ВНЕК №8 Первая ступень

Погожий летний полдень в столице – и так мало народа! Право, можно подумать, что сразу после коронации государя все жители Петербурга вдруг отправились в Москву, на освящение храма Христа Спасителя.
Сверкая спицами, пролётка с двумя седоками весело прокатилась через Инженерный мост, остановилась на углу Летнего сада. Высокий элегантный господин, чуть склонив голову, коснулся полей шляпы:
– Извините, бога ради! Буквально несколько минут…
Его спутник кивнул с напряжённой улыбкой болезненно самолюбивого человека:
– Не извольте беспокоиться! Я подожду.
Слова прозвучали глухо, неприятно. Внешность молодого человека тоже не располагала к себе – он весь был какой-то взъерошенный, мешковатый. Одним словом, типичный провинциал.
Высокий господин, не оглядываясь, быстро прошёл вдоль ограды к входу. Внутри, недалеко от Порфировой вазы, его поджидал полный человечек в потёртом тёмно-зелёном сюртуке. Коротко поздоровавшись, оба сели на скамейку.
– Так что же, Павел Борисович, наше дело? Удалось достать документ?
Деланно-спокойный тон высокого господина не обманул собеседника. Он дробно засмеялся, дрожа щеками:
– К общему нашему удовольствию, господин Радин! Только попрошу денежки вперёд. Сами понимаете – риск! Дело-то какое, громкое…
Твёрдый взгляд остановил его излияния. Поперхнувшись на половине слова, Павел Борисович достал из внутреннего кармана свёрнутые в трубочку листки бумаги. Не передавая, протянул руку:
– Сперва расплатитесь!
Радин снял шляпу, отложил в сторону и откинулся на спинку скамьи, едко усмехаясь:
– А вдруг там совсем не то, что я просил? Или, того хуже, вы двурушничаете, и сейчас за нами следят жандармы?
Забегавшие глазки, мгновенная бледность, обильный пот – Павел Борисович явно струхнул. С минуту он раздумывал, видимо, разрываясь между алчностью и чувством опасности. Воровато оглянулся несколько раз и, наконец, развернул плотные листы казённой бумаги перед собеседником.
Внимательно просмотрев все пять страниц, Радин кивнул, как-то сразу посуровев лицом. Вытащил портмоне, отсчитал пятьсот рублей и сунул их в потные пальцы толстячка:
– Благодарю вас, сударь! Можете вернуть документы на место… А теперь – пошёл прочь, мерзавец!
Ошеломлённый Павел Борисович с минуту недоумевающе разевал рот, утирая пот, а потом как-то боком, по-крабьи, быстро отступил в сторону. Ещё миг – и зелёный сюртук исчез за шпалерами сада.
Радин устало прикрыл глаза.
Несовершенный фотоаппарат, другие примитивные методы копирования – всё это ни к чему! С первого взгляда тренированная память запечатлела и схему аппарата, и весь текст проекта Николая Кибальчича:
«… в цилиндре А, имеющем в нижнем дне отверстие С, устанавливается по оси ближе к верхнему дну пороховая свеча К (так я буду называть цилиндрики из спрессованного пороха). Цилиндр А посредством стоек N прикреплен к средней части платформы R, на которой должен стоять воздухоплаватель… Представим теперь, что свеча К зажжена. Через очень короткий промежуток времени цилиндр А наполнится горючими газами; часть которых давит на верхнее дно цилиндра, и если это давление превосходит вес цилиндра, платформы и воздухоплавателя, то прибор должен подняться вверх…»
Он не успел! Они оба не успели: гениальный изобретатель слишком поздно занялся реактивным аппаратом, а он, резидент инопланетной цивилизации, слишком поздно узнал об этом. Два года назад, во время процесса над цареубийцами, можно было хотя бы поддержать проект, попытаться передать его специалистам – как и мечтал Кибальчич… Но уже тогда, за два дня до казни изобретателя, великую идею задушила резолюция начальника Департамента государственной полиции: «Приобщить к делу 1 марта. Давать это на рассмотрение учёных теперь едва ли будет своевременно и может вызвать только неуместные толки».
Слухи ходили больше года. Друзья народовольцев в изданной в Лондоне брошюре воспоминаний упомянули о «воздухоплавательной машине», но сути не знали. Оставалась надежда, что над проектом работают учёные Академии наук. Теперь и она угасла. Что же, теперь всё? Выход провинциальной планеты на космическую дорогу откладывается на века, а то и тысячелетия?
«Нет! Полёт мысли не остановить никакой петлёй! Когда-то за идеи грозил костёр, пытки и прочие зверства. Эпоха варварства на исходе… но теперь идеи тормозятся не столько религиозными догмами, сколько социальными институтами. Прогресс!.. Да, терроризм всех этих молодых людей ужасен, но что им оставалось?! Смерть за смерть, говорят они. Ужасно – и неизбежно. Но самопожертвование народовольцев лишь ступенька! Такая же ступенька для развития самосознания, какой будет создание реактивного двигателя для развития техники.»
Радин очнулся от раздумий. Машинально посмотрел на часы – прошло всего несколько минут. «Не время отдыхать! Сейчас к врачу, потом на квартиру – нужно составить отчёт, вызвать на связь Координатора по Европе, обсудить уточнения задач для полевых агентов. Как же я устал от чужой боли! Вот и будь прогрессором…»
Пролётка ждала на том же месте, где он её оставил. С залива налетел ветерок и заставил извозчика поднять воротник; молодой спутник Радина слегка покашливал. Он глубоко вздохнул, всем видом выказывая неудовольствие, но не говоря об этом прямо. Ободряюще хлопнув молодого человека по колену, Радин бодро устроился на прежнем месте. Вздохнул в свою очередь – словно сбросив тяжёлый груз – скомандовал извозчику:
– Трогай, любезный! – и, потерев ладони, обратился к соседу, громко и чётко выговаривая каждое слово. – Что ж! Вашу рукопись о давлении жидкости рецензировал сам Фан-дер-Флит. Отзыв Петра Петровича весьма благоприятный. Сейчас мы по плану заедем к моему знакомому доктору, побеседовать на предмет глухоты… Будем надеяться, что-нибудь да подскажет! Да вы, никак, приуныли, господин Циолковский?! Неужто ваш провинциальный Боровск сто́ит самого Петербурга? Наслаждайтесь! А пока едем – не побеседовать ли нам о движении в космическом пространстве, как вы считаете?