Рассказ №13 Сколько сможешь

Тёплой летней ночью на скамейке возле пруда сидели двое сумасшедших. По окаймлявшему парк проспекту пролетали редкие электромобили. Голографические лебеди изящно скользили над тёмной водой. В чёрном небе дрожали спелые августовские звёзды.
Юноша наклонился к милому ушку в завитке светлых волос и что-то прошептал. Ушко порозовело от удовольствия, а его обладательница вздохнула и сказала:
– Я бы очень хотела, чтобы мы были счастливы!
В этот момент, как назло, упала звезда.
Юноша ещё что-то шептал. Девушка склонила голову ему на плечо, а лебеди всё кружили и кланялись в древнем прекрасном танце.
Затем девушка задрожала, мигнула и исчезла. Юноша приложил было кредитку к считывателю, но передумал, поднялся и быстро пошёл вдоль пруда к проспекту, где на фоне восхода чернели огромные стеклянные параллелепипеды жилых башен.

Семья из четырёх человек обходится одним холодильником и одной стиральной машиной. Это стопорит рост производства бытовой техники. Семейный человек реже берёт кредит – это мешает развиваться банковской сфере. Семейный человек недоверчив и консервативен – это вредно для политики и рекламного бизнеса.
Разрушение семьи готовилось давно. Камнем преткновения были дети.
Слишком большой срок проходит с рождения человека до того момента, как он начнёт приносить прибыль. И всё это время его надо кормить и учить. Чертовски неудачное вложение!

Ник давно отвык спать по ночам. Дело было не в романтическом складе характера, а в работе, на которую ему удалось устроиться после окончания курсов.
Вернувшись на рассвете в комфортабельную однокомнатную ячейку – одну из тысяч в тридцатиэтажном жилом монстре – он поужинал разогретой картошкой с наггетсами, принял душ, опустил жалюзи и завалился в койку под убаюкивающее бормотание стереопроектора. Секс-приставку включать не хотелось.
Под вечер Ника разбудило жужжание смартфона. Он разлепил глаза и прочёл сообщение: «Уважаемый Николай Петров! В соответствии с действующим законодательством, сообщаем, что Вы стали отцом. Поздравляем!»
Сразу вслед за смс-кой из Инкубатора тренькнуло оповещение интернет-банка. Счёт пополнился на двадцать три тысячи – приятный бонус к отцовству.

Реклама внушала: живи сейчас, живи для себя! Ты достоин лучшего!
Люди практически отказались рожать. Человечество стремительно старело.
Тогда появились Инкубаторы.
Теперь любой гражданин мог за небольшое вознаграждение сдать биоматериал и без хлопот ощутить причастность к продлению человеческого рода. Куда выгоднее планомерно выращивать будущих работников, чем бесконечно эксплуатировать пенсионеров.
Пособия по беременности и родам отменили. Вместо них ввели налог на бездетность, который обеспечивал средствами Инкубаторы.
Семья превратилась в привилегию.
Синонимом ложной свободы стало одиночество.

Серебристая туша электробуса вползла в распахнутые ворота ремонтного цеха. Разбрызгивая моющий состав, закрутились ворсистые щётки. Левая щётка выдвинулась вперёд, покрыла радужной пеной лобовое стекло. Правая, пропустив электробус, тщательно очистила задний борт. Форсунки выплюнули струи воды, смыли пену и грязь с блестящего кузова. Ильяс, низенький мойщик-татарин, поскользнулся на мокром полу и чуть не упал под колёса. На левой голени мойщика под задравшейся штаниной комбинезона блеснул широкий браслет. Ник выругался – только этого не хватало. В ближайший месяц за Ильясом придётся следить в оба.
Загнав электробус на смотровую канаву, Ник выключил питание и вылез из кабины. Полночь. Перерыв.
Все двенадцать человек ночной смены собрались в столовой. Разогревали готовые обеды из автомата, переговаривались, шутили.
Ильяс сидел один за крайним столом и жевал заварное пюре с котлетой, глядя пустыми глазами в контейнер. Ник выбрал в автомате рис с печенью, разогрел и подсел к Ильясу.
– Привет!
Ильяс, не поднимая глаз, молча кивнул. Ник проглотил ложку пересушенного риса, прожевал кусок печени, похожий на замазку. Запил глотком растворимого кофе и, пристально глядя на Ильяса, спросил:
– Как тебя зовут? Только не ври, нет смысла. Дураку ясно, что ты не Ильяс.
Ильяс вздрогнул, ложка в руке глухо стукнула о клеёнку. Помолчав, ответил:
– Санджарбек.

Сорок лет назад учёные впервые переместили сознание из одного тела в другое. Группа биологов и физиков добилась финансирования от министерства обороны. Военные хотели любой ценой сохранить жизнь и здоровье командного состава.
Затем сработал экономический фактор. Он всегда включается там, где можно выкопать прибыль из навоза.
Тюремная система устарела. Валка леса, пошив рукавиц – всё это не оправдывало расходов на содержание и охрану заключённых.
В Сколково напрягли мозги и разработали «контейнер» – полуавтономный прибор, в который помещалось человеческое сознание. Разные модификации «контейнера» оборудовались микрофонами, линзами, речевым аппаратом, даже анализатором запахов и тактильно чувствительной поверхностью. Заключённый в такой хреновине мог видеть, слышать и говорить. А вот убежать, или взбунтоваться – не мог. И питался не едой, а электричеством от низковольтного преобразователя. Зеку больше не требовались койка, одежда и конвоиры. Очень удобная получилась технология.
Что делали с телами? Сдавали в аренду, разумеется. Мало ли на свете грязной неквалифицированной работы, которой не захочет заниматься живой и свободный человек? И столько же умирающих, которые согласны на любую работу во временном теле, только бы ещё немного подышать воздухом.

Свежий утренний ветерок заставлял ёжиться. Август. Ещё не осень, но уже и не лето. Хотя, какое лето в Питере? Дождя нет, и ладно.
Ник постоял на крыльце проходной, глядя как двое полицейских усаживают понурого Ильяса-Санджарбека в фургон пыльного «газика». Не повезло мужику. Приехал в Питер на заработки и сорвался с лесов во время облавы.
– Кого нам на этот раз подсунули?
Серёга, слесарь вышел вслед за ним. Влажные после душа волосы смешно топорщились на макушке. Тяжёлой ладонью дружески хлопнул Ника по плечу.
– Санджарбек, из Узбекистана. Хотел город Петра ремонтировать.
Серёга крутанул колёсико зажигалки, прикурил и неодобрительно сплюнул вслед «газику».
– Понятно. Слушай, я сегодня вечером проставляюсь за отпуск. Заходи к нам в раздевалку.
– Куда летишь? – без интереса спросил Ник.
– В Эмираты. Еле тур от профсоюза выцарапал.
– Живьём?
– Да, как же, – расхохотался Серёга. – Туда одни билеты, знаешь сколько стоят? Призраком, конечно. Управа расщедрилась – арендовала дайвера в Фуджейре. Буду нырять с красотками.
– А за тебя кто останется?
– Эдик, из третьего парка. Его прошлой зимой мостом в траншее придавило. Не спасли. Теперь по подменам кидают. Слушай, Ник, ты пригляди, чтоб он жрал поменьше, а то отрастит мне брюхо. Лады?
Серёга докурил, затушил окурок о край бетонной урны.
– Приходи вечером. И узбека этого… тоже позови, ладно?

Скамейка была занята. После заката подобное случалось редко, и всегда раздражало Ника. Приходилось гулять вдоль берега, делая вид, что не обращаешь внимания на оккупанта. Однажды Ник не выдержал и шуганул со скамейки веселящихся подростков с пивом и семечками. Этот, судя по телосложению, тоже не был взрослым. Светлые джинсы, чёрная толстовка, на голове – капюшон. Лица в сумраке не видно.
Ник прошел по аллее до конца, потом вернулся. Человек по-прежнему сидел. Голограмма выключена. Ник решительно опустился на край скамейки.
Кисть с тонкими длинными пальцами выпорхнула из кармана толстовки, скользнула под капюшон и снова появилась. На раскрытой ладони, словно жемчужина в раковине, лежал наушник. Человек, не поворачивая головы, протянул его Нику.
Волна звука прикоснулась к перепонке, проникла внутрь черепа, подхватила Ника и понесла далеко-далеко. Сквозь несбывшееся детство, сквозь лишённую воспоминаний юность. Мучительно заныло сердце, вздрогнуло, словно чайка, расправляющая крылья.
Волна схлынула, оставив на скамейке обессилевшее тело.
– Что это? – хрипло спросил Ник, возвращая жемчужину.
– Это Бах. Иоганн Себастьян Бах.
Мягкий серебристый голос. Голос-колокольчик. Девушка.
– Давным-давно бог создал Вселенную. А потом пришёл Бах, и Вселенная зазвучала.
Девушка помедлила, повернулась к Нику и откинула капюшон.

Прошло две недели.
Был тот короткий час затишья, когда ночная работа уже закончилась, а утренняя суета ещё не началась.
Ник и Санджарбек сидели в крохотной комнатушке мойщиков. Санджарбек, зажав ладони коленями, раскачивался с закрытыми глазами и говорил монотонно и певуче.
– Вода в реке холодная-холодная, ног не чувствуешь. Зелёные горы, а в долине -маки. Огромные, алые маки…
Русскую речь он знал хорошо. Перед глазами Ника вставали пыльные дороги, древние города, цветущие весенние предгорья и ослепительное белое солнце в бледно-голубом небе. Он, как наяву, видел нефритовые озёра в горах и жёлто-серые бескрайние пустыни, где на горизонте в дрожащем мареве под крики погонщиков плетётся торговый караван.
Ещё три часа, и Ник сможет пойти домой. Взлетит в серебристом лифте на семнадцатый этаж, шлёпнет магниткой по датчику замка. Увидит на пустой вешалке чёрную толстовку, и сердце запрыгает от радости.
Обнимет тёплые худенькие плечи, расцелует сонное лицо с огромными серыми глазищами, взъерошит светлый ёжик волос. Его счастье. Его смысл.

Они были вместе с той самой встречи в парке.
Нет. Они были вместе уже два года, с тех пор как он отыскал в меню голографического проектора клавишу пятьсот восемьдесят четыре.
Нет. Ещё раньше, когда четыре года назад Соня согласилась записать свою копию для городского бюро благоустройства. Здорово повеселилась, да и деньги не бывают лишними.
Или ещё раньше? Может быть, не только деньги и возможность пошутить привели её в студию голограмм? И не только скука заставила его перебрать полтысячи клавиш, пока палец не добрался до единственно нужной?
Ник открыл дверь. Соня стояла в прихожей, одетая. Возле ног чёрная сумка.
– Ты куда? – растерянно спросил Ник. – Что-нибудь забыла дома?
Губы Сони жалко скривились. Она заплакала беззвучно и страшно, трясясь всем телом. Плакала и боялась протянуть руки к Нику. Кому нужны чужие проблемы? Она хотела уйти до его возвращения. Но не смогла. Собралась и стояла, оцепенев, пока дверь не открылась.

Тело Сони умирало. Тёмное пятно гнездилось в левом лёгком и уже раскидало по организму проклятые семена.
Она прошла один курс лечения. После этого пришлось постричься налысо. Теперь предстоял следующий курс, но шансов, практически, не было. Слишком стремительно росла опухоль.
Соня почти смирилась. Ходила к психотерапевту. Часами бродила по городу, читала, слушала музыку, пытаясь наверстать упущенное. Дышала, запрокинув голову, следила за птицами, слизывала с губ летний дождь и верила. Верила, что со смертью ничего не кончается. Что где-то далеко её ждут, и там ей будет хорошо, намного лучше, чем сейчас.
А потом встретила Ника. И ничего ему не сказала.
Ник, прости.

По дороге в больницу Ник держал Соню за руку и думал.
– Мы достанем тебе новое тело.
Соня еле заметно покачала головой.
Ник, любимый, как тебе объяснить? Год назад она сама думала об этом, как о спасении. Добыть денег, упросить, умолить, прорваться без очереди. Выжить, перехитрить чёртову судьбу. Потом зализать саднящую рану совести и жить, как ни в чём не бывало.
Есть такие раны, которые не залижешь. И не сможешь жить, понимая, что отобрал жизнь у другого. Присвоил её, пусть и законно, пусть не своими руками.
– Просто будь со мной, Ник, сколько сможешь. Это недолго.

Ник отвёл Соню в палату и три часа сидел у кабинета врача, то и дело засыпая. Из палаты его выставила медсестра. Выгнать Ника из коридора она не могла, только враждебно косилась, когда проходила мимо.
– Прогноз неутешительный. Не то, чтобы надежды не было. Но опухоль сложная, шансы невелики.
Врач был худощав, деловит и всё время, пока говорил, что-то вносил в компьютер.
– Доктор, вы сможете уговорить её на пересадку тела?
– Кем вы приходитесь пациентке?
Доктор увидел мгновенную растерянность Ника и устало вздохнул.
– Понятно. Вот, что я вам скажу… – врачу было всё равно, обидится Ник, или нет. – Лучше бы вы не появлялись в жизни Сони.
– Почему? – растерялся Ник.
– Соня умирает и знает это. Пересадка была бы для неё шансом, но теперь она точно не согласится, даже если представится возможность.
– Почему? – Ник выглядел идиотом, и понимал это.
Врач, наконец, оторвался от компьютера. Сложил на столе руки с сильными чуткими пальцами.
– Всё время забываю, что люди редко сталкиваются со смертью, – как-то просто пожаловался он Нику. – Соня вас любит. А вы сможете любить её в другом теле? Старую, некрасивую? Да просто – другую? А если тело будет мужское? Квота не выбирает. Теперь поняли?
– Но я… – нерешительно начал Ник.
– Где и как вы познакомились? – перебил его доктор.
Ник вспомнил скамейку в парке, долгие ночи. Вспомнил, как любовался профилем Сони, пока она смотрела на лебединый танец.
Ник понял.
Опережая его мысли, доктор продолжил:
– «Контейнер» тоже не выход. Да, мы можем заморозить её тело. Возможно, в будущем научатся лечить рак на поздней стадии. Но когда это случится – неизвестно. Хранение тела стоит денег. И «контейнер» нельзя просто поставить на полку. Даже с заключёнными в тюрьме ежедневно общаются. Они проходят учебные программы, у них есть время для разговоров друг с другом. К ним приходят волонтёры, психологи и священники. А у Сони будете только вы. Готовы?
И закончил:
– Просто будьте с ней рядом сейчас, раз уж появились. Может быть, ей и повезёт.

Ник загонял в цех очередной загаженный пассажирами электробус, когда услышал крики.
На мокром полу моечного отсека извивался Санджарбек. Тело его дёргалось, ноги судорожно подгибались и скользили по бетону. Вот он приподнялся на руках, уставился слепыми глазами на Ника и ударил лбом в край сточного жёлоба. По изувеченному гримасой лицу потекла кровь.
Ник навалился на Санджарбека, стараясь коленями зажать его руки, а своими руками удержать бьющуюся голову.
– Верёвку! – заорал он в гулкую пустоту цеха.
Санджарбека связали проводом, под голову набросали тряпья и держали, пока не приехала «Скорая». Держали на всякий случай – после первого приступа он потерял сознание и только хрипло и тяжело дышал.
Фельдшер залепил лоб мойщика пластырем. Санджарбека пристегнули к носилкам и погрузили в машину.
Ник проводил машину взглядом и посмотрел на Эдика. Подменный слесарь отвёл глаза.
– Такое бывает. Я слышал… Наверное, хозяин тела пытался вернуться и…
Не договорив, он ушёл в цех.

Приехала полиция, следом примчалось перепуганное начальство. Тихий спокойный следователь подробно опрашивал ночную смену. На вопрос Ника об Ильясе коротко взглянул исподлобья и ответил:
– Альмяшев Ильяс Алимович погиб, пытаясь бежать из «контейнера». Обстоятельства гибели выясняем.
– А что будет с Санджарбеком? – рискнул спросить Ник.
Следователь ещё раз внимательно взглянул на Ника.
– Вы друзья?
– Нет. Не успели… Просто человек хороший.
– Пока ничего не могу сказать.
Измотанный Ник вывалился с работы только после полудня, и тут же в кармане зазвонил телефон.
– Николай? Это врач Сони. Вы можете сейчас приехать в больницу?

– Соня отказалась от химиотерапии и настаивает на операции, – доктор барабанил пальцами по столу. – Десять процентов успеха, не больше. Поговорите с ней, убедите в необходимости продолжать лечение.
– Зачем? – спросил Ник. – Чтобы она умирала дольше и мучительнее?
Врач сердито стукнул по лакированной поверхности ладонью.
– Мне придётся просто выписать её, понимаете? Я не могу рисковать работой. Тогда она умрёт у вас на руках, и вы ничего не сможете сделать.
Ник чувствовал себя опустошённым.
– Хорошо. Я попробую.
От усталости он клюёт носом и вздёргивает голову.

Ник держит Соню за руку. Его загорелые пальцы просвечивают сквозь её прозрачную ладонь. Глаза Сони закрыты, огромные тени залегли над выступающими скулами. Сейчас она совсем не похожа на голограмму. Голограмма куда живее.
– Маленький человечек
Надел штаны и ботинки,
Маленький человечек
Пошёл гулять по тропинке.
Кружится голова, плывёт, качаясь, палата. Голова – лодка. Рука – якорь. Держать, держать, не отпускать. Помнишь, как мы шли по парку, держась за руки? Я помню.
– А за окошком вечер,
А на дворе ненастье.
Маленький человечек
Ищет большое счастье.
Ник лежит животом на краю крыши. Соня лезет вверх по скользким ступенькам пожарной лестницы. Хватается за его руку. Ржавая лестница скрипит. Держать, держать, не отпускать.
– Маленький человечек
Входит в лесную чащу.
Маленький человечек
В страхе глаза таращит.
Голова – лодка. Ника крутит волнами, холодная вода захлёстывает открытый рот. Из лодки Соня протягивает ему руку.
– Давай! – кричит она сквозь пелену воды и беспамятства.
– Давит судьба на плечи,
Но не боюсь упасть я.
Маленький человечек
Ищет большое счастье.
Какой идиот звонит? Им никто не нужен, они хотят просто лежать в постели посреди летящей комнаты, на дне качающейся лодки, обнимая друг друга, прижимаясь друг к другу. Идите к чёрту все!
Звонок надрывается, буравит черепную коробку. Держать, держать, не отпускать.
– Дома камин и свечи,
Здесь не страшны напасти.
Маленький человечек
Ищет…
Свет.

Они сидят в коридоре. Угрюмые санитары вывозят из палаты каталку, укрытую простынёй. Уборщица выносит свёрнутый матрас.
Хмурясь, подходит доктор. Теперь ему надо писать неприятный отчёт.
– Тело сможете забрать после вскрытия. Так положено. Вы слышите?
Они кивают. Сейчас им совсем не до врача.
«Я хочу есть и спать» – говорит Соня.
«Я тоже» – отвечает Ник.
– Где у вас кафе? – спрашивают они доктора. Тот машет рукой в сторону лестницы.
– На втором этаже.
«Может быть, возьмём борщ?» – нерешительно спрашивает она. «Ты любишь борщ?»
«Люблю. И еще котлету. Ты любишь котлеты? А на третье – компот».
Они встают, идут к лестнице.
«Нет» – говорит Ник. «Попробуй ты. Сама. У тебя получится».
Соня осторожно делает несколько шагов.
«У нас такие длинные ноги. И пол далеко. Непривычно».
«Ничего, привыкнем. Ты когда-нибудь водила электробус?»
Доктор глядит им вслед. Хороший доктор. Добрый. Он не дурак, он чувствует, что произошло. Только не понимает – как. И никогда уже не поймёт.
А они – понимают. Просто по-другому было невозможно.
У самой лестницы они оборачиваются и показывают доктору язык.
«Бе!»
«Ты, всё-таки, держись за перила» – хохочет Ник. «Не хватало нам ещё с лестницы навернуться!»