Проходил тут как-то мимо, гляжу графоманов[1] гонят в Сети. Я к народу сразу решил присоединиться – уж очень люблю в народе потусить. Но задумался на секунду, что этим я хочу сказать людям? И опоздал – все дальше понеслись с ликованием.
Стою, думаю, потому как не догнать. Сперва открылось, будто сказать я этим хотел всем, что не графоман я. Сам всегда знал и знаю, но другим сообщить, для чего засветиться в охоте на графоманов – самое то необходимое есть. Потом подумалось, что про себя все и так знают, даже когда кокетничают. Те, которые литературу пишут – творцы литтекстов. Значит, графоман – это всегда некто «не я», поскольку никак не может быть, чтобы я графоман, но одномоментно графоманов этих в литературе немерено, хоть в Сети, хоть на бумаге. Получается, будто «их», графоманов, много, а «меня» среди них ни одного. Апория прямо, рассудить труднее, чем Ахиллеса бедного с черепахой.
Куда смотреть, чтоб разобраться? Приходится в себя самого, потому в другого никак нельзя непосредственно, зато все мы люди и аналогично. Когда повнимательнее, то глядят на меня оттуда две ипостаси: писатель текстов и читатель текстов. Они отдельные, но не совсем. Когда чужие тексты, то читатель главный: он различает склад банальностей и глупостей и, следовательно, пустоту одних – их в графоманию и забыть, – и глубину, внезапность и роскошь языка других – эти в истинную литературу и перечитывать. Но свои тексты идут по ведомству писателя, производителя, каковой затратил на них силу ума и богатство чувств, озарил вдохновением, отдал им свои восторги и разочарования, положил, наконец, на них труд свой, и потому они всяко не могут не быть лучше других многих. Пусть не Гете, но где-то как-то что-то. В одной, в общем, с ним лодке. Здесь участь читательской ипостаси – в стороночке стоять, не отсвечивать. О своих текстах иметь мнение, как о покойниках: либо хорошее, либо превосходное.
Получается, мой развитый вкус (а какой другой может у меня, у литтворца, быть!) свободно проявляется в отношении чужих текстов, но не своих собственных: тут он в подсобниках, как велят. Тогда, если предположить, пусть в действительности этого никак не может случиться, но только «для помыслить» исключительно формальную возможность сотворения мною графоманского текста, то я в нем графоманства не увижу, сколь бы ни был изощрен мой читательский вкус, потому что мне как самодеятельному читателю ко мне, писателю, вход закрыт.
Тут, скажут мне люди и не могут не сказать, самое место для критика, который будучи высококультурным читателем, способен совершенно беспристрастно (в идеально типическом случае), а значит, объективно судить любые тексты. Я бы да, но… Но я ему не верю, поскольку он только прикидывается читателем, он как будто читатель, а на самом деле он тоже писатель, и как писатель стремится, чтобы его текст заметили, и мой текст для него, в отличие от настоящего читателя, только материал, то, что должно быть преобразовано в его собственный текст, и отсюда оценка моего текста определяется потребностями его текста и, значит, его писательской ипостаси. Ему нет веры, поскольку и в нем командует писатель.
А если… что трудно представить, не то, что воплотить, но помечтать? Вдруг во мне власть переменится, произойдет революция, в результате чего моя читательская ипостась станет верховодить, ничего своей писательской не должна, напротив, та будет в сторонке стоять вместе с другими писателями, держащими в руках сочиненные тексты в смиренном ожидании, когда я, суверенный читатель, соблаговолю обратить на них внимание и вынесу свое суждение о том, кому удалось сотворить Текст, а кому графоманскую поделку. Это и будет решительная победа над графоманией в отдельно взятом «мне», хотя и не «полная-окончательная», потому что «полной-окончательной» бывает только смерть. Но не будем о грустном.
Затем и в мировом масштабе сходным случится образом. Мне, понятно, не дожить, а помечтать?
[1] Прим.: Графоман – очень обидное слово для обозначения совсем никчемного человека. Имеет широкое хождение в Сети, особенно на Литпорталах.
14.02.2009
Мимоходности, Про тексты
Автор публикации
