Вадик с магнитофон вечно сидит, музыку издалека слышно.
Ушла Галя. Надо переодеться. А у меня нет никаких платьев красивых. У Дины есть, а у меня, старшей сестры, нет. Несправедливо. Но ничего, я сошью себе, я и машинку швейную из дома забрала. Сошью платье из небесно-голубой материи. Я видела такое в журнале.
Может, я в этом общежитии с мальчиком познакомлюсь. А может и мужа себе найду? Динка вон младше меня, а замуж уже вышла. Я тоже хочу замуж. А вдруг мы поженимся и будем учителями в одной школе? Вот здорово было бы!
Но как оно будет, неизвестно. Этим жизнь и замечательна – день за днем листаешь ее как новую книгу, и иногда ожидания оправдываются, а иногда происходит что-то неожиданное. И впереди еще целая жизнь – у меня, Дины, всех нас…