Рассказ № 14 Невеста

Надюша Вострикова умерла в девятнадцать лет. Надюша – моя школьная подружка. Она вышла замуж за соседского паренька, уехала в свадебное путешествие и там умерла. Авария, травмы, несовместимые с жизнью. Закрытый гроб, в котором положили Надюшу в платье невесты. Странные, страшные были похороны – взрослых мало, в основном, одноклассники и одногруппники, всем по восемнадцать-девятнадцать лет. Оглушенные первой в жизни трагедией такого масштаба, мы шли за гробом, пытаясь осознать – как так, больше нет Надюшки. Еще неделю назад, восьмого марта, мы всей той же самой толпой зажигали у нее на свадьбе, и Надюшка была самая веселая и отчаянная – танцевала, скинув туфли-каблуки и приподняв платье выше колен, пела «Белые розы» под караоке, смешно целовалась с соседом-женихом. И что? Всё? Нет ее больше?
Хоронили Надю на старом кладбище. Родители с трудом нашли участок, бывший кем-то занятый, но брошенный давно и никому из близких не нужный. И, вроде, можно сверху хоронить. Надюшкин папа мне так подробно это объяснял, пока шли с ним обратно к выходу с кладбища. Я кивала, соглашалась – ему надо было как-то свое горе проживать, вот он мне и рассказывал – как гроб перевозили, как участок искали, то да сё.
«Не забывай, – попросил он, – мою Надюшку, приходи, навещай почаще… Такая она жизнелюбивая была, так дружила, так мчалась, торопилась жить, что… Эх!» Махнул рукой и заплакал. Я пообещала, конечно. И первые три года навещала Надюшку. Но потом родились дети, а позже мы и вовсе переехали в другой город.
И вот мне уже сорок, и я вернулась в город детства – бабушка болела сильно, надо было помочь маме за ней ухаживать. И вспомнила я, что давно к Надюшке не ходила. Нехорошо. Обещала папе, да и перед ней неудобно – подружка называется.
Купила я у метро цветы и поехала. В этот день у нее была очередная годовщина смерти – двадцать один год. Середина марта. В городе снега мало, а здесь, на кладбище, еще лежит. Вороны каркают, собаки бегают, воют. Что за напасть такая? Будто обязательно на кладбище вороны и собаки.
Принялась искать могилу. Мне казалось, я помнила, где она. Но нет и нет, никак не могу найти. Совсем другие фамилии, незнакомые памятники. Бегаю по кладбищу с цветами – вот центральная аллея, вроде здесь поворачивали, опять иду – те же могилы, проходила уже их. Брожу будто по кругу. Вороны каркают оглушительно, словно с ума сошли, что беспокою их. Одна собака привязалась, за мной бегает.
– Нет у меня ничего, кыш! Пошла вон! Отстань!
Собака отбежит и опять за мной по пятам.
Да где ж эта могила-то? Оглядываюсь. Движение, вроде. Человек? Может сотрудник кладбища? Иду к нему. У самой подол пальто весь измазался, сапоги грязью покрылись, цветы поломались…
А, нет, не мужчина – женщина какая-то, пожилая.
– Добрый день! Вы здесь работаете? Не могу свою могилу найти. Вроде там ищу, а никак не найду. Участок 437, кажется. Сектор… сектор Е. Может, не помню точно? Где сектор Е, не скажете?
Женщина поправила платок на голове:
– Свою могилу? Заранее купила? Нехорошо.
– Ой, нет, конечно. Моей подружки могилу, я неправильно сказала. Надя Вострикова. Не видели? Там прям написано: «Наденька Вострикова. Невеста».
– А, Наденька? Конечно, видела. Одна такая она тут – невеста. Вот дорожка за елью, иди по ней и последний поворот направо. Там Вострикова, ждет тебя – не дождется, – усмехнулась, платок опять поправила.
Я поблагодарила, пошла. Женщина за мной:
– Провожу немного.
Она у ели остановилась, а я дальше иду.
– Ступай-ступай, – говорит. – Как до конца дойдешь, так последний поворот направо.
Чувствую взгляд, но не оборачиваюсь. А у самой как-то заныло в животе, будто страх поселился, но виду не подаю. Дошла до конца дорожки. Свернула направо. Ну точно. Вот могила с памятником-гротом, а напротив где-то Надюшка и лежит. Теперь вспомнила. Как я пропустила эту дорожку?
Ворона прям над головой пронеслась, каркая. За ней еще две. Начало темнеть. Надо поторопиться. Еще в темноте по снежно-грязным могилам обратно плутать…
Наконец. «Наденька Вострикова. Невеста». Вот она. Я положила цветы, постояла. Сказать что-то надо ей. Но я чего-то так устала бегать, что и слов никаких нет. Топчусь на месте. Скользко. Грязно. Холодно. Вороны сели на соседнее дерево. Каркают. Одна с другой переругиваются. Собака прибежала, лает – то ли на меня, то ли на ворон, то ли на судьбу свою собачью. А страх в меня вселился, так и не отпускает, стал еще больше.
– Привет, Надюш, – говорю вслух. – Прости, что долго так не приходила. Скучаю по тебе, вспоминаю часто. Надеюсь, тебе там хорошо. Не знаю, слышишь меня или нет…
– Слышу. Слышу тебя.
Я от неожиданности дёрнулась, поскользнулась и упала прям на могилу, в снег, в грязь, цветы помяла, сумка в сторону отлетела. Передо мной стояла Вострикова. Надя. В свадебном платье. Она подала мне руку, чтоб помочь встать. Но я не взяла. Кое-как поднялась сама. Руки в снегу, совсем окоченели.
Надя подобрала мою сумку.
– Ты чего испугалась, Маш? Ты ж ко мне и пришла, со мной вот и разговариваешь.
– Да… Я… я… Можно пойду? Можно мне сумку?
– Ну нет, как же, Машунь. Столько лет не приходила и так быстро уходишь? Давай поговорим? Посидим вот, поболтаем как раньше.
Надя уселась на скамеечку, сумку поставила себе на колени:
– Присаживайся тоже, – она похлопала ладонью рядом с собой. – Устала же, бегала тут, бегала кругами, я видела.
– Мне идти надо, Надя, меня ждут. Темнеет уже, – я сунула руки в карман хоть немного погреть – замерзли, не чувствовали ничего.
– Не хочешь, не садись. А поговорить придется.
Она вздохнула и открыла мою сумку. Начала перебирать там вещи, вытаскивать, осматривать, класть обратно – кошелек, косметичку, паспорт, бумажки, чеки, ручку. Понюхала.
– Жизнью пахнет, теплом, тобой. Энергия идет, видишь? А нет, ты не видишь. Я энергию могу видеть теперь, Маш. От тебя такая приятная исходит, желто-розовая, как облака на рассвете. Мне – как раз.
Она говорила своим обычным голосом, но выглядела немного странно. Лицо и руки – одутловатые, серого оттенка, резко контрастировавшего с белоснежным платьем, волосы – то ли с сединой, то ли в инее вечернем. Когда она обращалась ко мне, то в глаза не смотрела, взгляд уходил куда-то поверх головы. Подошла собака, положила морду Наде на колени, она поставила сумку рядом, стала поглаживать собаку.
– Ты же умерла… – говорю. – Почему ты здесь?
– Смерти нет. Умирает тело. А я вот живу. Но чтоб ты меня увидела, я тело слегка реанимировала. Потрогай. Почти как у обычных людей.
Она протянула руку. Мне совершенно не хотелось до нее дотрагиваться, но как-то неловко было отказывать. Я вытащила руку из кармана и… Внезапно она привстала и схватила ее, вцепившись ледяными пальцами в запястье.
– Чувствуешь? Холодная, да?
Собака чуть отбежала от Нади и с любопытством наблюдала за происходящим. Вороны взлетели и закружили, взволнованно каркая всё громче.
Холод стал будто проникать и в меня. Забил озноб.
– Пусти… Отпусти руку. Я чувствую. Чувствую, что холодная.
– Нет, Маш, не отпущу, уж извини. Дело есть к тебе.
Надя потянула меня за руку к себе, села сама и усадила рядом. Скамейка ледяная, сквозь пальто чувствуется.
– Какое дело?
– У нас, невест, особенность такая. Мы как самоубийцы – ни там, ни здесь. Мучаемся меж двух миров. Знаешь, кстати, почему невесты на свадьбу белое надевают?
– Почему?
– Это траур. Раньше покойников в белую простынь оборачивали. А девушка в день свадьбы, вроде, из одного мир в другой переходит, из девушки в женщину. Девушка умирает. Женщина рождается. И в этот момент, на свадьбе, в безвременье, она надевает траур по себе прежней – белое платье. И становится совершенно беззащитной перед смертью. Невесты часто умирают, не замечала?
– Да? Не знаю. Возможно…
– А чтоб защитить невесту от смерти, ей обереги придумывали: платье расшивали узорами, в волосы цветы вплетали или на голову венок надевали, на шею, руки вешали украшения, туфельки камушками блестящими отделывали. Лицо, голову под покрывалами прятали, фатой типа. Но это не всех спасало… Сорок дней после свадьбы пройдет – не умерла невеста, всё, значит переход завершила, теперь она другая уже, новая – перед мужем, людьми, Богом и перед собой, конечно.
– А если…
– Если умрет до свадьбы, во время или сразу после – до сорока дней после, то так и останется ни там, ни здесь. Да… Как я вот. Кстати, это Шумок, мы с ним тут уже познакомились. Помогает мне на этом свете существовать. С ним не так одиноко.
Надя опять погладила собаку. Та прижалась к ее ногам и от удовольствия прикрыла глаза.
– Самоубийцам, вроде, как это в наказание – скитаться меж мирами, а нам черт его знает зачем… Может, мы людей должны чему-то научить. Я так и не поняла. Чему я тебя, например, могу научить, Маш? Ты вдвое старше. У тебя жизнь сложилась – муж, дети, работа. А у меня что?
– Но… я ж не виновата, Надюш.
– Да, не виновата, – она еще сильнее зажала мое запястье, так, что рука онемела. – А кто виноват, Маш?! Я, может, виновата? Я сама?
– Никто. Никто не виноват. Случай… судьба…
– В общем, мне все равно. Слушай. Мне надо всего несколько часов – вечер, ночь, утро. А днем я вернусь.
– Не поняла. Что надо? Для чего?
Надя подняла голову, заговорила совсем тихо, глядя куда-то вперед и вверх, где вороны летали по кругу. Сумерки сгущались, вечер темными мазками окрашивал и без того мрачный воздух над могилами.
– Ты останешься сегодня здесь. Кладбище закрывается через десять минут. Уже никто сюда не придет.
– Ты что?! Я не могу остаться. Меня ждут – мама, бабушка. Дети звонить будут. Да и… Зачем?! Что за бред такой? Почему я должна все это слушать, слушаться?! Тебя вообще нет!
Я попыталась встать, вырвать руку, но Надя еще крепче ее зажала в своей.
– Не переживай. Я всё буду делать и говорить как ты. Это несложно, я наблюдала за тобой. Никто не заметит разницу. Просто побудь здесь немного, подожди меня. Будь другом, а? Ты же можешь что-то сделать ради меня? Ради нашей дружбы? Общей памяти? Сделать что-то, чтоб облегчить мне участь? Как ты там говоришь… судьбу.
Надя отпустила мою онемевшую руку. У меня ужасно заболела голова, от озноба стало всю трясти.
– А если я не хочу, не соглашусь?!
Неожиданно с другой стороны до моего плеча кто-то дотронулся. Я вскрикнула, повернула голову – рядом стояла та самая женщина, в платке.
– Тогда ты останешься здесь навсегда. Выбор – небольшой, – спокойно и уверенно проговорила она.
– А… а вы кто?
– Скажем так… Я помогаю некоторым душам обрести себя, покой.
– Вы… вы тоже? Вас тоже нет… нет в живых?
Женщина расхохоталась.
– Странный вопрос для жителей наших мест. Тебя тоже нет, девочка. Смотри.
Она показала рукой на дорожку. По ней шла… По ней шла я. То есть кто-то, очень похожий на меня. Моя фигура, походка, в моей одежде – пальто, сапогах, с моей сумкой. Она оглянулась. Да, у нее было мое лицо! Это была я! Она помахала и крикнула:
– Спасибо, Машуль! Ты настоящий друг!
И пошла дальше. С ней рядом бежала собака. Шумок. Они вместе дошли до конца дорожки и у ели повернули. Я хотела догнать их, встала, но почувствовала, что во мне совсем нет веса. И тела как будто нет. Я оторвалась от земли и легко воспарила над могилами, вспугнув ворон. С карканьем они полетели прочь.
– Не держи зла на Наденьку, – крикнула мне женщина. – Ей тоже хочется счастья. Всем хочется счастья, что уж тут поделать. Жизнь иногда очень несправедлива. А я… мы… всего лишь немного исправляем то, что в наших силах. Ах, да, чуть не забыла. Ты сильно-то людей не пугай. Ночами по домам не шастай. А то раньше времени на тот свет кого-нибудь отправишь. Днем бывай где хочешь – тебя видят только кошки, собаки да некоторые птицы, а ночью лучше здесь схоронись.
– Подождите. Но Надя сказала, что утром вернется, что ей всего несколько часов нужны…
Женщина неопределенно пожала плечами, поправила платок:
– В общем, как сильно затоскуешь, обращайся. Попробую чем-нибудь помочь. А я домой, спать. Уставать стала что-то в последнее время.
Она подошла к могиле напротив, на которой стоял памятник в виде грота. Открыла дверцу и начала тяжело, медленно спускаться по ступенькам. Дверца закрылась. В щель было видно, как там, внизу, зажегся свет. Это был ее дом. А у меня… у меня больше ничего не было. И никого. Кроме меня самой.