Конкурсы

1 «24 октября, четверг, 23:35. За окном поздний вечер, и мне приходится писать при свете настольной лампы – мать уже спит. Из-под двери пробивается бледно-желтая полоса – папа, как обычно, на кухне. Уткнулся в книгу… Черт! И в туалет не выйти – пристанет с болтовней. Мне почему-то все труднее и труднее слушать его тихий голос – раздражает. И голос, и вопросы дурацкие! Не могу! Не могу! Как начнет зудеть, так […]

Идти пришлось сквозь гул и сизую дымку Аллеи Моторов, сотканной из разноуровневых площадок, мимо отправляющихся наверх, через шлюзы, экипажей. Потом направо, в Ремонтяшный переулок, воняющий горячим металлом, приветствующий прохожих карнавальными искрами визжащих дисковых пил. И уж затем по рыжим ступенькам вниз, в медвежий угол дешевых прицепных домов. Латунный маршрутник, желтым блинчиком лежащий в руке, запомнивший все, что наговорил ему о правильной дороге дежурный в канцелярии, отщелкивал метры и загодя поворачивал

Слово «банальность» в словаре Игоря отсутствовало, но он совершенно точно знал: в страшилках Артёма не хватает чего-то особенного, необычного. Всё ужасное оказывалось либо уже известным, либо совершенно бессмысленным. И не важно, знал он об этом из фильмов, книг или услышанного где-нибудь, кроме «этой деревни». Главное, было скучно. Впрочем, в городе Игорю тоже всё надоело. С одноклассниками он не водился. Крупный, чуть рыхловатый – желанный объект охоты районной шпаны – Игорь

«Красота-то какая! Лепота» – Микки улыбнулся, вспомнив фразу из давно виденного советского фильма. Под ногами погромыхивала ржавая жесть, внизу змеились ленты городских магистралей, освещённых гирляндами уличных фонарей. Микки поднял фотоаппарат, висевший на шее, – Nikon, – не мыльница какая-нибудь, сделал несколько снимков. Ветерок забрался под футболку, взъерошил волосы. Микки поёжился: наверху всегда так. Зато ближе к звёздам, их он тоже фотографировал, используя долгую выдержку. На этой крыше Микки очутился впервые,

В белом крошеве затерялась зелень листвы, серые стволы истончались, затрещали и попадали под порывами колючих ветров. Горизонт залило сплошной беспросветной синевой. Истекающее кровью солнце моргнуло ещё раз-другой, остекленело и помутнело, как зрачки мертвеца. Реки и озёра сковало скорлупой, твердеющей с каждым натужным движением понемногу застывающих стрелок часов. И птицы… да, куда-то ещё летели птицы, будто надеясь найти пристанище в погибающем мире. Косяк уток, темнеющих в бесконечно сером небе, стремился вперёд,

Незадолго до полуночи я отправился на дежурство. Опечатал порог, заклинил замок, проклял дверь. Барбосу оставил сосиски с наставлением: «Ори, если что. Может, Ероха прибежит». – Ладно, вали давай, – буркнул невоспитанный Барбос. Пока я запирал дверь, он, чавкая, лопал сосиски. Пошел вниз по темной лестнице. Не люблю лифты. На фоне окна второго этажа маячил силуэт. Тусклый свет со двора смазывал очертания нелепой фигуры. – Ночера, суседуш! – Табак принес? –

Пожилой мужчина, коротко стриженый, с побеленными сединой и от того пепельными волосами стоял посредине чердака и растерянно оглядывался. Чердак обычный, со скатной деревянной кровлей. Дерево еще крепкое, рыжее, местами черное – там, где поврежденная кровля пропустила дождевую воду. Настил пола крепкий на вид, дощатый. Чисто. Ни хлама, ни пылинки, удивительно для чердака. Большего, мужчина не разглядел; тени скрывали глубину чердака, но там, где он стоял, чердачное окно в пол давало

Пролог. Никаноров торопился на поезд. Спонтанная поездка не только ломала все планы, но и встревожила не на шутку молодого агронома. Сообщили, что у жены начались преждевременные роды, хотя срок был назначен через месяц. Пришлось все бросить на работе и спешно ехать в Прохоровку. На перроне было немноголюдно, поезд медленно вползал на платформу, оживились пассажиры. Около седьмого вагона, замыкающего состав, собралось человек пять. Поезд остановился, издав протяжное «П-ш-ш-ш-ш». В соседних вагонах

* * * Крон дёрнулся от резкого звука и вынырнул из беспокойной дрёмы. Волна свежей прелой вони ударила в нос, вызывая рвоту и выдавливая слезинки в уголках глаз. Они нашли его. Дверь лифтового машинного помещения, одиноко торчащего на плоской крыше, пронзительно скрипнув, заметно прогнулась. Лом, которым Крон заклинил дверь изнутри, протестующе застонал. Мужчина забормотал молитву, вжался спиной в противоположную стену и напряжённо уставился на ржавые створки. Сон слетел, как сухие

Пахло смесью оксидов серы. Вулканический пепел никогда не рассеивался, а потому царил привычный полумрак, только вспышки факелов и брызги магмы немного освещали юдоль печали. Крики, стоны и лязг металлических механизмов не утихали, но на них я перестал обращать внимание. Трое бесов удерживали лапами несчастную корчащуюся блондинку. Когда-то она была красива. Но сейчас волосы оборваны клоками, лицо изуродовано следами от когтей, на шее следы от клыков, обнажённая грудь искусана до крови.