Рассказ №15 А в ответ — тишина

С бабушкой по отцу Кирилл не общался. Отец ушел из семьи рано, у него быстро появилась новая семья, а бабушка решила не распылять любовь и сосредоточиться на новых внуках и старом сыне.
Тем удивительнее, что свою квартиру она завещала ему. Что это было — просьба о прощении или завихрение старческого мозга — Кирилл не знал и гадать не хотел.

Вместе с квартирой Кириллу досталось несколько центнеров обычного бабушкиного хлама и стационарный телефон.
Кирилл думал отключить его, но в первой же полученной им квитанции было указано, что переплаты за пользование телефоном хватило бы еще на пару лет.
Так что хлам Кирилл, конечно, потихоньку вынес, а телефон остался как напоминание об ушедшей эпохе.

Цвет у телефона был тревожного горчичного цвета. Несколько цифр на диске телефона были почти стерты, что говорило о бабушкином постоянстве в выборе собеседников.
Каким-то чудом номер не попал в рекламные базы, так что телефон не мешал Кириллу, а Кирилл — телефону.

Первый раз телефон протрезвонил почти в полночь одной тёплой августовской ночью.
Сонный Кирилл схватил трубку на автомате. Из трубки сначала донеслись неразборчивые шуршания, а потом заиграла песня. Сквозь помехи и потрескивания красивый женский голос выводил довольно странные слова. Там было что-то про глаза, в каждом из которых по два зрачка. Еще эти глаза сравнивались почему-то с шумными машинами, летящими по ночам из шоссе в шоссе.

Кирилл не без сожаления повесил трубку, пообещав себе найти на следующий день композицию в интернете, но на утро все позабыл.
О песне он вспомнил только следующей ночью, после того, как его сбила машина на неосвещенном переходе.
Кирилл лежал на асфальте лицом вверх. Когда над ним склонился перепуганный водитель, Кирилл отчетливо произнес:
— Двумя парами фар. Машины шуршат.
И потерял сознание.

Вообще-то Кириллу повезло, если можно так сказать про совокупность обстоятельств. Водитель оказался человеком порядочным. Он вызвал скорую и полицию, а потом еще несколько раз навещал Кирилла в больнице. От предложенных в знак компенсации денег Кирилл думал отказаться, но потом все-таки принял предложение. Хорошая физиотерапия для сломанной ноги стоила немало, а Кириллу хотелось как можно скорее встать с больничной койки.

***

Забавно, что в самом углу бабушкиной кладовки Кирилл нашел пару отличных костылей, на которых он вполне бодро скакал.
Вернувшись в квартиру и разобравшись с основными делами, он доковылял до горчичного бабушкиного телефона, чтобы проверить одну гипотезу.

Кирилл поднял трубку и услышал, как трещит внутри вечность. Неспешно, медленно, как виниловая пластинка. Тр-т-ттр-т. Монотонно и успокаивающе. Как он и предполагал — гудков не было.
Попробовал набрать несколько номеров. Конечно же, в ответ ему продолжала трещать вселенная. И — никакого соединения.
Кирилл без сожаления отключил телефон от сети. Вытащил оба шнура — белый, почти прозрачный, тянувшийся за старый шкаф, и чёрный, заползающий в пожелтевшую розетку.

Задаваться вопросами было некогда. Телефон молчал, а жизнь ускорялась: кости срослись, в жизни впервые появилась женщина дольше, чем на месяц — хозяйственная и молчаливая Танюша, а квартира наполнилась предметами — три пирамиды на шкафчике от первой заграничной поездки, первая совместная с Танюшей фоточка на магните, прилепленная к дверце холодильника, кальян на балконе.

Кирилл вспомнил о телефоне только когда собрались делать ремонт в маленькой бабушкиной комнатке, которую до этого использовали как кладовую. Правда, с предназначением никак решить не могли. Танюша мечтала об огромном гардеробе, а Кирилл уже затащил туда первый тренажёр.
Поругались.
— Ты там с этим спортзалом с ума сошёл!
— А ты — со шмотьём своим! Это вещи, Тань. Ве! Щи! Они…

Танюша ругаться не могла и не умела. Она шмыгнула носом и выбежала из комнаты, заперевшись в ванной.
Кирилл вздохнул и присел прямо на пол, покрытый изъеденным временем паркетом.
Телефон зазвонил в ту же секунду.

Кирилл дёрнулся от испуга, но тут же схватился за трубку, пытаясь унять участившиеся сердцебиение и дрожь в пальцах.
Сначала — шуршание. Спокойное, равномерное. Как будто от занавесок, что колышутся на лёгком летнем сквозняке. Потом — треск. Монотонный. Убаюкивающий.

Потом вдруг треск прорезали голоса. Запись была странная — будто кто-то включил фоном телевизионный сериал. Сначала слышался голос на английском языке. Потом — на русском.
Кирилл вслушивался.
— Ты не можешь выйти за него замуж!
— Женщина, ваш день прошел, теперь моя очередь.

Треск усилился, Кирилл не смог разобрать слов.
— А что, почему она не может выйти за меня?
— Могу и выйду!
Звук прекратился и на секунду воцарилась полная тишина.
— О Боже!
— Эй!
— Он бы все равно заметил, если бы ты через девять месяцев не родила.

Связь оборвалась. Снова слышалось лишь мерное потрескивание. Кирилл положил трубку.
Голоса показались ему знакомыми.
Он сосредоточился, пытаясь вспомнить, что за диалог он только что слышал. Может, сериал какой-то? Или фильм? Вдруг дёрнулся, словно телефон зазвонил вновь. До него дошёл смысл последней услышанной фразы.
Он огляделся по сторонам.
Неплохая детская получится здесь. Компактная и уютная.
А телефон — постоит.

***

Таня не понимала, зачем в квартире нужен старый стационарный телефон, тем более не работающий. Один раз, в разгар стадии обустройства гнезда, присущего беременным, она его чуть было не выбросила. Кирилл тогда застал ее на пороге с мусорным пакетом, в котором проглядывало что-то зеленовато-желтое.

Молча он забрал из Таниных рук пакет и вернулся в квартиру. Когда Кирилл бережно вытирал телефон от остатков макарон в томатном соусе, Таня заплакала.
Кирилл тогда так ничего и не объяснил Тане. Он просто вернул телефон на место и обнял ее.
С тех пор она никогда не подходила к телефону.

***

Третий раз аппарат ожил, когда Ларочка закончила первый класс.
— Море волнуется, раз, — услышал Кирилл в трубке детский голосок, — море волнуется, два. Море волнуется, три. Морская фигура замри.
Тани с Ларой не было в тот момент, когда Кирилл снял трубку. И это было хорошо, потому что Кирилл, молодой тридцатилетний мужик, осел на пол совершенно без дыхания. Он был готов к чему угодно, даже к тому, что услышит в трубке голос Левитана, объявляющего о начале войны, но не был готов к детской считалочке.

Когда жена с дочкой вернулись с прогулки домой, Кирилл уже мог дышать и говорить.
— Лара не поедет с бабушкой на море, — сказал он жене. — Да, я знаю, что твоя мама уже там, что ты купила билеты, но я запрещаю…

Голос Кирилла сорвался, потому что воздуха опять не хватало, потому что вся грудь была заполнена невероятным страхом за Ларочку.
Таня не стала спорить. Она сдала билеты, извинилась перед мамой и сказала Кириллу, что все готова стерпеть, но не такого тона и не таких странностей. Она сделалась холодной и отстраненной, и Кириллу было от этого тяжко, но нужные слова не шли.

Холодность ушла только тогда, когда бабушка через пару недель одинокого отдыха в Крыму позвонила и, рыдая, рассказала о том, что на арендованный домик от урагана свалилось огромное дерево и смяло ту часть комнаты, в которой стояла кроватка, предназначенная для Лары.

***

— Пап, он тут всю мою жизнь стоит, — Ларочка собирала вещи. Она указала на старый бабушкин телефон. — Он даже не работает! Может…
— Не может, — отрезал Кирилл. — Не может, милая, — он огляделся по сторонам. — Ничего не забыла?
Она вместо ответа обняла отца.

Ларочка переезжала, впервые в жизни покидала родную комнату. Ей уже исполнилось двадцать — первая настоящая недетская любовь вскружила голову, а мысли о будущем женихе вытеснили из сознания все остальные.

Жених этот категорически не нравился Кириллу. В нём взволнованный отцовский ум видел сразу три важных недостатка: он был избыточно образован, невероятно разговорчив и слишком расточителен. Кирилл со временем начал ценить в людях обратное: практическую мудрость, словесную сдержанность и денежное молчание.

— Пап, все хорошо будет, чего ты, — сказала Ларочка, встряхнув отца.
— Будет у тебя дочь — поговоришь мне! — он шутливо вырвался из объятий дочери. — Тумбочки проверь.
Кирилл караулил телефонный звонок каждый день.

Он был уверен — предостережения о рано разбогатевшем Серёже с заграничным образованием и ангельским голосом не заставят себя долго ждать.

Телефон и впрямь зазвонил. На вторую неделю после Ларочкиного переезда.
Поставленный дикторский голос отчеканил, словно вещал со сцены:
— Меня считают злым человеком, я знаю, — и пускай! Я никого знать не хочу, кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам…

Кирилл почти не дышал, слушая звуки на той стороне трубки.
Он выдохнул, лишь когда прекратился треск.
Больше он не боялся за судьбу дочери.

***

Жизнь скрутилась в жгут монотонных событий: оплати коммуналку, смотайся с мужиками на рыбалку, своди Танюшу на новую премьеру в театр, летом огород вскопай, забери внука то из школы, то к себе на выходные.

Кирилл и Танюша поседели, морщины с каждым годом становились всё глубже, а из-за больной спины становилось всё сложнее передвигаться. Сердце тоже шалило — лекарства основательно заселили кухонную столешницу.
— Ну что, дед? — шутливо говорила Танюша, поглаживая шершавыми пальцами седину на висках мужа. — Внучка сам заберёшь? Или мне?
— Сам-сам.
Лёшка был похож на отца, но глаза у него были Ларины.

***

Телефон зазвонил тёплым летним днём. Солнечные лучи заполняли пыльную комнату ярким светом — совсем как в детстве. Много-много лет назад. Всю жизнь назад.
Кирилл зашёл в старую опустевшую Ларину детскую, уже подозревая, что он услышит. И оказался прав.
В трубке стояла тишина. Даже треска не было.
Кирилл всё понял.
В комнату забежал Лёшка, держа в руках коробку с пазлом.
— Деда, кто звонил?
— Бабушка моя, — объяснил Кирилл. — Твоя прапрабабушка, получается.
— Как это? — спросил ничего не понимающий внук. Не получив ответа, он уточнил. — И чего она?
— Молчит.
— Ясно, — он поднял коробку с пазлом над головой. — Давай поиграем, а? Сколько она уже лежит — надо собрать!
Кирилл аккуратно положил трубку. Сердце стучало быстро-быстро.
Внук вытряхнул детали пазла на пол.
— Начинай.