Зина, Фома и Дельфин!

Я шла по улице и вдруг, подняв голову, увидела рекламную растяжку: «Ялтинский дельфинарий. Гастроли с…» И прямо из воды на меня выпрыгивает…

– Он!? –  вскрикнула я так, что шедшие рядом люди шарахнулись в сторону и наверняка подумали: «Ненормальная какая-то, лучше держаться от неё подальше».

– Нет, конечно, не он! Сколько лет прошло? Сорок, сорок пять? Дельфины столько не живут! И, потом, он же погиб тогда… Тогда? Когда же это было? Да, что гадать, после второго курса, значит, летом 1975-го, когда мы всей секцией альпинизма поехали на сборы в Крым. Молодость, вся жизнь впереди. Казалось ещё чуть-чуть, и мир будет у твоих ног! Сессия успешно сдана, впереди отдых у моря!

Отдых? Как бы не так! Этот Исаков даст тебе отдохнуть. Он возомнил себя самым главным после Смирнова, нашего тренера. Ну, как же – первый разряд, без пяти минут КМС, уже и пятитысячник покорил. Подъем у него в семь часов, пробежка по пересеченной местности, разминка и, наконец –  купание в бухте. После такого «доброго утра» окунуться в море, уплыть подальше от берега –  это класс. Что ни говори, а сон в палатке вовсе не тот, что дома на мягкой постели, а морская вода бодрит, враз снимает ночную усталость. Лежишь себе на спине и качаешься на волнах. Но не успеешь расслабиться, насладиться морем, как слышишь гнусавый голос этого идиота Исакова:

– Золотова, ты опять уплыла далеко от берега. Виктор Петрович же инструктировал, что далеко от берега отплывать нельзя.

– Во-первых, Игорек, у меня имя есть, во-вторых «далеко» и «близко» – понятия относительные, ну, а в-третьих, вспомни, что с ябедами делают в пионерских лагерях?

Конечно, в альплагере «темную» никто ему устраивать не собирался, но моя «угроза» подействовала, и Исаков, продолжая бурчать себе под нос, меня не «закладывает».

Этот последний мой аргумент – намек на то, что я выпущу на него «тяжелую артиллерию», т.е. Фому. Вообще-то никакой он не Фома. Его Колькой зовут, но кто-то назвал его в шутку Фомой, и это имя к нему прилипло намертво. Те же, кто пришли в секцию позже, даже и не знают его настоящего имени. Ростом он под два метра, сильный, но неуклюжий на вид, даже смешной, похож на медвежонка. Но по скалам лазает проворно, как горный козел.

Фома платонически влюблен в меня и ходит следом как привязанный, «пасет», как я это в шутку называю.

Пока мы бегаем, разминаемся и купаемся в море, дежурные готовят завтрак. Каша, сваренная на костре, совсем не та, что приготовлена в городе на газовой плите. Слегка пригорелая и пересоленная, заправленная тушенкой, обжигающая, она проваливается в пустой желудок моментально.

– Лидка! А добавку можно?

– Попозжее, – отвечает дежурная, моя лучшая подруга и соседка по палатке, – у меня еще три человека не поело. Навались пока на чай со сгущенкой и с сушками, не-то Фома всё подчистит.

– Почему сразу Фома, – возмущается тот, – позавчера я якобы всё масло съел, вчера – всё печенье. Вы думаете, что если самец крупный, то он и жрёт больше всех? А я печенье, между прочим, вообще не ем, мне хлеба с маслом хватает.

– Вот и я про то же. Хлеба, положим, у нас хватает, а про масло ты сейчас сам проговорился.

Возмущенный Фома со своей поллитровой кружкой в знак протеста удаляется от костра и, усевшись на камень спиной ко всей честной компании, допивает свой чай.

– Ну, что вы, в самом деле, набросились на бедного Фому, – вступаюсь я за него, – мы из голодного края приехали, продуктов что ли у нас не хватает? Ну ему же, с его ростом и весом, действительно, требуется усиленное питание. К тому же, он и трудится больше всех. Ваши же карабины и крючья тягает по горам. Не стыдно, в самом деле, товарища куском хлеба попрекать?

Фома поворачивает голову и с благодарностью смотрит на меня. Я улыбаюсь в ответ, и его хмурая физиономия тоже расплывается в улыбке.

– Да, я же пошутила, – оправдывается сконфуженная Лидка, – прости, Фома, больше не буду. Иди сюда, я тебе добавки положу!

– Да ладно, – бурчит тот и снова возвращается к костру.

После завтрака с рюкзаками, веревками и разным «железом» вся компания отправляется на скалы вязать узлы, связки, в сотый раз штурмовать один и тот же карниз!

– Игорь, ну сколько можно? Каждый день одно и то же место! Когда мы уже в горы пойдем?

– Какие тебе, Золотова, горы? Ты самая последняя по результатам. Если бы тебя Фома не страховал, давно бы была в ялтинской больнице с ушибами и переломами. Сколько у тебя срывов вчера было?

– Ну, два!

– Не «ну, два», а целых два! А в горах и одного за глаза и за уши хватит. Это тебе не в «бирюльки играть»!

Про какие такие «бирюльки» он говорил, я так и не поняла? Может, ревнует к Фоме? Но мы с Фомой просто друзья. Я знаю, что он «неровно» ко мне дышит, но когда я вижу его улыбку и этот «рот до ушей», хочется смеяться. Высокий, сильный, мускулистый, ему забраться без страховки на вершину скалы – секундное дело. И за мной как «хвостик» ходит. Так и хочется сказать: «Фома, мы же с тобой только на тренировке в одной связке, а так я как та «кошка, которая гуляет сама по себе!» Он, конечно, обижается, но быстро отходит и прощает мне всё.

После обеда можно было часок позагорать у моря, накупаться вволю, пока Исаков не призовет всех на тренировку. На этот раз это – пеший поход в долину, за пресной водой и хворостом. И только вечером можно было послать Исакова куда подальше и побродить по берегу моря, полюбоваться на закатное солнце. В городе такой закат не увидишь. Там солнце уходит за крыши домов и всё. Сумерки сгущаются (как я не люблю этот словесный штамп, но чем его заменить: они, действительно, сгущаются) деревья и стены домов блекнут, контуры их растворяются. Только в стеклах верхних этажей еще горят багряные огоньки, но и они постепенно угасают, как угольки в потухшем костре.

Совсем неожиданно, как по команде, загораются уличные фонари. Они еще не освещают асфальтовые дорожки и куцые кусты, обрезанные по весне работниками коммунальных служб, а только обозначают перспективы улиц. Желтые шары, удаляясь, постепенно становятся белыми точками. И вот ночь постепенно вступает в свои права. Темнеет медленно, но неотвратимо. Тоже, конечно, поэтично, если подумать, но совсем не так, как в Крыму.

Когда солнце «садится» в море, это просто сказка. Трудно словами описать это всё действо. Словно бубен шамана, блестящий шар опускается всё ниже и ниже, слегка касается горизонта и начинает погружаться в синее море. Синее здесь не просто эпитет, ибо оно на самом деле такое, словно Посейдон опрокинул в него бочку синьки. По воде от огненного диска бежит узкая золотистая дорожка, разбиваемая легкой рябью на мелкие осколки. Они разбегаются веером и накрывают всю видимую поверхность. Облака в небе втягивают в себя эти золотые волосы светила, будто не хотят отпускать его на покой. Белая вата становится кроваво желтой и, наконец, – свинцово-красной. Ещё несколько мгновений, и солнце уже наполовину ушло под воду. Поверхность моря медленно темнеет, и сразу затем становится черной, как тушь. Последние лучи, как корона, ещё удерживаются над горизонтом. Затем и они сокращаются, бледнеют, и только оранжевые облака ещё хранят остатки дня. Кровавая полоса растягивается по всему горизонту и медленно потухает.  И сразу же ночная тьма накрывает всё земное и водное пространство. На небе загораются мириады фонариков-звезд, словно в небесной канцелярии кто-то из ангелов нажал на божественную кнопку. А какая на юге Луна! Чтобы описать её, не хватит слов и эпитетов в родном языке. Как передать её цвет? Сказать, что она желтая, значит ничего не сказать. Повторять за поэтом, что луна, как ломтик сыра? Или она стеариновая? Может быть – как золотая монета? Она каждый раз такая, какую мы наблюдаем, божественная и неповторимая, а, значит, у каждого своя!

Мне понравилась одна удаленная от лагеря бухточка, и, обманув бдительного Фому, я каждый вечер убегала туда и купалась голышом. Недалеко от берега, словно зуб какого-то чудовища, торчал из воды камень с плоской площадкой, наклоненный в сторону моря так, что на нем можно было лежать, не опасаясь, что тебя заметит кто-то из шатающихся по берегу людей. И вот однажды, кажется, на третий или четвертый день, я лежала на нем и любовалась очередным чудесным закатом, когда услышала рядом плеск воды и какие-то странные звуки, – то ли свист, то ли клокотанье. Конечно, перепугалась так, что душа ушла если не в пятки, то в грудную клетку точно. Сердце от страха заколотилось, и я чуть не потеряла сознание. Повернув голову в сторону странных звуков, я увидела, что метрах в десяти от меня из воды торчит голова дельфина, вся такая гладкая и влажная. Мне показалось даже, что он пожирал меня взглядом своих маленьких глаз, блестящих отраженными лучами закатного солнца. Страх постепенно проходил, отпускал меня, потому что с его стороны не было никаких признаков агрессии.

– Вроде как дельфины не нападают на человека, – стала я успокаивать сама себя – говорят даже что они помогают людям в трудных ситуациях, спасают в шторм!

Дельфин лег на воду так, что на поверхности остался только плавник и часть спины, и, описав круг, снова выставил над водой голову.

Мне вдруг стало как-то неловко перед ним за свою наготу.

– Так ведь и он тоже наг – начала я приводить аргументы в своё оправдание. Но как он на меня внимательно смотрит?

В закатных лучах мне показалось, что он улыбается мне. Я тоже в ответ улыбнулась и сказала:

– Привет! Тебя как зовут?

В ответ услышала какие-то звуки, похожие на звон в ушах.

– Он понимает меня, – обрадовалась я, – он понимает человеческую речь.

Но, что же он сказал мне? Сказал, наверное, здесь не то слово, он, скорее, что-то сообщил. Какие-то сигналы, как по рации. Да, но я же не знаю азбуки Морзе. Хотя, может это и не она вовсе. Так-так! Надо подумать, что он мог мне сообщить?

Я слышала раньше, что дельфины очень умные животные, мозг у них больше, чем у человека, а извилин, так вообще вдвое больше. Ну, что тут гадать, конечно же, он тоже поздоровался со мной. Я подняла руку, помахала ему ладонью и снова улыбнулась. И, мне показалось, что он тоже зашевелил своими плавниками и улыбнулся. Хотя, можно ли назвать выражение его мордочки улыбкой?

Но, то, что он настроен на дружеский лад было для меня очевидным. Я спрыгнула со своего камня в воду и отважилась подплыть к нему поближе. Дельфин снова сделал круг, но уже диметром поменьше первого. Я протянула ему руку, как бы желая познакомиться, и сказала:

– Меня Зина зовут, а тебя как?

В ответ услышала всё те же радиоволны, но прозвучавшие как три тире.

– Дель-фин-чик. Дельфинчик! Его зовут Дельфинчик. Ты мальчик?

В ответ он «клёкнул», словно поставил точку.  Да! Он сказал да, он мальчик! Если бы он сказал «нет», то был бы более длинный сигнал. Ура, я понимаю его!

Совершенно неожиданно, Дельфинчик поднырнул под меня, и я почувствовала, как его гладкое тело проскользнуло сзади, слегка касаясь моей спины. Кожа его была гладкая и теплая, неожиданно теплая.

Ах, да, они же, как и мы, млекопитающие, теплокровные. Не рыбы же! Уже с небольшим опозданием я вытянула руку и успела коснуться ею хвоста и заднего плавника. В ответ он резко развернулся и, встав вертикально на хвост, снова улыбнулся мне.

«Ему нравится, когда я касаюсь его тела», – отметила я про себя. И мне тоже понравилось его гладить. Уже забыв о страхе, я приобняла его за тело и заглянула в умные, добрые улыбающиеся глаза. Он сунулся навстречу моему лицу и как бы чмокнул в губы.

«Вот нахал, – подумала было я, – не успел познакомиться с дамой, а уже лезет целоваться!»

Он словно прочитал мои мысли, немного смутился, наклонил голову и сказал:

– Ну, извини меня, не сдержался! Ты такая красивая и стройная!

Конечно же, он так не сказал, он снова заверещал своими точками и тире, но я так перевела для себя эти звуки. Он снова вплотную приблизился ко мне, перевернулся на живот и подставил под мои руки свой плавник, как бы  предлагая взяться за него руками. Я уцепилась за него, и Дельфинчик стал катать меня, описывая круги по воде. Мне это очень понравилось, но показалось, что более тесный контакт будет ещё приятнее. Я буквально оседлала его спину и сплела руки у него на шее, точнее, чуть ниже головы. Он радостно взвизгнул и продолжил меня катать по поверхности моря. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, я даже не заметила, как стало темно. На юге ведь всегда рано и быстро темнеет. Луны пока еще не было, и мы кружили с моим новым знакомым, освещаемые светом ярких южных звезд. Где-то в стороне были видны огни поселка, да огни проплывающих мимо судов.

Мой «кавалер» постоянно издавал восторженные звуки, которые я переводила для себя так:

– Здорово! Мне нравится быть твоим конем! Мне нравится наш телесный контакт!

Конечно же, я просто приписала ему свои чувства и эмоции.

И только тут я поняла и осознала, что прижимаюсь своей промежностью к его теплому, мягкому телу, и это сильно меня волнует. Этот телесный контакт был очень мне приятен, хотя слово «приятен» совсем не отражало то чувство, которое я испытывала от такого контакта с дельфином. Уже потом, много позже, я узнала, что это чувство называется  «экстазом», а точнее – «оргазмом». Но тогда я не знала таких слов и никогда не испытывала таких чувств. Для меня это было впервые. Грудь моя сосками прижималась к тому месту, где спина дельфина переходит в плавник, ей там было весьма удобно, и этот контакт добавлял еще больше приятных ощущений.

«А почему бы и мне не сделать ему приятно», –  подумала я, и стала гладить голову, спину и живот своего «коня». В ответ он застрекотал ещё довольнее и громче.

Слегка ошарашенная тем, что творится в моей голове, я соскочила со своего «коня», но он вернулся ко мне, вновь встал вертикально и, обняв меня плавниками, стал вращаться вместе со мною. Это был танец, танец двух влюбленных существ. Разумных или неразумных в тот момент, не знаю.

Время пролетело быстро. Я и не заметила, как вышла Луна, озарив своим волшебным желтым светом бухту, а мы всё резвились.

Мне уже давно было пора возвращаться в лагерь, и я сказала ему, что получу большой нагоняй от тренера. Казалось, он всё понял, но стал грустным.

«Я приду сюда завтра пораньше, до заката, и мы продолжим наши игры! Хорошо? Не обижайся же на меня, дурачок!»

Он снова ласково заворковал, уже примирительно и извиняюще. Вместе мы подплыли к берегу, и он аккуратно приподнял меня своим носом и поставил ногами на береговой камень. При этом я вновь испытала непередаваемые чувства от касания моей промежности его мягкой кожи.

Накинув на мокрое тело халатик, я обернулась в сторону моря и увидела моего Дельфинчика. Он печально смотрел в мою сторону, и мне даже показалось, что у него на глазах появились слезы. Да что я могла увидеть на таком расстоянии, да ещё и в темноте? Это у меня самой на глазах появились слезы. Помахав ему рукой, я громко крикнула:

– До завтра, мой хороший, не скучай без меня, я обязательно приду!

 

Моё отсутствие в лагере никто не заметил. Даже вездесущий Исаков не сказал ни слова, Смирнов уже давно спал в своей палатке, а молодежь успела сбегать в поселок за вином и, терзая гитару, горланила туристские песни. Как ни в чем ни бывало, я подсела к костру и тоже стала петь.

– Ты где была?  –  тихо спросил подсевший ко мне Фома – Я тебя везде искал.

– А зачем ты меня искал, я что – Маша-потеряша?

– Да я так просто, беспокоился, ночь все-таки. Не обижайся. Будешь сухое вино?

Он налил мне почти полный стакан.

– Фу, кислятина, – сделав большой глоток, выдавила я из себя.

– Давай я разведу его водой! Будем пить, как древние греки.

– Да, Фома, как все-таки хорошо, что мы поехали в Крым, –  слегка захмелев, начала я болтать всякую чепуху. –  Понт Эвксинский, греческие города-государства.

– Ребята, – обратился к публике Фома, – а пойдемте-ка купаться голышом.

– Смирнов же запретил купаться ночью, – попытался было призвать всех к порядку Исаков, но Фома его перебил.

– А мы не будем купаться, а только зайдем в море помыться перед сном. Если не хочешь, не ходи, только Смирнову не советую докладывать. Побьем!

– Я не собираюсь никого закладывать – то ли испугался, то ли согласился с доводами Фомы Исаков.

Мы всей гурьбой, с вином и гитарой направились к берегу.

– Девочки – направо, мальчики – налево – скомандовал Фома и вся компания разделилась. В темноте замелькали загоревшие тела с белыми пятнами. Посмотрев на эту картину, Витька стал горланить песню Егорова:

Мы купались неглиже.

Падал звёздочкой окурок,

две бутылочки «Кокура»

стыли в нашем багаже.

Мы купались неглиже.

И, просвечивая еле,

в темноте едва белели

два пятна на каждом теле,

именуемые «ж».

И вот обладатели этих пятен резво поскакали в воду и, как поплавки, закачались на волнах. При свете Луны то тут, то там из воды выскакивали едва различимые женские груди и темные треугольнички,  а на мужской половине – какие-то странные антенны.

Довольные ночным развлечением, все вернулись к костру, огонь в котором поддерживал верный заветам Смирнова Исаков, допили остатки вина, допели свой небогатый репертуар и разошлись по палаткам.

 

Утро и день прошли, как всегда, в упорных тренировках, лазанье по скалам и соревнованиями по вязанию узлов.

– Золотова, покажи-ка, как вяжется «простой» узел?

– Издеваешься что ли, Исаков? –  громко возмутилась я, – уж этот-то узел только младенец завяжет неправильно.

– Младенец, говоришь? – Исаков, подошел ко мне и дернул за страховочный ус, – а что же у тебя завязан «проводник»?

– Моя система – какой хочу, такой и вяжу, главное, чтобы надежный был.

Меня поддержал и наблюдавший со стороны Смирнов.

– Действительно, Игорь, на страховочном конце допускается вязать и прямой, и восьмерку, и узел проводника. Все три узла надежные.

Исаков зыркнул на меня глазами и переключился на новичков.

– Показываю всем, как вяжется «булинь» или «беседочный узел»! Это один из самых надежных узлов., легко вяжется даже одной рукой и не затягивается. Не зря его называют «the King of the Knots»! Делаете колышку, просовываете ходовой конец….

 

Убедившись в том, что за мною не увязался Фома,  я сразу после ужина побежала на свидание к своему Дельфинушке. Так я ласково называла его в мыслях со вчерашнего вечера.

Правда, уже подбегая к своей закрытой бухте, я задалась вопросом:

– А вдруг он не приплывет сегодня? Может быть, я всё это себе придумала, и для него получасовое общение с девушкой ли, с ребенком, со своей дельфинкой – ничего не значит. Так, просто эпизод?

Но, уже выбежав из-за прибрежной скалы, я заметила торчащий из воды

спинной плавник и радостно улыбающуюся мордочку. Завидев меня, он издал свою радостную трель, которую я для себя перевела, как: «Я ждал тебя, хорошая моя!»

На этот раз я прыгнула в воду в купальнике, потому что испытывала что-то вроде стыда раздеваться при нем. Ему, кажется, это не совсем понравилось, но никаких предложений раздеться с его стороны я не услышала. Он снова закрутил меня в танце, прижимался ко мне, катал на спине, а я гладила его спину, голову, живот. Может быть потому, что на этот раз я была в плавках, я не испытала того вчерашнего острого чувства контакта с кожей Дельфинушки, но снять свои тряпочки я «постеснялась».

 

До конца сборов я каждый вечер любыми способами избавлялась от преследований Фомы и убегала на свидание со своим Дельфинчиком, со своим «мальчиком». Мы кружились в танце, он обнимал меня своими плавниками так нежно и дрожал при этом. А как нежно он меня целовал, прижимался ко мне своей мордочкой, как маленький и неразумный ребенок. Да, я смотрела на него, как на своего ребенка, а как он воспринимал меня, я не знаю. Он ничего об этом не «говорил».

В последний вечер, перед самым отъездом, мы кружились в своей бухте в медленном танце и разговаривали:

– Я чувствую, что мы больше никогда не встретимся. Мы расстаемся с тобой навсегда, – шептал он мне тихо на ухо.

– Нет, мой хороший, не навсегда. Я приеду к тебе следующим летом.

– Как это долго, ждать следующее лето. Если ты не приедешь, я умру от тоски!

– Милый мой Дельфинушка! Я приеду, приеду обязательно! Я тоже не знаю, как я смогу прожить без тебя целый год. Одна, без тебя. Но я буду помнить о тебе и считать дни.

Он положил свою голову мне на плечо. Или мне это показалось, или на самом деле моё плечо стало влажным.

– Неужели это слезы? Ты плачешь, как человек, бедный мой мальчик! Мужчина должен быть сильным, ему не подобает плакать.

Я понимала всю нелепость своих слов, но верила в то, что он – человек, мужчина, мой мужчина. И, конечно же, я сама разревелась.

Так мы долго лежали на отмели, обнявшись, и плакали.

– Прости меня, милый, но мне нужно уходить! Тренер собирает нас перед сном, будет подводить итоги сборов.

– Утром, когда вы поедите в город, посмотри на море, я буду плыть вдоль берега и петь тебе свою прощальную песню. Ты услышишь её сердцем и подпоешь мне в душе.

– Спасибо, дорогой! Я буду тебе подпевать. Я знаю, ты тоже услышишь мои слова!

Я быстро собрала свои вещи, побежала в лагерь и сразу же за прибрежной скалой столкнулась с Фомой!

– Фома? Что ты здесь делаешь так поздно?

– Ты его любишь? – вместо ответа спросил он.

– Да! Люблю! Больше жизни люблю!

– А меня?

– Фома, милый Фомушка! Ты мой хороший друг! Я люблю тебя, как брата.

– Но мне хочется большего! Неужели человеческая любовь хуже, чем любовь к дельфину?

– Не трави мою душу, Фома, дай свою руку и пойдем в лагерь.

Вместо этого он притянул меня к себе и крепко поцеловал в губы.

– Прости меня, Фома, но я не могу любить через силу. И, потом, зачем я тебе такая?

– Какая «такая»?

– Ну, такая безалаберная, непостоянная, взбалмошная!

– А, может, мне нужна именно такая жена!

– Жена? Ты что, делаешь мне предложение?

– Ну да!

– Нет, милый Фома,  –  я взъерошила волосы на его голове, и он стал похож на выпавшего из гнезда галчонка, – такие серьезные вопросы так быстро не решаются. Надо хорошенько всё обдумать, взвесить.

– А я не требую от тебя ответа сейчас. Ты думай, а я уже всё для себя решил. Мне не нужна другая женщина. Я люблю только тебя и буду ждать столько, сколько нужно.

– Эх, медвежонок ты мой ласковый! Побежали быстрее в лагерь, не то Смирнов будет сердиться.

 

А на следующее лето мы всей секцией поехали в альплагерь на Эльбрус. Смирнов поставил ультиматум, что если я не поеду, он меня просто отчислит.

– Мне нужны разрядники, а без восхождения на пятитысячник ты им не станешь, и меня подведешь. Мне на кафедре физкультуры молодежь в затылок дышит, ждет, когда меня попрут. Так что, Зиночка, выбирай.

Как Буриданов осел, долга не могла определиться – Эльбрус или  Крым. Наконец, приняла компромиссное решение:

– Сначала –  восхождение, а после Кавказа прямиком на неделю в Крым.

Правда на вершине Эльбруса я так и не побывала. На ярком горном солнце у меня обгорело лицо так, что ни о каком восхождении не могло быть и речи. Лежала неделю в промежуточном лагере, поддерживала связь с группой и пила сухое вино, не разбавляя, как древние греки. Но на разряд меня Смирнов всё же рекомендовал, потому что промежуточный лагерь ведь тоже на высоте более трех тысяч.

По дороге в Кисловодск ребята пели под гитару песню Высоцкого:

 

И спускаемся вниз с покоренных вершин,

Оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце.

 

А я, как дезертир, думала только о том, как бы поскорее попасть в Крым. Своим сказала, что у меня родственники в Феодосии. Все, кроме Фомы, поверили.

 

И вот я снова в своей бухте, одна, с рюкзаком и палаткой. Можно было бы пристроиться к альпинистам, но решила побыть одна. Сидела долго на берегу и смотрела в море, но знакомый плавник так и не появился. Устав ждать, сбросила всю одежду и поплыла на открытую воду. Туда-сюда, туда-сюда плавала и вслушивалась, нет ли знакомых сигналов. В душе уже поднималось чувство тревоги.

«Нет, что-то не так. Неужели он не приплывет, неужели забыл меня? А, может, он не простил мне измену? Или, встретил за год Дельфинку и счастлив с нею?

Совсем стемнело, когда я выбралась из воды, замерзшая и расстроенная. «Как же так? Где же он»? Залезла в спальник, долго лежала, прислушиваясь и глядя на яркие звезды, и не заметила, как уснула. Утром снова выплыла на открытую воду, поплавала туда-сюда, уже потеряв всякую надежду на встречу.

«Ну, надо же быть такой дурой? Нафантазировала черт знает что! Любовь девушки и дельфина. Ах, как романтично! Расскажи кому, так посоветуют к психиатру обратиться».

Собрав вещи в рюкзак, медленно побрела в поселок, чтобы ехать домой.

– Девушка, –  окликнул меня парень, одиноко сидящий под большим зонтом, – вы почему такая грустная? Такая красивая и такая печальная! Не хотите выпить сухого вина? Древние греки разбавляли его водой и никогда не грустили.

Я резко остановилась. Эта фраза сразу же напомнила мне тот первый вечер, когда это же говорил Фома! Это – пароль! Точно, этот парень что-то знает. Он всё мне разъяснит.

– Вообще-то я с незнакомыми мужчинами не пью, – начала было я отнекиваться, но он перебил.

– Так, давайте познакомимся, – парень встал и в полупоклоне представился, – Николай! Можно просто – Коля.

Фому же тоже Колей зовут. Нет, это точно не простое совпадение.

– Я – Зина! Наливайте чистого, я разбавлять не буду!

Уже через пять минут, выпив залпом полную кружку вина, я почувствовала тепло в животе и легкость в голове.

– А ты давно здесь отдыхаешь? –  задала я ему вопрос, неожиданно перейдя на ты, – не видел ли здесь на берегу одинокого дельфина с двумя желтыми пятнами на лбу?

– Не только видел, но и слышал. Он был какой-то странный, каждый день подплывал близко к берегу и  трубил, трубил. Я даже записал его «голос» на пленку, только она у меня там, в поселке. Я как раз собрался уходить, солнце почти в зените, боюсь обгореть. Выпьешь ещё?

Не ожидая ответа, он налил мне следующую кружку, которую я поспешно влила в себя. Я так захмелела, что взяла его за руку и буквально потянула в поселок. Меня не интересовало, что он обо мне подумал, я хотела поскорее услышать голос моего Дельфинушки. Наверняка он передал мне информацию и сказал, где его искать?

Николай долго рылся в своем рюкзаке и отыскал, наконец, заветную пленку. Сначала ничего нельзя было разобрать, слишком тихая была запись, но затем (видимо, Коля подошел к самому берегу) я стала четко различать голос моего Дельфинушки.

– Милая, милая моя! Где же ты? Неужели ты меня забыла?

Эта фраза с небольшими вариациями повторялась много раз, а в самом конце он добавил:

– Я устал тебя ждать, я устал жить без тебя! Я не могу жить без тебя!

Запись резко оборвалась.

– Это всё? – спросила я у Николая.

– Да, всё! Батарейки быстро сели, а запасные я с собой не взял. А на следующий день море штормило, и я решил, что дельфин ушел далеко в море. Дельфины всегда в ураган уплывают на глубину.

– А на следующий день? Почему ты не не пошел на следующий день?

Я чуть ли не с кулаками  в истерике набросилась на бедного парня. Он даже опешил от такой моей реакции.

– К вечеру шторм утих, и моя хозяйка пошла собирать вынесенные на берег доски и другой горючий материал. Когда вернулась назад, то рассказала, что штормом на скалы выбросило дельфина.

– Моего? С желтыми пятнами на лбу?

– Твоего? Да, того самого, голос которого ты прослушала. Но почему ты называешь его «своим»? Он что, сбежал из дельфинария?

– Теперь это неважно, – я разрыдалась, – всё теперь неважно. Ты сам видел его мертвым?

– Утром я пошел к тем скалам, но его уже там не было. Или его унесло в море во время отлива, или утащили дикие животные. Хотя в таком случае остались бы кости и шкура. Куда же ты пошла, давай выпьем ещё! Всё равно последний автобус уже ушел, следующий только утром.

– Я в альплагере переночую, – не оборачиваясь, ответила я, а тебе спасибо за угощение…

 

Да, сорок пять лет прошло, а вспомнилось так, как будто это было вчера. Я шла, не разбирая дороги и рыдала. Слезы и капли начавшегося дождя стекали по моим щекам. Неужели всё это было со мною? Неужели это было наяву?

 

Весь четвертый курс я проболела. Врачи поставили диагноз – неврастения! Фома часто навещал меня, когда я лежала в клинике неврозов на пятнадцатой линии, благо институт был совсем рядом. Да он бы и за тридевять земель ко мне приезжал, навещал бы, так меня любил. А потом он по распределению уехал в Сибирь, мотался по геологическим экспедициям, писал письма. Ах, какие это были теплые, душевные письма! На восьми-десяти страницах, написаные мелким убористым почерком. Запертый льдами на полярных зимовках, он подробно описывал своё житьё-бытьё отшельника. И ни одного упрека, ни одного намека на свои чувства. И каждое лето он ходил в горы – покорил все семитысячники Советского Союза.

Когда уже стало можно свободно ездить за границу, он побывал и в Гималаях, и на Тибете. Джомолунгму не покорил, просто не успел, погиб в Андах, в Перу! Такой опытный альпинист, а сорвался как новичок! Хотя, я до сих пор не верю в то, что это была случайность! Может, так же, как и Дельфинушка, он тоже намеренно выбросился на скалы?